Краммер оживился. Ушел в свою комнату. Вернулся с шинелью в руках.
— Помогите. Мой баварец дрыхнет.
Солдат помог ему надеть шинель.
— Идемте, — сказал Краммер.
— А инструменты, господин доктор?
— Инструменты?.. В госпитале…
— У нас нет времени заходить в госпиталь, — настойчиво сказал солдат и загородил Краммеру дорогу к двери.
Краммер удивленно пожал плечами.
— Хорошо… Я возьму свой чемоданчик…
Они вышли на улицу. Было темно, только снег, казалось, бледно светился. У калитки стояли сани-розвальни.
Кроме солдата с одутловатым лицом, сидевшего на них свесив ноги и держа в руках вожжи, Краммер заметил лежащего плашмя человека с перебинтованной головой.
— Мой пациент?
— Да. Без сознания.
— Надо в госпиталь.
— Не приказано, — сказал солдат. — Садитесь быстрее. — И он почти толкнул Краммера в сани. — Погоняй!
Солдат с одутловатым лицом ударил кнутом лошадь. Она с места рванулась вперед размашистой рысью. Через несколько минут Краммер спросил:
— Куда мы едем?
— Мне приказано сопровождать вас, — уклончиво ответил долговязый.
Краммер склонился к раненому, разглядел погоны обер-лейтенанта.
— Давно ранен?
Солдат не ответил, видимо не расслышал. Возле КПП он быстро соскочил с саней, закричал:
— Подымай шлагбаум! Живо! Доктор Краммер по приказу господина коменданта!..
Из будки выскочил солдат. Сверкнул луч фонарика, скользнул по снегу, выхватил из темноты сморщенное личико доктора Краммера.
— Живо, пошевеливайся! — прикрикнул доктор. Дежурный солдат торопливо поднял шлагбаум. Минут через десять свернули с шоссе на проселок.
— Справа и слева замелькали едва видимые темные массы — деревья. Рысью проехали село.
— Куда же мы все-таки едем? — снова спросил Краммер.
Ему никто не ответил.
Потом раненый офицер сел и снял фуражку.
— Лежите, — сказал Краммер.
Отто повернулся:
— Он не понимает по-немецки, доктор.
— Черт побери!..
У Краммера было такое удивленное лицо, что солдат улыбнулся. А раненый быстро, бормоча что-то под нос, начал сматывать бинт с головы.
Лошадь остановилась.
— Слезайте, доктор, — предложил Отто. — Дальше придется идти пешком.
— Куда?
— В лагерь, к партизанам.
— О?!.
— Там тяжело ранен человек. В живот. Необходима операция. Нужен хороший хирург. Поэтому мы пригласили вас.
— Пригласили? — саркастически откликнулся Краммер. — Вы попросту выкрали меня!
— Но согласитесь, уважаемый господин доктор, что если бы мы вам предложили ехать с нами по доброй воле, вы бы отказались.
— Пожалуй, — сказал Краммер. — Ну, а если я все-таки не пойду. Вы меня пристрелите?
— Мы вас понесем. Поймите, господин доктор, там умирает человек. Нужна операция.
Краммер хмыкнул:
— По крайней мере несите мой чемодан.
— С удовольствием. — Отто взял чемоданчик Краммера.
— Что он говорит? — спросил Петрусь, успевший снять с себя бинты.
— Герр доктор говорит, что есть очень доволен этот прогулка. — Отто усмехнулся и двинулся вперед по лесной тропе.
Коля встретил их первым, километрах в двух от лагеря. Никто не поручал ему встречать Петруся, ушедшего за врачом. Но не было сил оставаться в лагере, возле землянки санчасти, где даже ночью сидело несколько разведчиков.
Короткий, тревожный сон не принес Коле облегчения. Снились Сергей, отец, Ванюша. Они появлялись и исчезали. Что-то говорили, но что — Коля никак не мог вспомнить, когда проснулся. Коля надел полушубок и тихонько вышел. Было еще темно. Он дошел до санчасти. Спросил у разведчиков, что нового. Те сказали, что Сергею хуже, одна надежда — на доктора.
Коля послонялся по лагерю и пошел лесной тропой навстречу Петрусю. Ему казалось, что этим он ускорит приход врача.
— Как Сергей? — спросил Петрусь.
— Плохо. Идите скорей.
