Не дав ей возможности уклониться, Ренато поднес руку Моники к губам, целуя их с благодарностью и нежностью, с юношеским и бесхитростным восторгом, потрясшем всю ее, заставляя вновь вернуться в то головокружительное время, к тем далеким дням отрочества, когда она была для него сестрой, подругой, учительницей, советчицей… в те дни, когда он был для нее возвышенной мечтой идеальной любви. Однако она резко выдернула руки, когда прекрасная фигура Айме появилась за ними, приближаясь и комментируя с оттенком несколько язвительной шутки:
- Что это? Мой господин жених, кажется, чувствует настоящий восторг к моей сестре-настоятельнице…
- Я даже не монахиня, сестра. Еще нет… Конечно, мы обе продолжим путь, который себе наметили…
- Я благодарил Монику с восторгом моего сердца, Айме, - разъяснил Ренато. – Благодаря ей, станет реальностью первый человеческий и справедливый поступок, что я желаю произвести в Кампо Реаль. Но мы не можем терять времени. Я должен проследить за тем, чтобы исполнились все, что заказала Моника. Ты должно быть устала, и тебе нужно некоторое время отдохнуть.
- Я не устала. Это слишком сказано, что я устала. Действительно, много чего нужно сделать, и не думаю отдыхать, пока не осуществится большая часть из всего этого. Я хочу поговорить с доньей Софией и немедленно вернуться на плантации.
- Как пожелаешь, Моника. А сейчас, простите, мне нужно идти. До встречи…
- Ты почти не был со мной, Ренато, - пожаловалась Айме.
- Будет еще время, Айме. Будет много времени, - уверил, удаляясь Ренато, оставив сестер вдвоем.
- Идиот! – пробормотала сквозь зубы Айме.
- Нет! – упрекнула Моника будто сетуя.
- Да, он идиот. Конечно же ты купаешься в воде из роз.
- В лучшем случае в воде из шипов, сестра. Хотела бы я думать, что ты искренна и любишь его достаточно, чтобы чувствовать ревность.
- Ревность к тебе? – отвергла Айме с притворным презрением.
- Это было бы, конечно абсурдно. Но не волнуйся. Я лишь принимаю на себя ту роль, которую ты не хочешь: тяготы, хлопоты…
- И всю благодарность Ренато, конечно же.
- А у тебя вся его любовь. Так что не жалуйся…
- Я из тех, кто защищается, а не жалуется. Вот увидишь, завтра, когда он женится на мне, все будет по-другому.
- Это единственное, чего я жду и желаю. А сейчас, с твоего разрешения… Уходи к твоим духам, кружевам и шелкам. А я вернусь к моим невзгодам, язвам и больным. Не будем больше сталкиваться, сестра. У нас разные пути.
- Мы проходим отмель! – воскликнул Хуан Дьявол радостно. И затем приказал: - Опустите парус бизань-мачты! Двое человек – левый борт, готовьтесь вычерпывать воду…!
- Что вы собираетесь делать, капитан? – забеспокоился второй.
- Разве ты не видишь? Повернуть налево.
- Но мы идем на камни! Мы не выдержим ветра…!
- Поднять парус фок-мачты! – крикнул Хуан, не обратив внимания на заместителя. – Поднять главный парус!
Сильный удар моря обрушился на левый борт, смывая палубу, заставляя скатиться двух промокших моряков, которые, как автоматы, подчинились голосу капитана. Следом за ним другой удар тряхнул корабль, заставляя принять его первоначальное положение и, как буйный жеребенок, в которого вонзили шпоры, Люцифер подпрыгнул, оставляя с одной стороны подводные камни, чтобы войти победно и невредимо в безопасное укрытие за скалистыми берегами.
- Если бы я не видел, капитан, то не поверил.
- Но ты уже увидел, - заметил Хуан, не придавая важности этому происшествию. Затем, повысив голос, распорядился: - К месту, рулевой! Опускайте фок! Приготовьтесь бросить якорь! Приготовить шлюпку, чтобы пристать к берегу!
- Прямо сейчас? Не может быть… - возразил второй.
- Когда ты перестанешь говорить это? Шлюпку, чтобы высадиться на берег!
- Со скольким количеством людей на веслах, капитан?
- Меня будет достаточно…
20.
- Какая ты красивая, дочка… какая же красивая! Посмотрись в зеркало…
Белые ладони Софии только что закрепили венок и фату на блестящие, черные, как смоль, волосы Айме де Мольнар, вместе с этим растроганная Каталина улыбалась, а три горничные приводили в порядок складки на длинном шлейфе новобрачной.
