Мужчина пересекал широкие и плодоносные земли. Он сидел на гордой арабской лошади, которая когда-то ступала по американской земле, и был одет в изящные одежды кабальеро. Гордый и уверенный в себе, он держал красивой рукой поводья, вонзаясь шпорой из серебра в бока животного. Его волосы были светлыми и прямыми, большие и светлые глаза осматривали властным взглядом всю землю: землю, где он был хозяином и повелителем. Когда он проходил, в поклоне склонялись чужие спины, обнажались смиренные головы работников, как будто сбрасывали лепестки креольские цитроны, белые цветки кофейных плантаций. Но он не улыбался… его взгляд был неспокоен, складки губ судорожно сжимались. Этот человек искал… искал кого-то, так и не найдя…
- Баутиста! Баутиста!
- Я здесь, мой Ренато. Что с вами происходит?
- Я еду с кофейных плантаций, и уже разговаривал с тобой об этом в тот день, когда приехал. – недовольно упрекнул Ренато Д`Отремон, с большим трудом сдерживая беспокоившую его злость. – Нельзя, чтобы эти люди продолжали так работать. Это нелепо, бесчеловечно… Четырнадцатичасовой рабочий день – не для людей, не для человеческих созданий, и там есть женщины и дети. Почему?
- Так выходит дешевле… К тому же, так продолжается пятнадцать лет и ничего не происходило…
- И кроме того, заключенные из тюрьмы Сен-Пьер работают в цепях. Как такое может быть?
- Ай, ай, мой Ренато! Вы привезли эти мысли из Европы. И уже не знаете, как дела обстоят здесь. Во времена вашего отца…
- Мой отец был суровым, но не был бесчеловечным, - прервал его Ренато, откровенно раздраженный.
- Имения принесли двойной доход с тех пор, как я ими управляю, - утверждал Баутиста почти дерзко.
- Меня не интересует скопить как можно больше денег! Я хочу, чтобы ты относился к тем, кто на меня работает, по справедливости и с добротой.
- Сеньора согласна с тем, что я делаю…
- Вот как раз это я и собираюсь выяснить. Но согласна или нет моя мать, я не согласен со всем этим, и я это должен решить, - проворчал Ренато, удаляясь.
Женщина улыбалась, раскачиваясь в гамаке. Она качалась легко, под зноем тропического полудня. С ближайшего ручья доносилось журчанье воды; не цветка, а аромат сладкого и зрелого фрукта источала она. Казалось, она отдыхала, но нет: она дрожала, горела, чувствуя, как в груди волновались страсти, словно в огромном вулкане. Эта женщина надеялась, ждала, как могла ждать пантера в засаде, как медленно, сквозь землю росла лава, готовая перелиться через край…
- Айме! Что это такое? Оставь это фортепиано! Хватит! Как ты осмелилась…? – упрекала Каталина Мольнар свою дочь.
- Играть канкан? Видела бы ты, как я его танцую… Это последняя мода в Париже. Посмотри этот журнал…
- Убери подальше эту бумажку! Если бы приехал твой жених… Если бы Ренато увидел, что ты читаешь подобную вещь.
- Пожалуйста, мама, - запротестовала Айме язвительно. – Я, с Ренато или без Ренато, буду всегда делать то, что хочу.
- Это плохой путь для будущей жены… и для невесты, тем более. Если бы Ренато узнал…
- Хватит, мама! – прервала грубо Айме. – Он не узнает ничего, если ты ему не скажешь, и надеюсь, что не расскажешь. Ренато очень далеко… Слава Богу, достаточно далеко, чтобы оставить меня в покое, когда мы будем женаты.
- Санта Барбара! Поворачивайте к правому борту! Опускайте кливер! Три человека на левый борт вычерпывать воду! Право руля… право руля…! Отойди, болван, дай мне руль! Не видишь, что идешь на скалы? Быстро!.. Вон отсюда!..
Прыгая через рифы, бросая вызов взбешенной стихии, морская шхуна проходила рядом с Мысом Дьявола, поворачиваясь с потрясающей быстротой меж отточенных скал и песчаных отмелей, устремляясь к узкому проливу, который вел к небольшому безопасному рейду. Небо было черно, а на земле пасмурно, но управляющего штурвалом мужчину не страшила ярость неба и моря; вот уже было преодолено последнее препятствие, и поворачиваясь кругом, он чудом достиг высокого утеса, а затем с гордым выражением передал штурвал в руки второго, спрыгнув на мокрую палубу.
- Бросайте якорь… и спускайте шлюпку, чтобы пристать к берегу!
Он прыгнул на морской песок, опустившись в воду по пояс, чтобы втащить маленькую лодку на берег, бросая тем самым вызов буре, находящейся в своем апогее. С кошачьей гибкостью он сделал несколько шагов, удаляясь от моря, а затем повернулся и посмотрел на него так же вызывающе, как и на мрачное небо. Вспышка молнии осветила всю крепкую фигуру капитана. Он сильный и ловкий; босые ноги, казалось, вгрызались в землю, по которой он шел, как кроты; у него обветренная непогодой кожа, сильная шея, широкая грудь, мозолистые ладони, а его гордое лицо имело дьявольский блеск победителя. Он был словно сыном бури, словно изгой, восставший против всего мира, и чувствовавший в себе силы бороться со всем миром… Ему было двадцать шесть лет, и он был самым бесстрашным мореплавателем Карибского моря. Люди его звали: «Хуан Дьявол» …
10.
Старый дом семьи Мольнар уединенно возвышался в конце широких улиц окраины, заканчивающихся у берега моря, как все окраины Сен-Пьера. Крепкие стены, покрытые известью, открывали взору просторные, прохладные и проветренные комнаты, обставленные с несколько старомодной роскошью. Это был один из тех домов, в котором усиленно поддерживалась внешняя видимость, когда чинят портьеры и моют старые полы так, чтобы они блестели. В нем было много свободных комнат, его окружал неухоженный и дикий сад, заросший густой рощей в глубине… За ней располагались крутые берега, а затем море… море, величественное и безжалостное к тем берегам, всегда терзаемыми ветрами и ураганами, всегда разгромленными и всегда обновленными живительной энергией суровой земли.
Айме де Мольнар вошла в комнату, где не было мебели, открыла выходящее в глубину сада окно, и осталась ждать, напряженная, страстная, равнодушная к порывам ветра, к каплям дождя, время от времени падавшие на ее темные волосы, на открытый лоб, на смуглые щеки, побледневшие от желания, на губы, алчущие и чувственные, судорожно сжатые в нетерпеливом выражении, когда среди шумов появился еще один: шум уверенных шагов. Кто-то подходил к этому окну, шлепая танго по лужам, равнодушный к ярости урагана… Как и она, напряженный и алчущий. Кто-то пришел сжать ее в грубом объятии, поцеловать в губы, дрожа и задыхаясь…
- Наконец-то! Я ждала тебя со вчерашнего дня, Хуан. Что ты делал? Где ты был? – спросила Айме.
- В море… Я приехал вопреки всем ветрам. Я был сотни раз на грани того, чтобы разбить свой корабль, входя этой ночью… И еще будешь жаловаться?
- Дело в том, что я не могу жить без тебя! Ты не понимаешь? Когда ты не сдерживаешь своего слова, я начинаю думать, что ты с другой, и схожу с ума от этого. И хочу тогда уничтожить, убить тебя…! А ты?
- Хищница…! – упрекнул Хуан, удовлетворенный и улыбающийся. – Иногда мне тоже хотелось бы убить тебя! Выходи, пойдем со мной…
- Ты с ума сошел? В такую ночь?
- Тем лучше… так нас не выследят. Выходи или я уйду…
- Нет… не уходи… Я выйду… тиран… Хуан Дьявол.
Довольный Хуан еще раз поцеловал Айме, схватил ее, обнимая через железные прутья, врезавшиеся в широкую и сильную грудь. Потом оттолкнул ее, с жгучим взглядом страсти и власти:
- Приходи… Приходи быстро. Я жду тебя возле деревьев. Если слишком задержишься, не найдешь меня…
Час любви прошел, прошла и буря. Ветер разогнал тучи, разорвав их на части, и в темных клочках, словно лоскутках небесного бархата, мерцали звезды, как чистые бриллианты.
Глубокий грот открывался широким выходом с острыми краями на узкий песчаный берег. На белом покрывавшем пещеру песке Айме прислонилась к мужчине рядом с ней и трепетала от сладости прошедшего мгновения. Распущенные черные волосы падали ей на плечи, пылал чувственный и влажный рот; в темноте ее глаза были как две звезды, блестевшие в сумраке… Аромат ее молодого тела был подобен морю, бушующему и зовущему, каймой пены распространявшемуся до самого пляжа…
- Ты с ума меня сводишь, Айме. Ты, как эта земля, знаешь? Ее всегда нужно завоевывать в битве, но нет земли более красивой, более пахнущей цветами, которая бы давала плоды более сладкие… чем твои губы. – он снова начал ее целовать. Затем резко отодвинул ее, и очень пристально посмотрел на нее суровым лицом. – Почему ты заставила меня столько ждать?
- Мой Хуан… мой Хуан…! – шептала Айме, дрожа от страсти. – Сказать тебе правду? Я хотела посмотреть, уйдешь ли ты, если я задержусь…
- Ах, да? Ты и вправду задержалась, чтобы вывести меня из себя?
- Ай, дикарь! Не сжимай меня так, ты делаешь мне больно… Какой ты глупый! – засмеялась она довольно. – Я задержалась, потому что мама со мной разговаривала.
- Если ты захочешь, то сумеешь прервать разговор.
- Конечно… Но я не захотела: она говорила о моей сестре.
- О монахине?
- У меня нет другой сестры. Но, кроме того, она еще не монахиня. Послушница, не более. Мама не хочет, чтобы она принимала постриг.
- Но если захочет, она это сделает.
- Конечно. Она упрямая, как и я, мы похожи во многих вещах, а в этом больше всего.
- Похожи…? – Хуан разразился издевательским смехом. – Надо бы посмотреть на тебя в одеянии монашки!
- А мне может быть, как ей, вдруг в голову ударит этот каприз.
- И тебя бы приняли?
- А почему нет? Что ты себе думаешь? Думаешь, я какая-нибудь штучка, ничего не стою? Думаешь, что не стою ничего, потому что соизволила посмотреть на тебя?
- Думаю, тебе надо смотреть на что-то более, чем смотреть на меня… мне кажется… - намекнул Хуан язвительно.
- И почему вдруг? Мужчины не благодарят ни за что…
- Я тебе благодарен за то, что ты такая красивая, что у тебя атласная кожа и порочное сердце. Ты такая, потому и нравишься. Смеешься?
- Мне смешно, потому что ты говоришь так же, как и я. Я тоже ненавижу сентиментальных. А тебя люблю, потому что ты не такой; за то, что ты грубиян, дикарь, дьявол… Хуан Дьявол… Кто дал тебе это имя?
- Кто-то… Не все ли равно? Для меня оно хорошее… для меня все хорошо.
- Это точно, для тебя хороша любая плохая вещь. Поэтому ты мне тоже нравишься. И влюбилась в тебя, не спросив ничего. Я даже не знаю точно, кто ты…
- Какое это имеет значение?
- Никакого… но иногда мне любопытно. Где ты родился? Кто были твои родители? Твое настоящее имя? Кем ты был до того, как стать капитаном корабля, который неизвестно, что возит; неизвестно, из какого порта приходит? Кто ты все-таки? Ответь!
- Я из этих мест; как и мой корабль, и зовут меня Хуан. Если тебе не нравится Хуан Дьявол, можешь звать меня Хуан Хуана. Кроме дьявола, я сам себе принадлежу.
- А мне немножко принадлежишь?
- Конечно! Тебе принадлежу, как и ты мне… на какое-то время, - засмеялся он язвительно.
- Ты знаешь, что ты иногда жестокий? Не смейся так. У тебя злой смех! Не знаю, за что тебя люблю, не знаю, почему меня тянет к тебе, не знаю, как я влюбилась в тебя…
- Это я влюбился в тебя, дорогая. Ты не помнишь? Это было на пляже. Ты прохаживалась со своим кружевным зонтиком; я подплывал на своей лодке. Ты стала меня рассматривать… Несомненно ты подумала: Прекрасный зверь. И ты задалась целью приручить меня… но это не так просто. Как бы тебе не разочароваться…
- Почему ты так говоришь? Ты очень плохой… - И со страстью, отразившейся в ее черных очах, Айме воскликнула: - Я люблю тебя, Хуан. Я люблю тебя, и ты мне нравишься все больше и больше, чем кто-либо или что-либо… Поцелуй меня, Хуан! Поцелуй меня и скажи, что ты также меня любишь… Скажи мне это много раз, даже если это неправда…!
Хуан ничего не ответил. Обезумевший, страстный, он снова целовал ее, в то время как ресницы прикрыли ее горящие глаза... А в неясных очертаниях горизонта уже проглядывало сияние рассвета.