Петрусь прибавил шагу, а Коля побежал вперед, смешно скользя по насту подошвами больших валенок.
Краммер грел руки у жарко натопленной печки и искоса следил за Натальей, хлопотавшей возле Сергея.
Наталья снимала бинты. Сергей слабо стонал.
Комиссар и Отто стояли в стороне, у дверей.
Видимо, Наталья действовала не очень ловко, потому что Краммер несколько раз недовольно морщился.
И вообще все ему здесь не нравилось. Все было необычно, удивляло. А он-то считал, что его уже ничем никогда не удивишь!
Наталья сняла бинты и выпрямилась, настороженно глядя на маленького сморщенного врача.
— Халат, — сказал Краммер по-немецки, ни к кому, в частности, не адресуясь.
— Белый одежда для доктора, — перевел Отто.
Наталья покраснела и протянула Краммеру чистую простыню.
Краммер пожал плечами, буркнул:
— Варвары… — и велел повязать простыню вокруг своей груди.
Окутанный простыней, он стал казаться еще более маленьким и сморщенным.
Потом он начал мыть руки горячей водой. Наталья поливала ему из жестяной кружки.
На комиссара Краммер произвел неважное впечатление. Черт его знает этого старикашку с морщинистым лицом и мертвыми глазами! Держится независимо…
Краммер подошел к Сергею. Постоял минутку, раздумывая о чем-то. Хмыкнул. Потом сел рядом с ним на нары. Тонкие костистые пальцы тронули живот, медленно двинулись, неуверенно, будто слепой на незнакомой дороге.
Сергей застонал. Пальцы задвигались проворней вправо, влево, возвращались назад…
Наконец Краммер встал. Почмокал губами.
— Вряд ли я чем-нибудь смогу помочь. Поздно.
Отто перевел.
— Передайте доктору, — сказал комиссар, медленно и четко произнося каждое слово, будто говорил глухому, — скажите доктору, что надо сделать все возможное, чтобы спасти жизнь раненого.
Отто перевел. Краммер исподлобья посмотрел на комиссара, нахмурился.
— Я не верю в чудеса. Он умрет. Если я буду делать операцию, он может умереть под ножом. Тогда меня расстреляют.
Комиссар выслушал Отто внимательно, помолчал, потом спросил:
— Если бы перед доктором был немецкий офицер, как бы он поступил?
Краммер усмехнулся:
— Сделал бы операцию по долгу службы. И потом, мои соотечественники мне верят.
— Мы тоже верим вам, доктор, — твердо сказал комиссар.
Краммер поджал губы, посмотрел на комиссара в упор.
— Хорошо. Я буду делать операцию.
Разведчики быстро соорудили из тщательно отесанных жердей операционный стол. Со всего лагеря собрали керосиновые лампы, заправили их.
Пока готовили помещение, Еленка по приказанию комиссара принесла котелок борща с мясными консервами, хлеб, деревянную ложку и плитку шоколада. Поставила все это перед Краммером.
Краммер хлебнул борща, усмехнулся, посмотрел на Отто:
— Вас тут неплохо кормят!
— О, нет, герр доктор. Я ем то же, что и все в этом лагере, — постный борщ и пшено. Это, очевидно, приготовили специально для вас.
Четыре с половиной часа колдовал Краммер над безжизненным телом Сергея. Трижды падала в обморок санитарка Вера. Лицо Натальи, помогавшей хирургу, стало белее снега от усталости и нечеловеческого напряжения. Отто мутило, он должен был собрать все свои силы, чтобы не выбежать из землянки. От запаха керосина болела голова.
Четыре с половиной часа, как зачарованный, смотрел комиссар на руки Краммера, на их точные, едва уловимые движения, на тусклый, желтоватый от керосиновых ламп блеск инструментов. Да, Краммер был настоящим хирургом, это комиссар понимал.
Когда, наконец, закончилась операция и Сергею сделали вливание крови, Краммер снял порозовевшие резиновые перчатки, бросил их в алюминиевую миску и, ни на кого не глядя и не надевая ни шинели, ни шапки, вышел из землянки. Морозный воздух ударил ему в голову пьянящей свежестью, снег до боли ослепил воспаленные глаза.
Сидящие на бревнах разведчики встали, вытянулись, будто перед полководцем, и выжидающе смотрели на Краммера.
