— Да, ты прав, — согласился со мной Саня, — как говорится, вернемся к нашим баранам. Так вот, приезжает какой-то отрядишко в Эльген, повариха им нужна была, и натыкается геолог, молодой еще совсем парень, там на нашего знаменитого профессора. И тот, конечно, просится в отряд рабочим. «Возьмите меня, — говорит, — простым маршрутным рабочим, я профессор-геолог, много пользы вам принесу». Ну а молодой тот начальник, конечно, сам с усам, кобенится: «Знаем мы вас, все вы тут профессора. Сейчас я тебе, профессор, экзамен по геологии устрою». «Какой экзамен? —-грустно улыбается зэк. — Болдырев моя фамилия, минералогию вы в университете наверняка по моим книгам изучали, а о фамилии вы у начальства справиться можете». А в те поры тут геологов с университетским образованием почти не было, преобладали специалисты с шестимесячными геологическими курсами на базе семилетки, ну и этот был из их числа. Показывает он Болдыреву камень: «Ну-ка, профессор, определи!» — «Да что же тут определять? — пожимает плечами тот. — Обыкновенный кассетерит». — «Дурак, — говорит начальник, —- а еще профессор, оловянный камень это, а никакой не кассирит»[27]. Словом, отказался этот глупец от услуг Болдырева...
— Воистину нет предела человеческой глупости, — покачал головой Гена.
— Безусловно, — согласился Саня, — нет... Выбрали они себе повариху, собираются уезжать, и опять подходит к ним Болдырев. «Ну если вы сомневаетесь в моей компетенции, то, может быть, вас не затруднит передать мое письмо в Магадане в Главное геологическое управление?» — «Письмо, ладно, передам», — великодушно согласился молодой начальник и с тем уехал.
В Магадане письмо прочли и ахнули: в Эльгене сам Болдырев сидит! А ведь весь Дальстрой на золоте стоял, то есть на геологии. Словом, уже через месяц перевели нашего профессора в Магадан, в городскую тюрьму...
— Неужели они не знали о таком специалисте? — подозрительно спросил я.
— Ничего удивительного я, например, тут не вижу, — сказал Гена. — Во-первых, представь, какая пропасть народу тут сидела, а во-вторых, это же разные епархии: геологическое управление и Дальлаг; конечно, в своей работе они тесно сотрудничали, но знать наверняка, что где у кого есть, и не могли.
— И стало у Болдырева две жизни, — продолжал рассказывать Саня, — с восьми до пяти он геологический начальник: дает заключения о ценности отчетов, рецензирует коллекции, оценки за листы ставит; секретарша ему чай с лимоном несет; часы приема экспедиций у него расписаны, и все такое прочее. Правда, тут же, в кабинете, в уголке на стуле у него вохр с автоматом сидит (его, Болдырева, персональный вохр!), а Болдырев себе чаю просит и вохру тоже чаю; в итээровскую столовую идет, и вохр с ним: оба хорошую еду едят, а не лагерную баланду. А как пять часов пробило, Болдыреву «черного ворона» подают и везут от мягких кресел и чаю с лимоном к нарам и параше. Реабилитировали его, конечно, одним из первых, квартиру в Ленинграде вернули, кафедру в университете, да только ничем этим он не успел воспользоваться. Весна была, апрель месяц, и попросили его (уже реабилитированного) проконсультировать какую-то большую и важную коллекцию в близлежащей от Магадана экспедиции. Он мужик безотказный был, ну и пошел, конечно. Назад возвращался напрямик, через Нагаевскую бухту (с провожатым шел), в пургу. Провалился под лед и утонул. И что удивительно (и обидно, конечно, тоже), многие известные геологи, уже реабилитированные, погибли в своем последнем «зэковском» поле: кто утонул, кто под обвал попал...
...Опять я прерываю повествование, чтобы сделать отступление. В приведенном здесь рассказе, как, впрочем, и во многих последующих моих рассказах этого и других дневников, где героями являются не вымышленные герои, но действительные личности, правда тесно переплетена с вымыслом, рассказ изукрашен подробностями, которых в действительности, может, и не было. Я не ставил себе целью рассказать об этих людях исторически достоверно, я лишь по возможности правдиво излагал то, что слышал в путешествии от своих попутчиков. (В данном случае, правда, рассказ, похоже, очень близок к истине.)