- Моника, дочь моя, напоминаю вам, что послушание – первый обет, который вы дали, надев это облачение.
- Я хочу носить его всю жизнь, матушка-настоятельница. Хочу подчиняться всегда и навсегда, но…
- Ваше «но» излишне. Наш путь – это отречение и самопожертвование. Как же вы можете следовать ему, бунтуя против первого же приказа, который вам не нравится?
- Я не восстаю, я прошу, молю, умоляю…
- Умоляете не повиноваться? Ваши мольбы тщетны.
- Дело в том, что только здесь я нашла нечто, похожее на покой.
- Чтобы ваш покой был длительным, вам необходима полная, абсолютная уверенность в своем призвании. Вы вышли победительницей из всех испытаний монастыря. Теперь вы должны пройти через испытание миром.
- Я пройду, матушка, но позже… когда многое изменится, когда сестра уже будет замужем…
Послушница прикусила губу, склоняя голову под ласково-суровым взглядом настоятельницы. Она была в той келье с побеленными стенами, высокие окна которой выходили на море. Старый монастырь находился на холме, возвышаясь над всем Сен-Пьером, круглым и широким заливом, оживленными центральными улицами, тихими и сонными окраинами; дальше было голубое море, а на противоположной стороне горы, огромные горы возвышались рядом с городом; выступы гор Карбе, самая высокая из которых утопала в облаках своей обрывистой вершиной: гора Пеле, загадочный вулкан, спокойный уже лет пятьдесят… спящий колосс…
- К тому же есть и другая причина отослать вас домой, - объяснила мать-настоятельница.
- Какая причина? Какая причина может быть, матушка?
- Ваше слабое здоровье. Оно бросается в глаза, дочь моя. Здесь нет зеркал, чтобы вы могли увидеть свое лицо. Но вы так изменились…!
Моника де Мольнар наклонила голову, задумавшись… Как странно красива она была в момент последнего луча вечернего солнца! Под белыми покрывалами, как перламутровый цветок, ее гордый лоб, ее бледные щеки, а в черных ресницах дрожали слезы, как переливающиеся светом драгоценные камни. Изящные и нервные руки сложились, как для мольбы, как для молитвы, в том для нее обычном выражении, затем упали, как срезанные цветы…
- Какое значение имеет мое здоровье, матушка? Я страстно желаю выздоровления для своей души.
- Вы его обретете, дочь моя. И пока вы не найдете его, вы не оденете одеяние монахини. Я уверена, что вы очень скоро вылечитесь душевно и телесно как раз в том самом мире, из которого стремитесь сбежать. Примите испытание послушанием, дочь моя, и позаботьтесь о своем теле. Оно нам нужно здоровым и готовым служить Богу. Это последнее слово вашего духовника… и мое.
- Хорошо, матушка, - согласилась Моника, подавляя вздох. – Когда я смогу вернуться?
- Почему вы не спросите сначала, когда вы должны уйти?
- Мне нужно сначала знать, когда мне разрешат вернуться в мое убежище.
- Зависит от вашего здоровья. Приложите усилия, чтобы выздороветь, поправиться, и ваше отсутствие в нашем мире станет менее долгим. Если не случится ничего особенного, вы должны ожидать нашего уведомления. Если что-либо случится, если вы почувствуете себя по-настоящему одинокой и беззащитной, если вам не хватит сил, тогда не нужно ждать и колебаться: возвращайтесь, возвращайтесь в любой момент. Это Божий дом, он будет и вашим домом…
- Благодарю вас, матушка. Этими словами вы возвращаете мне жизнь, - уверила взволнованная и счастливая Моника.
- Но имейте в виду, что только в случае действительно и абсолютно важном вы можете вернуться до того, как вас призовут.
- Я так и сделаю, матушка. А теперь, если вы мне позволите, думаю, что должна написать домой… Моя мать не знает вашего решения. Я должна ее предупредить…
- Сеньора Мольнар уже осведомлена и ждет вас в комнате посещений. Она пришла забрать вас. Помолитесь немного в часовне, быстро попрощайтесь со своими сестрами по монастырю, и идите в комнату посещений. Там вас ожидают…
11.
- Хочешь войти?
- Могу ли я поговорить со своей матерью, Ана?
- Да, мальчик. Как это нет! Я-то конечно могу войти, но оказывается, у сеньоры мигрень и болит голова, а когда у сеньоры болит голова, она не может ни с кем говорить, потому что у нее она болит еще сильнее.