Он молчал, он даже не замечал обращенных к нему лиц. Никогда еще за долгую практику не приходилось ему работать в таких нечеловеческих условиях, без фрау Китцен, без хорошего света… Ну что ж, он сделал все, что мог. Вряд ли его пациент будет жить… Вряд ли… Слишком поздно..
И вдруг доктор Краммер поймал себя на неожиданной мысли. Ему хотелось, чтобы этот пациент жил. Ему было не все равно, будет он жить или умрет. Это было ново и удивительно. Доктор Краммер пощелкал языком, будто сосал карамельку. Потом почувствовал, как кто-то надевает ему на голову шапку и накидывает на плечи шинель.
Он обернулся.
Рядом стояли комиссар и Отто.
— Очень трудный случай, — буркнул доктор Краммер и медленно, сгорбившись, побрел меж деревьев, разминая застоявшиеся ноги.
После плотного обеда комиссар проводил Краммера до наружного поста. Дальше сопровождать его должны были Петрусь и Отто.
Всю дорогу комиссар нес небольшой сверток в белой тряпице, аккуратно перевязанный веревочкой.
Остановились возле часовых. Краммер, увидев вооруженных людей, насторожился.
— Передайте доктору Краммеру нашу благодарность, — сказал комиссар. — И вот это… — он замялся и явно чувствовал себя неловко. — У вас, кажется, врачам платят за визиты?
— О да! — воскликнул Отто. Взял из рук комиссара сверток и передал Краммеру.
— Что это? — спросил тот.
— Сало.
— О-о!.. — рыжие брови Краммера взлетели. — Я думал, что меня эти молодцы расстреляют! Я не возьму сала.
— Почему? — спросил Отто.
— Нет-нет… Я — военный врач и не могу получать плату за лечение… э-э-э… неприятеля. Объясните это герру комиссару.
Отто перевел. Комиссар засмеялся.
— И добавьте, — сказал Краммер, — что, если я понадоблюсь в другой раз, пусть со мной свяжутся более… цивилизованным способом.
Краммер вернул комиссару сверток, козырнул и, не оборачиваясь, пошел вперед.
Петрусь и Отто последовали за ним. Потом Петрусь обогнал Краммера.
Некоторое время шли молча. Только мягкое поскрипывание снега под ногами да легкие шорохи ветра нарушали лесную тишину.
Потом Краммер спросил у идущего по пятам Отто:
— Вы перешли к партизанам?
— Нет. Я пленный.
— Пленный?.. Зачем же вы ввязались в эту историю с моим похищением?
— Тот раненый… взял меня в плен, когда я был болен. Очень болен. Он мог меня убить.
— Ну и что ж?
— Как видите, я жив. Только вышел из игры.
— Послушайте, как вас?
— Отто.
— Послушайте, Отто, вы же немец. Неужели вам не хочется к своим?
— Нет.
— Совсем?
— Как вам сказать. Я много думаю. Многое начинаю понимать. Я люблю свою страну, свой дом, свой маленький, но дорогой мне мир… Это трудно объяснить…
Они снова пошли молча. И снова Краммер нарушил тишину:
— Послушайте, Отто, ведь вы предатель!..
— Не надо громких слов.
— Давайте-ка лучше стукнем этого парня по башке… Нас двое — он один.
— Зачем? — Отто сердито посмотрел на затылок доктора. — Убить еще одного… Что это изменит?
Краммер не сдавался. Веселые озорные огоньки вспыхивали у него в глазах. Но Отто не видел их.
— Вы не верите в победу?
— А вы?.. — спросил Отто.
— Как вам сказать…
— Я скажу. Мы ее уже проиграли, эту дурацкую войну. И сейчас важно только одно: если в нас, в немцах, осталось хоть что-то человеческое — культура, мораль, совесть, — сумеем ли мы начать жизнь заново? Очень трудно начать жизнь заново… Но придется.
— Вы имеете в виду новый реванш?
— О нет, герр доктор! Этого никто не допустит. И прежде всего мы сами. Слишком дорого всем, и нам в том числе, обходится эта проклятая петушиная привычка непременно лезть в драку. Я мог бы сейчас кормить червей, и вы тоже.
— М-м-да… Вам действительно лучше зимовать в этом лесу. За такие мысли господин Вайнер или этот свинья Штумм вас повесят в два счета.
— Даже в один, — весело отозвался Отто.
— Что же вы намерены делать дальше?
