- Итак, нет никаких неудобств?
- Никогда и не было никакой помехи, мой Ренато. Я прямо сегодня подумала написать тебе, и отправить с посыльным несколько строк, что готово все касательно меня.
Мягкая, нежная, улыбающаяся, с несколько ребяческим изнеженным кокетством, с каким она обычно к нему обращалась, отрезала всевозможные вопросы Ренато, говоря «да» на каждое слово, на каждую просьбу…
- Мама желает видеть вас в Кампо Реаль как можно раньше…
- Поедем, когда хочешь, дорогой. Я уже сказала, что все готовы, по крайней мере мама и я. О Монике не знаю, и лучше пусть мама ее об этом спросит. Она такая нервная и странная в эти дни… Я не удивлюсь, если она не захочет присутствовать на нашей свадьбе и что будет настаивать вернуться в монастырь… - Айме замолчала, увидев сестру, подошедшую к ним, и, почти нежным голосом воскликнула: - Ах, Моника! Мы как раз говорили о тебе…
- Я уже слышала, - согласилась Моника спокойно. – Я слышала все, что ты сказала.
- Я бы не хотела, чтобы ты поняла превратно… - начала извиняться Айме, но Моника прервала ее и уточнила со всей ясностью:
- Не думаю, что то, что ты сказала надо еще как-то понимать. Это яснее, чем свет дня: ты ждешь, что я вернусь в монастырь и не буду присутствовать на вашей свадьбе…
- Я не жду; боюсь…
- Я хочу кое-что изменить, Моника, - вмешался Ренато. – Уверяю тебя, что ты причинила бы мне огромную боль, если бы отказалась быть рядом с нами в такой многозначительный день, и не думаю, что правила устава, каким бы суровыми они не были, запрещают тебе присутствовать на свадьбе сестры.
- На данный момент я вне всяких уставов и правил монастыря. У меня есть разрешение на неопределенный срок…
- Но дорогая Моника, - пояснила Айме. – это что-то совершенно новое. По крайней мере, ты никогда об этом не говорила.
- Не было случая. Мы обычно говорим очень мало… Да, сестра, я свободна. И могу идти туда, куда пожелаю и делать то, что пожелаю, включая и то, что могу не возвращаться в монастырь. Ведь время дается людям до того, как они окончательно примут обеты. Есть обстоятельства, которые нужно обдумать и взвесить, прежде чем решиться на них. Прежде всего на брак и религиозные обеты, ведь непоправимый вред делается остальным и себе самому, если к обетам приходят в неподобающем виде, без абсолютной уверенности в чувствах.
Айме сжала губы, чувствуя, что кровь зажгла щеки, но она была слишком умна, чтобы проронить неосторожное слово, чтобы не показаться недоверчивой перед ледяным спокойствием Моники, когда та собиралась выйти из ветхой гостиной с извинением:
- С твоего разрешения, Ренато. У меня есть несколько дел, которые нужно привести в порядок. Ты остаешься, естественно, в самой лучшей компании.
- Хорошо хоть так. Твоя сестра чувствует себя лучше, - объяснил Ренато, чувствуя определенное облегчение.
- Я не знаю, что она решила, - уклонилась Айме, еле сдерживая гнев. – Лунатикам нельзя доверять. Они всегда появляются там, где их меньше всего ждут. Ты позволишь мне? Я оставлю тебя на несколько минут, не более…
Она быстрым шагом вышла, увидела Монику, удалявшуюся в сад и побежала за ней, зовя:
- Моника…! Моника, нам немедленно нужно поговорить.
- От тебя я ждала именно этого. Я собиралась дойти до места в саду, чтобы мы остались одни и нас никто не смог услышать.
- Здесь нас никто не слышит, и мне нужно знать прямо сейчас, чего ты добиваешься.
- Мне не нужно ничего кроме того, чтобы помешать тебе сделать несчастным Ренато, преградить тебе путь к тому, чтобы ты сделала против него что-либо нечистое, непорядочное и туманное. Я могу уйти с твоего пути, растоптать сердце, заглушить чувства, подавить их до предела, но только бы не вручить тебе Ренато, чтобы ты растоптала его своей ложью и уловками.
- Я не лгунья и не хитрая, как ты думаешь. Я тоже его люблю.
- В этом ты клялась, и однажды я поверила тебе, что ты его любишь, что он твоя настоящая любовь, что способна жить для него и им. И я решила уйти. Я поняла, что мое единственное призвание было жить только ради себя и найти покой в монастыре, которого мне недоставало. Но теперь все изменилось. Ренато любит тебя как безумный, и такая любовь делает его беззащитным и слепым.
- Ладно, я хочу лишь знать, чего ты добиваешься. Не думай, что заставишь меня жить под угрозой, что дашь волю языку, рассказывая глупости.
- Ну тогда ты должна так жить, хотя и не хочешь. И не будет глупым то, что я скажу тебе… Все будет зависеть от твоего поведения, Айме. Ты мне обещала подумать, быть искренней, проверить совесть, взвесить все…
- Я тебе обещала принять решение и решила… Я решила выйти за Ренато, посвятить ему всю жизнь, быть полной хозяйкой моей семьи, дома, моей и его жизни, и не позволять, чтобы ты или кто-либо другой вмешивались в то, что вас не касается. Я тебе пообещала принять решение и вот оно. Это ясно? Так что уходи в свой монастырь и оставь меня в покое, наконец!
- Я уйду тогда, когда ты выполнишь свое обещание, и не раньше, Айме. Это мое последнее право, и я не оставлю и не откажусь от него. Есть слишком много темных вещей в твоей жизни… но можешь быть спокойной, потому что твое прошлое я не буду учитывать.
- А что ты знаешь о моем прошлом?
- Я не скажу тебе, Айме. Иначе я бы осталась беззащитной, а ты враг слишком опасный. Я не сделаю ничего, не скажу ничего, пока ты достойно ведешь себя с Ренато. И на крайний случай я беру на себя самую неприятную роль: роль уединенную, роль помощницы. Хочешь ты этого или нет, но я буду жить рядом с тобой, как воплощение живой совести.
- Если ты думаешь, что я буду терпеть это…
- Ты будешь терпеть. И кроме того, это не будет длиться всю жизнь.
- Хорошо еще, что ты ставишь срок своему шпионажу, - прокомментировала иронично разъяренная Айме.
- Именно. Когда ты родишь ребенка Ренато, я удалюсь от вас навсегда. Надеюсь, что твоего осознания матери будет достаточно с того момента… Надеюсь…
- Простите, - прервал Ренато, тихо приблизившись. – Я чувствовал, что вы спорите, и не смог оставаться в комнате. Твои последние слова мне показались очень интересными, Моника. Я только их услышал, и мне хотелось бы понять, что они значат. Ты сказала что-то вроде: «Надеюсь, что твоего осознания материнства будет достаточно с того момента». Какое осознание ты имела в виду? Они были направлены непосредственно к Айме?
Серьезное выражение лица овладело Ренато, придавая ему другое выражение, а не то, какое у него было перед Айме. Несмотря на свою хитрость и свой цинизм она задрожала. Но Моника улыбалась… улыбалась совершенной сердечной улыбкой, нежно опираясь белой ладонью о руку Айме, спокойно уклоняясь от ответа:
- Да, но не нужно быть таким серьезным, мужчина. Речь шла о некоторых советах старшей сестры, возможно, чересчур монашеских. Айме молода, чтобы выходить замуж, и это была единственная причина всех моих страхов до настоящего момента. Я понимаю, что ты плохо истолковал вещи по моей вине, но она мне еще раз поклялась, что любит тебя и будет жить для тебя. Я верю ее словам, верю в нее… Это самая большая гарантия счастья для вас обоих. Нет ничего важнее, чем ваше счастье, и Айме только пообещала его охранять…
- Что ты скажешь на это, Айме? – спросил Ренато, поворачиваясь к ней с нежностью.
- Что я могу сказать? Абсолютно ничего… Пойду приводить в порядок чемоданы…
18.
- Колибри! Колибри!
- Я здесь, хозяин. Что прикажете делать?
- Иди, порепетируй манеры, с которыми будешь щеголять в Сен-Пьере.
В двери каюты капитана, ловкий, как белка, черный, как сажа, веселый, как колокольчик, новый член экипажа Люцифера кривлялся самой привлекательной из всех его гримас. Ему было, возможно, лет двенадцать, большие глаза сверкали, как звезды на темной коже. Круглая голова, на которой черные-пречерные волосы казались зернышками черного перца, крутилась подобно голове куклы, а гибкая талия сгибалась в шутливом придворном поклоне, сопровождаясь самым лукавым выражением.
- Прекрасно, - одобрил Хуан, смеясь. – Ты должен так приветствовать свою новую госпожу, и к тому времени ты наденешь свой новый костюм из красного бархата…
- Правда, хозяин? – воодушевился Колибри, так его звали. – Вы мне подарите новый костюм? Алый костюм с бубенчиками?
- Конечно же да. Когда я тебе говорил неправду?
- Никогда, хозяин. Вы сказали мне, что собираетесь привезти меня на свой корабль и привезли на свой корабль. Что все дни я буду есть, все дни я ем. Что мне не придется больше грузить дрова, а я не поднимаю ни щепки. Но также вы мне сказали, что дадите мне ветку винограда, большую, здоровенную… и это если…
- Разбойник…! Ты учишься просить слишком быстро, и это мне не нравится. Вот ветка винограда. Бери ее и убирайся.
Смеясь, Хуан Дьявол подкинул в воздух самую красивую гроздь винограда, что была на подносе, стоявшем на грубо сколоченном столе, и мальчик подхватил ее одним быстрым движением, весело убегая, как маленький колибри.
- Вы очарованы этим мальчуганом, капитан, - сказал второй помощник. – Он ни на что не годен на корабле, разве что отвлекать. Он сильный и ловкий. Он мог бы быть хорошим юнгой…
- Не хочу юнг. Они не нужны на моем судне. Я нанимаю мужчин, которым могу дать в загривок, если что не так. Но не детей, чтобы их мучить, когда вздумается.
- Хорошо, - согласился помощник; и тут же, сменив тон, попросил: - Могу ли я сделать глоток?
- Зачем? Ты не думаешь, что выпил достаточно?
- Уже и пить нельзя на этом корабле.
- Очень скоро ты будешь пить так, что упадешь, когда станешь капитаном.
- Но вы и вправду останетесь в Сен-Пьере? Это всерьез?
- Когда я говорил тебе неправду?
Медленно Хуан встал, и после того, как наполнил трубку светлым табаком, зажег ее, задумчиво вдыхая голубой и густой дым. Он был уже семь недель в море, его кожа, казалось, стала еще более обветренной, чем до того, как он предпринял эту последнюю поездку; его темные непокорные волосы кудрявились на высоком лбе, квадратный подбородок, крепкий и упрямый… Но было в его больших итальянских глазах другое выражение, и его пухлые губы, горячие и чувственные, улыбнулись мягко далекому образу женщины.
- Надо видеть, как вы сейчас изменились, капитан.
- Изменился я? В чем?
- Во всем. Как будто вам дали выпить одного из тех зелий, что готовят на Гаити, кто знает из каких трав… Эти зелья крадут душу… Про них говорят, что они мертвые…
- А я жив, второй. Кроме того, я богат. Ты понимаешь это?
- Хм! Думаю, что вы слишком полагаетесь на эти маленькие деньги, что у вас есть.
- Их не мало. Их достаточно и с избытком для того, что я хочу сделать.
- Оставить Люцифера, забраться в гущу материка, - проворчал старший помощник. – Кто такое видел?
- Я никогда не говорил от том, чтобы забраться вглубь материка. На скалах Мыса Дьявола я построю дом, крепкий, как крепость. Я куплю десять лиг земли, расположенных позади, карету с двумя лошадьми, четыре рыбацкие лодки… Затем куплю эти красивые вещи, что нравятся женщинам: зеркала, одежду, духи…
- Вы только об этом и думаете. Насколько же может измениться мужчина, Боже.
- И что? Я люблю ее, и она будет моей навсегда. Никто не будет смотреть на нее, когда она будет моей. Никто не положит на нее взгляд. Я дам ей все, что она захочет, все что попросит, все, о чем будет мечтать…
- Не хватит и золотого прииска, чтобы удовлетворить такую как она, она из тех, кому нравится роскошь.
- У меня есть прииск… это Люцифер. Люцифер продолжит плавать в море с тобой в качестве капитана. Ты уже знаешь дорогу к хорошим урожаям…
- Но иногда дела бывают и очень плохи. Вы не были уверены в этой поездке, в которой все хорошо вышло. Вам очень повезло, капитан.
- С этого момента мне всегда будет везти. Звезда Хуана Дьявола не погаснет.
- Но может стать неожиданно красной…
- Для чего ты играешь роль пророка? – упрекнул явно раздосадованный Хуан.
- Хотел бы я, чтобы вы еще немного подумали, капитан. И было бы хорошо не возвращаться на Мартинику в течение нескольких месяцев. Иногда полиция становится очень любопытной, а имея таких врагов, какие есть у вас…
- Ты говоришь это из-за того с порезанной рукой? Собака лает, но не кусает. Ему можно заткнуть рот несколькими монетами. В Сен-Пьере единственное, что осталось, так это долг… Долг знаменитому Ренато Д`Отремон… Я все ему заплачу до последнего сентаво и буду в расчете и мире с сыном доньи Софии.
Он прикусил трубку, сжав кулаки. Возможно обжигающее воспоминание детства затронуло его душу, подчеркнув горечь на губах, но кое-что другое, более свежее, вновь вернулось, смягчив все, и он воскликнул:
- Как она удивится! Она наверняка представляет, что я возвращаюсь, но не так, как на самом деле: привезя ей все… и специальный подарок… Колибри, - позвал он повелительно.
- Что прикажете, хозяин? Я здесь.
- Как ты будешь приветствовать свою новую госпожу? Посмотрим, сделай поклон, - Хуан не смог удержаться от смеха. – Великолепно! Превосходно! Ты съел виноград? На, возьми еще одну гроздь и убирайся.
Второй опустил голову. Хуан покинул единственную каюту, прошел по палубе, оперся о борт, различая взглядом орла на нечеткой линии горизонта высокую вершину той горы с ее неприступными склонами, погружающей свой огненный пик в облака. Затем его рука опустилась и схватила негритенка, показывая ему со странным волнением тень той вершины, виднеющейся вдалеке, воскликнув:
- Мон Пеле. Этой ночью мы будем в Сен-Пьере…
- Ну какая прелесть, какая красота! Какие шелка, какие вышивки, какие кружева…! – воскликнула Каталина, не сдерживая восторг.
- Да, мама, все это прекрасно, - согласилась Айме с некоторой холодностью.
- Тебе правда нравится приданое? – спросила София.
- Конечно, донья София, оно мне нравится, ведь вы потрудились привезти его для меня из Франции…
- Нет, дочка, не поэтому…
- А также и потому, что это все это прелесть. Моя дочь благодарна всему тому, что обнаруживает ваш интерес и любовь к ней, София.
Стремясь, как всегда, предельно показать свое удовлетворение и признательность, добрая и испуганная сеньора де Мольнар рассыпалась в похвалах перед этим по-настоящему прекрасным приданым, которое протягивали над широким ложем будущих супругов белые руки Софии Д`Отремон.
Все было готово для роскошной свадьбы, самому главному событию на землях Д`Отремон и на всем острове Мартиника. Всю неделю слуги работали без отдыха. Даже работы на полях приостановили, чтобы заняться привидением в порядок и украшению огромной усадьбы, светившейся сейчас как никогда: покрашенная и украшенная заново, заново засеянные сады, обновленные украшения, портьеры, занавески. Даже дороги, что вели сюда, были отремонтированы. Все, кто являлся кем-то на Мартинике, будут присутствовать на этой свадьбе, начиная с губернатора, с привилегиями посаженного крестного отца, до епископа, уполномоченного благословлять этот союз.
- Не нужно ли сохранить это в шкафу? – предложила Каталина.
- Полагаю, что это должна сделать новая горничная, - заметила Айме.
- Конечно же да, - подтвердила София. – Я отдала тебе Ану, потому что она великолепна: лучшая помощница, которая у меня была.
- Это очень любезно с вашей стороны, донья София, но это не было обязательным. Ана была вашей горничной…
- У меня есть Янина и мне ее достаточно. Ана будет полезнее тебе. Я лично хочу позаботиться о все удобствах для тебя, хочу, чтобы ты была здесь счастлива, дочка.
Айме ответила ей неопределенной улыбкой. Каждый день, каждый час, приближавший ее к свадьбе, с глухим тревожным предчувствием, со сдерживаемым напряжением делал ее все более неспокойной. Она ненавидела поведение матери, великодушие Софии, усердие слуг, бледное и ледяное лицо Моники, чьи руки двигались лихорадочно, беря на себя всю инициативу.
- Оставьте тут одежду. Я положу ее в шкаф.