За этим замечательным разговором мы и не заметили, как дошли до лагеря, где нас уже ждал замечательный обед. Юра нажарил огромных отбивных (котлета не умещалась в миске) из все той же телятины.
— Какое мясо молодое, — удивился Саня за ужином. — Вы что, теленка добыли?
— Да нет, — хмуро ответил Юра, — Евсеич дал... — Он не стал продолжать этот разговор, и Саня, почувствовав, что эта тема нашему охотнику неприятна, тоже оставил ее.
Вечером к нам в лагерь пришли Евсеич и геолог-съемщик Борис, который не поленился с образцами перевалить через сопки из своего лагеря на Лесной: Ору Николаевичу нужно определить фауну для стратиграфической привязки листа. Со встречей Борису налили стопку разведенного спирта, перепало и деду (мы с геологами все выпили, разумеется, тоже, кроме Кольки, конечно). Юра, выпив свою стопку, сразу полез в свару с Евсеичем относительно охотничьих законов, охотничьей морали и прочих высоких принципов. Евсеича же в этом споре интересовали лишь патроны (он хотел получить четыре, а Юра дает лишь два). У меня почему-то разболелась голова (что вообще-то бывает со мной крайне редко), и я ушел спать к себе в палатку.
Часа три ворочался я с боку на бок, а сон все не шел и не шел ко мне (что тоже бывает со мной очень редко). Я слышал, как Борис с Евсеичем ушли к себе в лагерь, и с ними ушел и Гена — помочь наладить рацию. Решив, что уснуть мне нынче так и не удастся, я вышел к костру и вызвался нынешнюю ночь дежурить (вместо Гены).
Гена вернулся часа через два (рацию он, разумеется, наладил) и вручил мне (я же завхоз!) свой гонорар — две банки сгущенного кофе с молоком.
15 июля
Проспал я до обеда. А после обеда пришел к нам в гости Евсеич и предложил сыграть с ним в преферанс. Поскольку сеет все та же мелкая водяная пыль, колотить образцы нельзя, а все дела по хозяйству вроде бы переделаны, решаем принять его приглашение. Дед настоял на каком-то диком «колымском», как он его называет, варианте преферанса. Что же, колымский вариант так колымский.
Игра кончилась полным разгромом моих партнеров (играли мы втроем: я, Саня и Евсеич), но, поскольку Саня настоял на очень низкой ставке (десятая доля копейки за вист), мой выигрыш составил всего четыре банки сгущенного кофе с молоком. После игры деду поднесли стопочку разведенного спирта, и старик опять пустился в воспоминания (теперь он уже нас почти не стесняется):
— Все лагеря, которые тут прежде были, по специальностям делились. Вот на Известковой, к примеру, лагерь для военных был, там еще железная вышка стояла. Я в том лагере тоже служил, очень, очень большим человеком я тогда был... Авторитетом пользовался...
— Да мы уже, Евсеич, давно догадались, кем ты тут был и каким авторитетом пользовался, — грубо оборвал его Юра.
Дед сразу же сник и переменил тему разговора:
— В эту-то партию я ведь по чистой случайности попал. У меня направление в Мылгу было, в колхоз «Красный богатырь» тоже завхозом. На три года. Жена, как узнала, обрадовалась... Пишет: «Мы тебе с дочкой пять сотен даем, а ты от квартиры отказываешься, ладно?..»
Я ей отвечаю: «А вот хрен тебе, сучка, ишь чего выдумала, падла толстобрюхая, мымра старая!» Вчера вечером Борис на рации работал, мне с Ягодной дочкину телеграмму передают: «Мама больна, деньги кончились, заложили вещи в ломбард, вышли сто рублей». Ишь заболела, крыса драная, может, бог даст, подохнет!.. А вот дочку я люблю, хорошая у меня дочка, медалистка серебряная. Все экзамены на пятерки сдала, только вот в сочинении «Коммунистическая партия» с маленькой буквы написала, за это вместо золотой медали только серебряную выдали.
— Это ты сам, Евсеич, виноват, — говорит Гена, — не провел с дочерью политической подготовки, это твоя промашка.
— Да, — подхватил Юра, — у тебя самого-то с политической подготовкой как?
— Я по политической подготовке всегда первым шел, — не чувствуя никакого подвоха, — говорит дед, — меня за это начальство всегда ценило. Я и сейчас любого образованного по политике за пояс заткну. А сучке этой старой, — вернулся вдруг он к наболевшей, видимо, теме, — я денег посылать не буду. Есть у нее пенсия сто двенадцать рублей, и ладно. Я ей уже давно написал: дескать, нам сейчас денег не дают, а только в конце полевого сезона, при расчете. Но она хитрющая, стерва, сама бухгалтером по труду и зарплате работала, боюсь, как бы в парторганизацию не написала, тогда уж ничего не поделаешь, деньги посылать придется!.. Ну, ничего, вот вернусь с поля, если она не подохнет, я с ней квартиру делить буду.
16 июля
С утра опять холод, мелкий моросящий дождик, низкие тучи, сопки в тумане. Целый день, маясь от безделья, буквально рвали друг у друга из рук всякую обиходную работу по хозяйству (мне-то проще, я хоть весь день кухарничал) и в кают-компании часами играли в шахматы, в карты, читали книги, слушали радио.
А к вечеру Юра придумал работу для всех. Вырубили крепкие трехметровые шесты и на них под довольно сильным ветром (повозиться пришлось изрядно) натянули брезентовый тент. Теперь в любую погоду под ним можно легко развести костер, высушить одежду, провялить рыбу или мясо.
17 июля
По-прежнему сеет мелкий дождик и дует сильный северный ветер. Крепко похолодало, и на вершинах сопок выпал снег. Нас окружают теперь величественные снеговые вершины.
Коптильню топить мы бросили. Все равно все вокруг так отсырело, что дым, смешиваясь с парами воды, образует лишь самую обыкновенную сажу, а никакого копчения не происходит. Ночные дежурства Саня отменил: опасность для нас может представить только медведь, но мы надеемся тут на Басино чутье.
Рано утром меня разбудил звонкий комариный писк. Ура, опять возвращается тепло! (Вот уж никогда бы не думал, что стану радоваться комарам.) Ах, колымский комар, сколько говорили мы о нем в дороге, у костра, на рыбалке, на охоте, на работе, на отдыхе! Нынешний сезон не из самых комариных, но и не из скудных, так, средненький. Мы давно уже адаптировались к нашим повседневным кровопийцам и почти не обращаем на них внимания.
— Если комара бьют, — говорит мудрый Саня, — значит, комара нет. Если он есть, бить его уже бесполезно.
Юра, большой любитель всяких кровавых и экстравагантных историй, тут же рассказал несколько ужасных случаев о людях и животных, насмерть заеденных комарами:
— У здешних туземцев искони эта казнь считалась жестокой (казнили ею чаще всего белых пришельцев) — голого человека привязывали к дереву (в тайге) или к нартам (в тундре), и несчастного комар заедал насмерть за несколько часов.
— Ну да? — в ужасе округлил глаза Колька. — Неужто правда насмерть?!
— А ты попробуй, разденься да посиди часок-другой на солнышке где-нибудь в тихом месте, — усмехнулся Юрка.
— Ну уж нет, — ежится Колька, — вот бы придумали ученые чего-нибудь такое, порошок какой-нибудь, что ли, или, может, лучше вывели бы птичку, чтобы всего комара подчистую извести! Вот это было бы дело!
— Ну и чего хорошего? — пожимает плечами Гена. — Хариус бы изо всех рек сразу исчез, основная же его пища — комар; следом за ним исчез бы ленок — он хариусом питается. Вот уже мы с тобой и без рыбы. Потом...
— Не один ты такой умный, Колька, — встрял в разговор Саня, — эта проблема человечеству давно покоя не давала. И вот был изобретен такой порошок — ДДТ, или просто дуст; назвали его было даже панацеей от всех неудобных насекомых... Изобретатель дуста, между прочим, за него Нобелевскую премию получил, а чем дело впоследствии кончилось, знаешь?
— Чем? — спросил заинтригованный Колька.
— А тем, — продолжал Саня, — что насекомые-то со временем к дусту худо-бедно приспособились, а вот человек — нет! Дуст же этот, попав в человеческий организм с растениями, рыбой и даже мясом диких животных, никоим образом удален, оказывается, оттуда быть не может. Вот тебе и борьба с комарами!
— А с Нобелевской премией что? — вдруг заинтересовался Юра. — Вычли ее у лауреата или нет?
— Да нет, — засмеялся Саня, — премии не вычитают.
— А я бы вычел, — жестко сказал Юра, — да еще бы и оштрафовал в придачу.
— Ну, тогда пусть бы научили комаров питаться травой, а не человеческой кровью, — не унимался Колька.
— Да они и так питаются травой, — засмеялся Гена.
— Как травой?! — вытаращил глаза Колька и хлопнул у себя на шее толстого, уже напившегося кровью комара.
— А так, — пожав плечами, сказал Гена, — это же не комары сосут у нас кровь, а комарихи. И не для питания им кровь наша нужна, а для продолжения рода. Может, и удалось бы какому-нибудь укротителю приучить комаров питаться тем, чем ему (укротителю) хочется, но отучить живое существо воспроизводить свой род, выводить потомство, невозможно, так что, Колька, придется терпеть.
— Да, — вздохнул Юра, — это и правда невозможно. По себе знаю...
— Чего ты знаешь? — не понял Колька.
— Что знает, то знает, — вмешался в разговор Саня, — а борьба с комарами — дело и вправду тяжелое. Сейчас пошли другим путем: отпугивают их от человека. Все «дэты», диметилфталаты и прочая гадость именно на этом принципе и основаны, на отпугивании комаров. Но, по-моему, от всей этой гадости человек страдает больше, чем комар.
— Как хотите, — сказал я, — а мне, например, при сильном комаре спать гораздо приятнее.
— Вот извращенец! — показал на меня.пальцем Юра.
— Но только в пологе, конечно, — продолжал я, — лежишь себе, а вокруг беснуется и пляшет эта нечисть, в бессильной ярости бросаясь на марлевые стенки, а сделать тебе ничего не может; ты же ощущаешь просто блаженство комфорта и безопасности. Ну а звон этот и гул меня, например, усыпляют лучше всякой колыбельной.
— Да уж тебя-то усыпить, — смеется Гена, — не диковинка. Тебе и рев вертолетных винтов — колыбельная.
— Нет, правда, — продолжал я, — ведь если спишь в дырявом пологе или вовсе без него, раздражают не сами укусы, а звон его, мерзавца, над самым ухом да ожидание укуса. Ну а в пологе лежишь и думаешь: «Звени себе, милашка, мне даже приятно»...
За трое суток мелкого нудного дождя наша речка опять прибыла, хотя и не так сильно, как в прошлый раз. Тем не менее все наше имущество опять мы эвакуировали с острова на высокий (относительно, конечно) берег. К обеду в облаках стали появляться обширные дыры (не обманул комар!), сквозь которые временами стало выглядывать солнце.
Гена, Юра и Колька ушли к соседям печь хлеб (сегодня нужно сделать две выпечки), а мы с Саней остались хлопотать по хозяйству.
Вечером пришел Колька, чтобы передать нам от Евсеича приглашение опять сыграть в преферанс. И, кроме того, он, Колька, сообщил нам ужасную новость: Евсеич угостил их банкой болгарских помидоров и затем потребовал пятьдесят копеек (ах он Бандера! Можно ли быть таким жлобом в тайге?!). От игры категорически отказались и вообще между собой решили больше по возможности никаких отношений с ним не поддерживать.
— А что, Саня, — задумчиво говорю я, — ведь вполне может быть, что те четыре банки сгущенного кофе с молоком, что я у него выиграл в прошлый раз, он записал в счет Гениного гонорара за починку рации. Дескать, тому показалось мало двух банок... Представляешь, как некрасиво получится!
— Да, — вздыхает Саня, — с Евсеича это вполне может статься.
19 июля
Погода наладилась окончательно: тепло, солнечно и, как ни странно, почти нет комаров, хотя ветра нет тоже. Тешим себя надеждой, что основной комар уже отошел. Оставив Кольку дежурить в лагере, все вчетвером ушли на выселки.
На обнажении мы с Геной стали помогать Сане колотить образцы, а Юра, взяв с собой Басю, карабин и блесну, переправился через Инынью и по ее левому берегу прошел до устья ручья Элин, а оттуда вверх по нему промышлять рыбу и мясо.