- Уже может чувствовать себя счастливым Ренато… а гордым крестный, который поведет тебя к алтарю.
- Вот четки и твой платок. Пусть Бог тебя благословит, дочь моя. Какая ты сейчас красивая… какая же красивая! – пришла в восторг Каталина де Мольнар.
Последняя булавка тщательного туалета приколота и женщины, заполнявшие широкую спальню, окружали невесту разговорами и перешептываниями. Без сомнения, Айме была сейчас красивее, чем когда-либо. На редкость были бледны щеки, всегда румяные, а на лице цвета янтаря, блестели горящие и выразительные, большие темные глаза. Трепетал рот, как бутон ярко-красной розы, а в глазах вспыхнуло глубокое удовлетворение, когда, взглянув на себя в венецианское зеркало, она нашла себя самой желанной и красивой. Выходя из кратковременной задумчивости, она спросила:
- Уже пора?
- Уже давно… но пусть подождут, - посоветовала София. – Сегодня здесь самый важный человек – это ты, Айме.
Она улыбнулась, слушая доносившийся до нее вежливый шепот. Никогда еще дом Д`Отремон не казался таким блестящим, как той ночью. Как раскаленные угли сверкал его мрамор, бронза, зеркала, севрские украшения, посуда из серебра… Цветы переполняли все вазы, составляя благоухающую дорогу от каменной лестницы до маленькой белой церкви, по бокам которой теснились работники Кампо Реаль и его соседних усадеб, кучера и лакеи господ, приехавших из Сен-Пьера, крестьяне многих округ… Два ряда слуг высоко держали факелы, освещая место, которое облачная ночь делала совершенно темным. Вдруг Айме повернулась к сеньоре Мольнар спросила:
- А где Моника?
- Моника…? – пробормотала Каталина. Ну… не знаю. Полагаю, что…
- А вот и она, - указала София.
Действительно, приближалась Моника. Единственная, кто не изменил свой внешний облик: в своем вечном платье с длинными рукавами и высоким воротом, со светлыми волосами, причесанными так же просто, как и всегда, с бледным и изящным лицом без косметики, где усталость оставила свой след, со своими большими глазами, одновременно чистыми и глубокими, высокомерными и искренними. И обратившись к Софии, объяснила:
- Посаженный отец ждет Айме у дверей. И Ренато просит, чтобы вы вложили ей в руки это.
- Вложи ты сама, дочка. – София сердечно улыбнулась, возможно пытаясь разгадать мысли на ее прекрасном лице. Но Моника, не колеблясь, вложила белый и надушенный букет невесты в руку Айме, одновременно указывая:
- Это последняя деталь, сестра. Тебе только остается пойти к алтарю.
- Ты не пожелаешь мне удачи? – спросила Айме с оттенком насмешки в голосе.
- Всей душой, сестра, - искренне подтвердила Моника.
Медленно приближалась к алтарю прекрасная невеста, опираясь ладонью о руку старого губернатора, который казался внушительным в безупречно вышитом жакете торжественного вида. Цвет и сливки всего общества Сен-Пьера и всего острова находились в эти минуты под потолком блистающей церкви Кампо Реаль, которая сверкала, словно золотая вспышка пламени от тысяч свечей. Рядом с Ренато, обессиленная и бледная под своим черным платьем, София Д`Отремон переживала момент сильного волнения этой свадьбы, а глаза Ренато, устремленные на Айме смотрели так, словно к нему приближалось счастье всего мира.
- Айме де Мольнар и Биксе-Вилье, хочешь ли ты взять в мужья Ренато Д`Отремон и Валуа?
- Да, хочу…
Рука священника поднялась, чтобы благословить склоненные у алтаря головы, в тишине сдерживаемых дыханий дрожало волнение тех минут, столь различное по природе, и находящееся в столь разных сердцах… Слезы стояли в глазах Софии и Каталины; добрая, сдержанная, зрелая улыбка на губах мужчины, представляющего власти Франции на отдаленном тропическом острове; воплощение чистого счастья в ясных глазах Ренато; странный загадочный блеск в глазах Айме… и отдельно от остальных, рядом с боковой дверью храма, скрестив руки на груди, словно пытаясь сдержать чрезмерное биение сердца, чтобы заглушить боль в тишине, стояла Моника на этой церемонии, как отрешенная. Ее губы были сухими и лихорадочными; невидящие от грусти глаза уже не могли плакать; колени мягко подгибались, словно вес ее хрупкого тела был слишком тяжел; а мысли, сгорающие сами в себе, горящие, светящие и пожиравшие себя, как свечи алтаря, сконцентрировались в нескольких словах молитвы:
- Дай мне силы, Боже мой… дай мне мужество и силы…! – Уже блестело кольцо новобрачной на пальце Айме, уже упало на серебряный поднос тринадцать золотых монет, уже рука священника поднималась снова, а губы шептали:
- Замужние женщины подчинены своим мужьям, как Богу, ибо мужчина есть голова женщины, как Христос есть глава церкви. Вы, мужья, возлюбите своих жен, как Христос возлюбил свою церковь и принес себя в жертву ради нее, потому что написано в Книге Бытия, стих 24: «Да оставит человек отца и мать свою, и соединится с женой своей, и будут оба одной плотью». Каждый из вас, таким образом, возлюбите жену свою, как себя самого, а жена, подчиняйся и уважай своего мужа… Объединенные навсегда оставайтесь, дети мои, святой и сильной связью брака, более сильной для вас, потому что вы имеете обязательство подавать пример остальным. Пусть будет ваш очаг примером для тех, кто меньше знает и меньше имеет. Пусть будет ваша жизнь отражением и нормой христианских добродетелей, доброты и благоразумия, и да будет мир и счастье в этом мире и полное спасение друг в друге, да наградит вас этим Бог. Аминь.
Не имея сил приблизиться, Моника слышала слова поздравления и пожеланий всех благ; видела пожимающие руки, и сейчас, подавленная безымянной болью, видела, как проходила Айме под руку с Ренато по узкой тропе цветов к дверям церкви, и смотрела, как они удалялись и затерялись, как будто погас одним разом свет мира, как будто разверзлась на миг земля, чтобы поглотить всю красоту жизни, как будто исчез сразу весь смысл существования, и тихо молила:
- Да свершится Воля Твоя здесь на земле, как и на небе…
Ослепительный и резкий свет ближайшего луча – было единственным, что освещало песчаный берег, высокие обрывы скал, буйное море, вся та гармония дикой и свободной природы, заставляла улыбаться Хуана Дьявола, будто со всем этим он слушал старую и ужасную музыку, окружавшую его детство: Мыс Дьявола, кусок самого сурового берега всего побережья и тот безымянный, невидимый, неизвестный, почти недосягаемый песчаный берег, являвшийся для него отдельным и секретным входом в ближайший город Сен-Пьер.
Одним мощным движением Геркулеса, он втащил шлюпку на песчаный берег, освобождая ее от возможной ярости моря. Он собирался бросить внутрь весла, когда что-то задвигалось под скамейкой, он сердито спросил:
- Что это? Кто там?
- Это я, капитан…
- Луч ада! И какого черта ты тут делаешь? Как ты сюда забрался? Почему это сделал? Отвечай!
- Я хотел поехать с вами, капитан… я хотел узнать новую хозяйку…
- Суешь нос не в свое дело, - хотел отругать Хуан, но его голос не соответствовал этому, - Кто тебе разрешил не подчинятся мне? А если бы шлюпка перевернулась, пока мы не подплыли к берегу?
- С вами она не переворачивается. А если и перевернется, то я умею плавать. Я умею прыгать с самого высокого места и добираться до дна, когда ищу монету.
- Ладно… Думаю, что тебе приходилось искать монеты даже на дне ада, - согласился Хуан. И принимая суровое выражение лица, проворчал: - Но когда я отдаю приказ, ты должен его выполнять. Я сказал, что спущусь один, а ты пошел и спрятался в шлюпке.
- Я уже был там, капитан. С самого вечера я там спрятался, чтобы вы меня увезли. Я хотел поехать с вами. Если вам что-то понадобится на земле, кто вам будет служить, хозяин?
- Ладно, хорошо, Колибри. Иди, забирайся сюда… Познакомишься с прекрасной Мартиникой и увидишь новую хозяйку…
Хуан начал подниматься твердым и быстрым шагом по склонам, а маленький Колибри усиленно следовал за ним до тех пор, пока не сообщил воодушевленно:
- Там огоньки, капитан!
- Тихо! Мы идем не туда. Это ближе… с этой стороны. Дом сейчас в темноте…
- Этот дом?
- Да, Колибри. Это дом твоей хозяйки.
- Но она спит… - разочаровался мальчик.
- Может быть… и снится ей Хуан Дьявол. И несчастная, если ей снится другой!
- Несчастная?