— Ждать. Я — нейтрален. Я не буду убивать. Ни немцев, ни русских. Потом, когда кончится эта бойня, я поеду домой…
— Ну-ну… — неопределенно хмыкнул Краммер.
Разговор оборвался.
Краммера вывели на шоссе. Он пожал на прощание руку Отто, небрежно кивнул Петрусю и, взяв свой чемоданчик, побрел по накатанной машинами дороге в Ивацевичи.
Петрусь и Отто смотрели ему вслед.
— Гордый старикашка! — сказал Петрусь.
— О, да… Доктор Краммер есть гордый человек.
Вдали послышался шум автомобиля, и оба торопливо отступили за елки.
ПОДРЫВНИК
Сергей поправлялся. Медленно, день за днем прибывали силы. Молодой организм яростно сопротивлялся смерти.
Разведчики раздобыли для своего командира кровать с сеткой. По утрам они в порядке строгой очередности приходили в санчасть и, если день был солнечным, выносили Сергея прямо на кровати наружу. Чтобы никелированные шары не блестели, их тщательно закрасили темно-синей масляной краской, которую тоже невесть где раздобыли неугомонные разведчики.
Сергей лежал на своем «шикарном ложе» бледный, худой, укрытый двумя ватными одеялами, щурился на солнечные зайчики, пробивавшиеся к нему сквозь пахучую зеленую хвою, слушал шорох молодой листвы на осинах, щелканье птиц, говор партизан.
Приходил Коля. Осторожно садился на край кровати. Неизменно задавал один и тот же вопрос:
— Как поправка?
И получал один и тот же ответ:
— Порядок. Грамма на три…
По теории Сергея, количество здоровья можно было измерять так же, как и вес, — в граммах и килограммах. У абсолютно здорового человека здоровье соответствовало весу. Весит он, скажем, сто килограммов, и здоровья у него — сто килограммов. А если он болен, то здоровья у него уже не сто килограммов, как весу, а меньше, восемьдесят там или семьдесят.
Коля как-то спросил:
— Ну, а если он весит сто килограммов, может быть у него здоровья сто двадцать?
— Может, — убежденно сказал Сергей. — Значит, он сверхздоровый. Вот у меня до ранения вес был семьдесят, а здоровья — все сто.
— А как ты его взвесил?
— Как?.. Ну, вот ты чувствуешь, что можешь коня поднять?
Коля засмеялся:
— Что ты!..
— А я чувствовал, что могу!
Как-то вечером в землянке подрывников, куда Коля постепенно совсем переселился, он допоздна занимался какими-то математическими выкладками. Как ни расспрашивали подрывники, что это за подсчеты, он не ответил.
А утром пришел к Сергею огорченный и обескураженный. Даже не спросил, как поправка.
— Ты чего невесел? Случилось что?
— Да нет… — Коля замялся. — Понимаешь… Считал, когда ты поправишься…
— Ну?..
— Худо выходит. Вот. — Он достал из-за пазухи свернувшийся в трубочку кусок березовой коры и отдал Сергею. — В тебе семьдесят килограммов весу, а здоровья прибавляется только по три грамма в день. Выходит, тебе еще поправляться двадцать три тысячи триста дней. Почти шестьдесят четыре года!.. — Коля шмыгнул носом.
Сергей смотрел на него во все глаза. Потом засмеялся так, что побледнел от боли. Немного погодя сказал:
— Мне смеяться медицина запретила.
Коля обиделся. Сергей положил худую желтую руку на его колено:
— Да ты не дуйся. Ты все правильно подсчитал. Только если я по твоим подсчетам буду поправляться, то успею от старости помереть. Раз я от такого ранения не загнулся, оставалось во мне здоровье?
— Ну…
— Килограммов на двадцать, не меньше… Теперь, значит, так. Весу во мне сейчас не больше как пятьдесят, пятьдесят пять… Остается тридцать. Так я ж тебе говорю три грамма приблизительно. Сегодня, например, я здоровья прибавил на все сто. — Сергей приподнялся на локте, скрипнув зубами от боли. — Через месяц, кашеед, слышишь? Через месяц, никак не позже, я опять буду бить их! — Лицо Сергея чуть порозовело, светлые глаза вспыхнули, на небритых щеках бронзой блеснула щетина. Потом он откинул голову на подушку, закрыл глаза, снова открыл их, улыбнулся: