- А теперь пойдем, чтобы тебя увидели мама и папа.
- С сеньором? С сеньорой…?
- Ну конечно же! Сеньор и сеньора – мои мама и папа.
- Для тебя, но не для этого, - вмешался Баутиста презрительно. – Думаю, ты не должен вести его в гостиную.
- А почему нет? Папа сказал, что я должен показать ему весь дом, мои книги, мои тетрадки, мои рисунки, мою мандолину и фортепиано.
- Покажи ему все, что тебе захочется, если не хочешь расстраивать сеньору, но веди его ни в гостиную, ни в свою комнату, ни туда, где она его могла бы увидеть. Понял? И ты тоже чтобы понял: если хочешь остаться в этом доме, не попадайся на глаза сеньоре.
Один, в той дальней комнате, которая является одновременно и библиотекой, и кабинетом, Франсиско Д`Отремон вернулся к чтению письма, которое было смято в кармане. Он читал медленно, скрупулезно его разбирая, задерживаясь на каждом слове, пытаясь проникнуть вглубь каждой фразы. Затем подошел к центральной стене и, отодвинув несколько книг, поискал в глубине полки потайную дверку маленького сейфа и бросил туда бумагу, жегшую руки.
- Эй! Кто там? – спросил он, когда услышал осторожно закрывающуюся дверь.
- Это я, папа.
- Ренато, что ты прячешься в моем кабинете?
- Я не прятался, папа. Я пришел, чтобы пожелать тебе спокойной ночи…
- Я тебя не видел весь день. Где ты был?
- С Хуаном…
- Ты мог бы прийти сюда вместе с Хуаном? Как ему подошел твой костюм?
- Словно был сделан на него. Мне он был велик, очень велик. Что ему не подошло, так это мои туфли. Я послал сказать об этом маме и Баутисте, но она сказала, что не важно, что он будет ходить босиком. Но ведь это нехорошо, правда?
- Да, это нехорошо. А где сейчас Хуан?
- Его отправили спать.
- Куда…?
- В последнюю из комнат для прислуги, - объяснил мальчик расстроенным тоном. – Баутиста сказал, что ему так приказала мама.
- Так! А почему ты не подходил ко мне ведь день?
- Я ходил с Хуаном, а Баутиста сказал, что мама не хочет, чтобы Хуан попадался ей на глаза. А так как ты был с мамой весь день… Конечно, ты мне велел показать ему весь дом, но как сказал Баутиста… Я сделал плохо?
- Нет. Но ты должен слушаться свою маму, как и положено.
- А тебя нет?
- А меня более, чем кого бы то ни было, - ответил категорично Д`Отремон. – Завтра мы договоримся, твоя мама и я. А сейчас, иди и ложись спать. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, папа.
- Подожди-ка… Как ты находишь Хуана?
- Мне он нравится.
- Ты хорошо провел с ним время? Поиграл с ним? Показал ему свои вещи?
- Да, но они ему не понравились. Он был очень серьезным и печальным. Потом мы пошли в сад… отошли подальше и тогда стало гораздо лучше: Хуан умеет кататься на лошадях, не оседлывая их, и кидать камни так высоко и сильно, что достает до пролетающих птиц… он словил живую змею вилами, которые он сделал из палки и положил ее в коробку. И она его не укусила, потому что он знает, как ее держать. Он мне сказал, что если у нас будет лодка, то мы поедем посмотреть, как ловится рыба… потому что он умеет бросать сети.
- Представляю. Полагаю, это было его работой.
- Правда, папа? Это не ложь, что он может один поехать на лодке в открытом море?
- Это правда… но продолжай. Что еще произошло с Хуаном?
- Над ним смеялись в овраге, что он шел босиком в моем костюме из голубого сукна… он дал одному кулаком, который находился ближе всех, который был его здоровее и опрокинул его на спину. Остальные убежали. Но ты ведь не будешь его наказывать, правда, папа?
- Нет. Он сделал то же, что бы сделал я, если бы надо мной также насмехались.
- Но надо мной никто не смеется… передо мной снимают шляпу, когда я прохожу, и если я разрешаю, мне целуют руку.
Д`Отремон встал на ноги со странным выражением лица. Он погладил светлые прямые волосы сына; он мягко подтолкнул его к дверям кабинета и попрощался:
- Иди спать, Ренато. До завтра.
Франсиско Д`Отремон пересек огромный дом, неся в руках керосиновую лампу, прошел в отсек для прислуги и дошел до последней двери, где на матраце из соломы, усталый из-за тяжелых переживаний минувшего дня, спал маленький Хуан.
Через мгновение он поднял лампу, освещая его. Он смотрел на обнаженную грудь, хорошо выточенную голову, лицо с благородными и правильными чертами… Так, с закрытыми глазами, почти стерлось его сходство с матерью, и жесткие черты отцовской породы выделялись на детском лице…
- Сын! Мой сын…? Возможно… Возможно…!
Сомнение тонкое и пронзительное, сомнение, которое проявившись, кажется разбило в его сердце что-то твердое и холодное, поднималось от груди к горлу, как вздымалось жгучее пламя, заполняя душу Франсиско Д`Отремон. Один, наблюдая за спящим ребенком, он наконец, почувствовал толчок, который искал давно… Возможно, Бертолоци не лгал, возможно, его последние слова были правдой… И в первый раз это не было смутным чувством, это была смесь любопытства и злости, заполняющая его душу. Это было похоже на великую гордость, на глубочайшее удовлетворение, страстное желание, чтобы это была на самом деле его собственная мощная ветвь, грубая и дерзкая, жгучая смесь его авантюрного духа и воинственной сущности. Любой мужчина был бы горд, думая, что его собственный сын – этот необыкновенный мальчик закален, как настоящий мужчина пред лицом несчастий, и вопрос подтвердился на его губах:
- Мой сын! Да! Мой сын…
Дрожа от волнения, он обнаружил похожие черты: прямой и гордый лоб, широкие и густые брови, энергичный подбородок, квадратный и жесткий, длинные мускулистые руки, высокая и широкая грудь… и, с болезненным контрастом думая о Ренато, светловолосом и хрупком, даже когда в его ясных глазах светился взгляд высокого ума; Ренато, такой похожий на мать, законный наследник его состояния и фамилии, единственный сын перед людьми…
- Франсиско! – спросила его София взволнованным голосом, проникая в скромное помещение. – Что происходит? Что ты здесь делаешь? Что это значит?
- Это я хочу спросить тебя, - сказал Д`Отремон, оправляясь от удивления. – Что это значит, София? Почему ты еще не отдыхаешь?
- Неужели я могу отдыхать, когда ты…?
- Когда я что? Заканчивай!
- Ничего… но я хотела бы узнать, с каких это пор ты ходишь с лампой проверять и охранять сон слуг.
- Он не слуга!
- А кто он? Скажи же наконец! Скажи это!
- А? Что? – это Хуан проснулся от рассерженных голосов. - Сеньор Д`Отремон… Сеньора…
- Не двигайся… спи дальше… Отдыхай… и завтра найди меня, как только встанешь. - сказал ему Д`Отремон.
- Чтобы сделать мне одолжение и увезти его из этого дома!
- Замолчи! Мы не будем говорить при мальчике!
Резко взяв за руку, заставляя выйти ее из комнаты, с разгоревшимися глазами от сильного приступа гнева, столь ему свойственным и еле сдерживаемым, обвинил ее:
- Ты что, потеряла разум, София?
- Думаешь, у меня нет причин, чтобы его терять? – взвилась София, - Думаешь, у меня нет мотивов быть расстроенной? Ты там был, смотрел, как он спит, рассматривая его так, как никогда не смотрел на нашего Ренато!
- Хватит, София, хватит…!
- Этот ребенок твой сын! Ты не можешь этого отрицать. Это твой сын… твой сын… от одной из тех развратниц, с которыми ты меня всегда обманывал. Из какой лужи ты его вытащил, чтобы привезти его в мою семейную жизнь, чтобы он стал товарищем моего сына?
- Ты замолчишь?
- Нет! Не замолчу! Пусть меня услышат глухие! Потому что я не буду смиряться с этим! Это твой сын, и я не хочу видеть его здесь! Убери его из этого дома! Убери его, или я уйду со своим сыном
- Ты хочешь устроить скандал?
- Меня это не волнует! Я поеду в Сен-Пьер! Губернатор…
- Губернатор не делает ничего такого, чего не хочется мне! – уверил Д`Отремон, понижая голос, что сделало его еще более угрожающим. – Ты будешь смешной!
- Маршал Понмерси был другом моего отца, он знает моих братьев… он меня поддержит! Потому что я…!
- Замолчи! Замолчи!
- Папа…! Что ты делаешь маме…? – закричал Ренато, с волнением приближаясь.
Д`Отремон отпустил белую шею, которую в сумасшествии сжимал руками; он отошел шатаясь, в то время как его сын бросил ему в сильном порыве:
- Не трогай ее! Не причиняй ей вред, потому что я… я…!
- Ренато! - упрекнул Д`Отремон.
- Я убью тебя, если ты ударишь маму!
Д`Отремон отошел еще дальше, его бешенство вдруг потухло, он был в полном изумлении… Мгновение он смотрит на ладони, что сжимали шею Софии, затем, резко поворачиваясь спиной, потерялся во мраке…
- Ренато!.. Сынок!.. – воскликнула София, начиная рыдать.
- Никто не причинит тебе вреда, мама. Никто никогда не причинит тебе вреда. Того, кто причинит тебе зло, я убью!
5.
- Что это? Сеньор Д`Отремон…? – этот вопрос Ноэль задал слуге Баутисте.
- Да… Это белая лошадь хозяина… Дьявол поселился в этом доме с тех пор, как приехал этот проклятый мальчишка.
- Замолчите! Замолчите! Должно быть, что-то случилось…!
Педро Ноэль поспешно вышел из роскошной спальни, где его поселили. Для него было недостаточно смотреть на него из окна. Он вышел на широкую галерею, окружающую дом, спустился по каменной лестнице, смотря удивленными глазами на силуэт той белой лошади, которая при свете луны уже терялась среди полей и воскликнул:
- Сеньор… Сеньор… Какой ужас!
Другие глаза тоже видели удалявшуюся гордую фигуру Франсиско Д`Отремон на его любимой лошади. Другие детские глаза, раскрытые от удивления, а возможно от испуга были глазами Хуана. Он все слышал из той комнаты, где находился отсек для слуг, и сейчас уже вышел из дома, побежал как безумный, пока чья-то ладонь не схватила его за руку, удерживая…
- А ты куда пошел? – спросил Баутиста. – Куда идешь, я тебя спрашиваю…
- Я шел… Я…
- Тебе никуда не нужно идти, а только в кровать, куда тебя отправили уже два часа назад…
- Дело в том, что сеньор Д`Отремон…
- Тебя не касается то, что делает сеньор Д`Отремон.
- Но сеньора София…
- Это еще меньше тебя касается…
- Дело в том, что я все видел и все слышал… Я не хочу, чтобы по моей вине…
- В то, что случается по твоей вине, тебе тоже не нужно вмешиваться. Ты не руководишь собой и не приказываешь себе. Тебя привезли, чтобы ты подчинялся и молчал. Иди в свою комнату. Иди в кровать, если не хочешь, чтобы я тебе это сказал по-другому. Иди! – он резко толкнул его в комнату и закрыл дверь на ключ.
- Откройте! Откройте! – кричал мальчик, стуча в дверь с силой.
- Замолчи, проклятый! Я тебе открою, когда придет хозяин! Замолчи!
- Ана, мне нужно немедленно поговорить с сеньорой.
- Сеньора никого не хочет видеть, сеньор Ноэль. У нее мигрень… а когда у нее мигрень, она никого не хочет видеть.
Медленный, без выражения, приторный и тяжеловесный голос любимой служанки сеньоры Д`Отремон, растягивался словно мягкое препятствие, задерживая напор нотариуса, который уже собирался пройти под занавесками, закрывавшими вход в покои Софии.
- То, что я ей должен сказать, очень важно, - настаивал Педро Ноэль.
- Сеньора не слышит никого, когда у нее болит голова. Она говорит, что ее боли сильнее, когда с ней разговаривают. К тому же, сейчас очень рано.
- Доложи обо мне, скажи, что это срочно, и точно увидишь, что она меня пустит.
Служанка-метиска улыбнулась, показывая белые зубы, качая кудрявой головой, украшенной маленьким кружевным чепчиком на французский манер. Мягкая и упрямая, упорная и кроткая, казалось, у нее был дар истощать терпение нотариуса.
- Ты не слышала, что нужно доложить сеньоре? Почему стоишь и не шевелишься?
- Потому что я должна предупредить сеньору, поговорить с ней, а сеньора не хочет, чтобы с ней говорили, когда у нее болит голова…
- Что происходит…? – вмешалась София, выходя из спальни.
- Простите, сеньора, но мне нужно с вами несколько минут поговорить…
- Должно быть очень, раз приходите в шесть часов утра.
- Дело в том, что сеньор Д`Отремон не вернулся со вчерашней ночи, когда выехал на лошади.
- Не вернулся?
- Нет, сеньора, и никто не знает, куда он поехал и почему так уехал. Я видел, что он мчался, как душа бежит от дьявола и спросил у слуг, но никто не смог ответить.
София сделала усталое выражение лица, опираясь на служанку. Ни долгие слезы, ни бессонница не меняли ее внешний вид: бледная, хрупкая, как полузадохшееся тепличное растение в оранжерее, производя впечатление, словно она в первый раз слышит вещи, которые великолепно знает. Только губы ее слегка сжались, и быстрая красная вспышка злобы промелькнула в ее взгляде.
- Вы утверждаете, что я уже об этом знала?
- Говорят, что он выехал после того, как поговорил с вами. Я знаю, что в эти дни он пережил неприятные волнения, что он чувствовал себя сильно обеспокоенным, тревожным, еле сдерживая напряжение…
- Так вы знаете больше, чем я. По-видимому, это грустная участь всех жен: нас не осведомляют ни о чем. Вы пришли в наихудшее место, чтобы получить информацию…
Нотариус поискал ребенка беспокойным взглядом, но Ренато уже воспользовался случаем, чтобы выйти из комнат матери. Он задержался с обратной стороны занавесок, чтобы послушать с интересом слова нотариуса.
- Я бы осмелился попросить в эти дни у вас немного терпения для сеньора Д`Отремон, сеньора. Вы единственный человек, который может или облегчить, или утяжелить его ношу; потому что, хотя вы и возможно начали сомневаться в этом, но ваш муж вас обожает, София.
- Ну тогда у него странная манера обожать меня, - вздохнула София с горечью. – Но это дело личное и частное. Еще раз повторяю: я не знаю, куда поехал Франсиско и почему он провел ночь вне дома. А теперь, извините, я очень занята: я готовлюсь к поездке в Сен-Пьер с Ренато. Можете сказать мужу, если он послал вас узнать о моем состоянии души. Я уезжаю в Сен-Пьер и уже послала письмо Маршалу Понмерси, чтобы он сделал мне одолжение и принял меня, как только я приеду в столицу.
Свободный от общества матери и присмотра Аны, Ренато удалился на некоторое расстояние. Его голова пылала… мысли и чувства вертелись внутри головы, словно взбудораженный вихрь. Те жесткие слова, которые он никогда не слышал между родителями, жестокость Франсиско Д`Отремон, которой противостояла любовь сына и инстинкт благородства, весь этот ворох странных событий вновь и вновь вертелся вокруг него. Над его счастливым детством, словно над голубым небом, сгустилась туча, заставляя его чувствовать себя впервые в жизни ужасно несчастным. Он не хотел говорить со слугами, не хотел усиливать разговорами боль матери… но ему нужно было доверить кому-нибудь свою печаль, которая переполняла его детское сердце. Он вспомнил о своем друге… поэтому пошел искать Хуана… Но комната, где его заперли, была пустой. В открытом окне, выходящим на поле, отсутствовала железная балка, оставив пустым проем, через который сбежал Хуан… Он искал его с тоской, никогда еще до этого не испытанной, с горьким ощущением незащищенности человека, который увидел, как рушится впервые то, что был для него евангелием и оракулом: его родители…
Через тот же пролом Ренато прыгнул в спуск, зовя беглеца во все горло:
- Хуан…! Хуан!..
И наконец он увидел его, уже довольно далеко от дома, рядом с тем каменистым руслом ручейка, стекавшего с горы порывисто и неистово, как и все на этом острове, возникшего из морей при извержении вулкана; он добрался до него, запыхавшись от бега.
- Хуан, почему ты не отвечал?
Медленно Хуан встал, посмотрев на него почти с досадой. Он чувствовал к нему что-то вроде злобы. Он так сильно отличался от всех мальчиков, которых видел ранее… С этими довольно длинными светлыми и прямыми волосами, узкими штанами из вельвета, рубашкой из белого шелка… он был похож на фарфоровую куклу, сбежавшую из украшенного салона. Но Ренато улыбался ему мужественно и прямодушно, и его ясные глаза смотрели приветливо, искренне, с неудержимой симпатией, которой «Хуан Дьявол» сопротивлялся, пожимая плечами…