- Ты еще не знаешь об этом, Колибри. Но когда мужчина любит женщину, он ее любит для себя самого, или он не мужчина. Понимаешь?
Крепкая и широкая рука оперлась на спину мальчугана, тряхнув его в грубой ласке. Затем он провел рукой по круглой голове очень коротких кудрявых волос, объясняя ему гордо:
- Твоя хозяйка – самая красивая женщина, которую ты видел когда-либо, Колибри.
- Вы мне однажды говорили, что ее глаза как звезды…
- Как звезды над морем светят ее огромные темные глаза, и вся она… как цветок. Да, Колибри, как огненный цветок…
- Она не знает, что вы приехали?
- Какой ты глупенький! – засмеялся Хуан по-настоящему развеселившись. – Но она тебя уже разбудила. Это женщины, в конце концов, будят тебя, и они обучают тебя хорошим манерам… Ты не видишь меня? Никогда не думал, что женщина заставит ждать меня под открытым небом… но я хочу приехать, как кабальеро. Ты знаешь, кто такой кабальеро, Колибри?
- Да, знаю, капитан… Это мужчина, который ездит на лошади…
- Ну в том числе и это, - засмеялся Хуан, - А ты мне подкинул идею. Если бы я купил лошадь, если бы мы появились, одетые по-другому, не в эти мокрые лохмотья… Пошли покупать одежду, Колибри. – Ураганный порыв ветра и дождя заставил чертыхаться Хуана: - Огонь преисподней! Опять идет дождь, а ты дрожишь. Тебе холодно?
- Нет, капитан.
- Как это нет, у тебя зуб на зуб не попадает. Пошли в таверну Глухого. Нам не помешает пожевать и попить чего-нибудь. – Он колебался секунду. – Не знаю, как я сдерживаюсь, чтобы не постучать в эту дверь…!
Он сделал шаг к темному и запертому дому, приблизился к широкой передней двери… Прыгая, как колибри, Колибри шел за ним и заметил:
- Дверь закрыта снаружи, капитан. Посмотрите, висячий замок.
- Да, точно. Кольцо и цепь с другим замком… Это говорит о том, что в доме никого нет.
С неистовым внезапным гневом он потряс ту цепь, проходящую через кольца, укрепляющую старую дверь, под бешеным рывком, поддалось прогнившее дерево, и дерзкая рука толкнула ее решительно. Без колебаний, Хуан Дьявол проник в дом. Горькое разочарование, непреодолимое нетерпение, ужасное подозрение подталкивало его. Не задерживаясь, он словно смерч проник в пустые комнаты, которые свидетельствовали, что дом оставлен на долгое время: окна без штор, стены без картин и изображений… Инстинктивно он остановился в центре той комнаты, что была спальней Айме. Странная сила, казалось, охватила его, словно в воздухе было что-то от нее, сохранившийся тончайший аромат, а зеркало из зеленоватого стекла словно хранило в своей глубине преследующий его образ. И не в состоянии сдерживаться, он пробормотал:
- Айме… Айме… Где же ты, Айме?
Без нее мир был словно пуст: все потеряло свой смысл и цель. Ему казалось, что он двигался в нереальном мире, пока темная фигурка не задвигалась за ним, заставив вернуться к действительности:
- Хозяйки нет, капитан? Она уехала в путешествие?
- Путешествие? Ты сказал в путешествие? – встревожился Хуан, обуреваемый внезапным гневом. – Куда и зачем? Зачем?
- А почему бы не спросить какого-нибудь друга, капитан? – намекнул Колибри. – У хозяйки не было друзей?
- Боюсь, что у нее их слишком много, но не знаю никого из них.
- А вы, капитан? У вас нет друзей?
- У меня? Друзей? Нет, Колибри, думаю, у меня нет друзей. Меня боятся и на меня набрасываются, меня ненавидят и уважают, но никто не является другом Хуана Дьявола.
- А я да, капитан, - подтвердил Колибри в детском порыве.
- Ты – да? Может быть… Ладно, иди… Пошли отсюда.
- А что вы будете делать, капитан?
- Искать ее… Искать и найти ее, где бы она ни была.
- Айме, жизнь моя…!
Айме вздрогнула, живо обернувшись. Она была одна рядом с балюстрадой того широкого крыльца, окружающего дом, перед той частью дома, приготовленного специально для них в левом крыле. Она пришла сюда, избегая суматохи, все еще в белом платье новобрачной и жадно вдыхала свежий и влажный воздух дождливой ночи, смотрела на бегущие черные тучи, которые освобождали прозрачное небо, усыпанное звездами.