Группа Петруся оставалась на месте на случай, если за серой машиной появится другая.
Коля с трудом встал на ноги и медленно, пошатываясь, вышел на шоссе. Машина оказалась штабной. Кроме шофера, в ней находились три офицера и автоматчик. Она лежала вверх колесами. Искореженный серый блестящий кузов вмялся в рыхлую землю кювета. Над ним висело светлое облако пыли. Три колеса еще вертелись. Четвертое отлетело куда-то в сторону…
Миша и Яша быстро собрали оружие и документы гитлеровцев. Вытащили из карманов мундиров «вечные» ручки и карандаши.
Через пять минут обе группы отошли в лес. На полянке рассмотрели трофеи. Среди документов оказалась карта одного из участков фронта, два пакета, запечатанных сургучными печатями, видимо, какие-то приказы. Удостоверения личности, пропуска, письма.
— Вот что. — Миша посмотрел на товарищей. — Это надо передать в штаб бригады как можно скорее. Там передадут дальше. Черт его знает, что это за карта и что за приказы! Давайте-ка, Яша, и ты, Коля, двигайте во все лопатки!
— А вы?
— Мы будем свое дело делать, а вы — свое. Ясно? И не лезьте ни с кем в драку… — Миша повернулся к Коле: — Как самочувствие? Дойдешь?
Коля кивнул.
— У меня, брат, тоже так бывает в жару. И еще я убивать не могу. Когда первого фашиста убил, чуть в обморок не упал. Да и теперь мутит. Я, наверно, никогда убивать не привыкну.
Дорога до штаба бригады не близкая — шагать и шагать! То чуть видимой лесной тропой, то топкими кочками болот. Мимо темного Погостского озера. Вдоль крохотных безымянных речушек, через Огинский канал в Споровские болота.
Солнце село, щедро облив край леса червонным золотом вечерней зари. Ночь еще не наступила, а лес уже дышит ее прохладой, сладко причмокивая сонной листвой.
— Спать будем? — спросил Яша.
— Нет…
— Правильно. Ночью идти спокойнее. Фрицы ночью в лес не сунутся. Это уж точно. Лес и днем-то наш, а уж ночью!.. — Яша шел впереди, опираясь на сухой посошок. — А все-таки я люблю поспать. Ничего хорошего не получается, если ночью не спишь. Это я тебе могу точно сказать. По личному опыту. Я, когда был работником районного масштаба, влюбился, понимаешь, в одну чудачку… Так я тогда чуть не месяц по ночам не спал.
— Это почему?
— Так я ж тебе говорю, что влюблен был. Вот и бродил под ее окнами. На меня уж и собаки брехать перестали. Подбегут, обнюхают и — прочь.
— И что ж, ты вовсе не спал месяц?
— По ночам. А днем приду в райком — глаз не открыть, не только сидя, — стоя спать умудрялся.
— А дальше что?
— А дальше выговор. — Он вздохнул. — Нет, спать надо по ночам. Это уж точно.
Некоторое время шли молча. Краски заката над краем леса густели алым, пунцовым, малиновым и меркли. И небо над головой отходило куда-то в высоту, в немыслимый свой простор.
Вдруг Яша остановился:
— Постой.
Коля встал как вкопанный, чутко прислушался, вгляделся в ту же сторону, что и Яша.
— Видишь?
— Ничего не вижу.
— Да ты в кусты не гляди. Выше. На зорьку. Краски какие! Тают. Думаешь, так просто исчезают они? Нет. Они на землю падают каплями. Землянику красят, малину, цветы. А потом и рябина поспеет. Холодная ягода, горькая, а краски — как жар. Это от зорек вечерних.
— Чудак ты! — Коля улыбнулся. — Ну, а белый цвет откуда?
— Белый? От доброй памяти. Зимой снегу наметет, а весной тот снег землю напоит, а сам исчезнет. Вот весна в память о том добром снеге и раскинет по яблоням да вишням белый цвет… Слышишь? Кукушка… Ты ее не спрашивай, сколько лет жить. Она одному моему другу чуть не сотню накуковала, а утром убили его… А какой чудесный парень был… Ну пошли дальше. Будет лясы точить…
Коле все нравилось в Яше: и его бесшабашный веселый нрав, и неутомимая энергия, и готовность помочь любому, и даже малый рост, который как бы равнял его с Колей.
А Яша делил все человечество только на две категории — друзей и врагов. На всех врагов хватало у него непримиримой, неиссякаемой ненависти, и всех друзей он оделял своей удивительной добротой. Он дружил со всеми в отряде, не делая ни для кого различия. И столько искреннего тепла было в Яше, что с лихвою хватало на всех.
Коля чувствовал это дружеское тепло и тянулся к нему мужающим сердцем.
На рассвете они добрались до штаба бригады. А через пять минут двое верховых поскакали в штаб соединения, увозя принесенные Колей и Яшей документы. Туда прилетит самолет, и документы переправят в Москву, в Центральный штаб партизанского движения. И в ставке Верховного Главнокомандующего доложат о фашистской карте и фашистских пакетах. Пользуясь этой картой, с аэродромов снимутся советские бомбардировщики, ударит тяжелая артиллерия, и не один фашист найдет свою гибель на вздыбленной разрывами земле. Ради этого стоило постараться, стоило идти ночью по топям, натыкаясь в темноте на стволы деревьев, ни разу даже не присев для отдыха. И ничего, что на фронте не узнают имен ребят, которые добыли и доставили ценные документы. Разве в этом дело?
Яша и Коля плотно поели, но от отдыха отказались. Решили идти в свой отряд. Тем более, что и осталось-то идти километров восемь. Мокрая обувь отяжелела. Хотелось снять ее, лечь, вытянуть натруженные, ноющие ноги.
Но они пошли. И не прямо в лагерь, а, четырех километров не доходя до него, снова свернули в топь. Был еще один приказ, который надо было выполнить. Да и не только надо было, а самим хотелось выполнить его во что бы то ни стало.
Приказ этот был, пожалуй, самым удивительным из всех приказов. И издало его командование отряда совсем недавно.
…В конце мая, когда потянулись к небу сочные травы и буйной зеленью брызнула по лесу молодая листва, двух партизанок вызвали в штаб отряда. Одну звали Нина Георгиевна, другую Ядвига Сергеевна. Обеим было лет по тридцать пять, обе пришли в отряд осенью, без вещей и теперь щеголяли в выцветших юбках и аккуратно ушитых солдатских гимнастерках. Нина Георгиевна зимой простудилась, непрерывно кашляла и куталась в старенький ватник. Партизанок усадили за стол, напоили чаем. Потом командир переглянулся с комиссаром и сказал:
— Есть для вас, товарищи, особое задание. Совершенно особое.
— И чрезвычайно важное, — добавил комиссар.
— Мы готовы, — откликнулись партизанки.
— Вы, конечно, знаете, что в семейном лагере много малышей, школьников и тех, которым в школу пора.
Ядвига Сергеевна кивнула.
— Надо организовать ребят, — сказал командир.
— Как… организовать?.. — Нина Георгиевна закашлялась. Лицо ее покраснело. На глазах выступили слезы.
Командир подождал, пока пройдет приступ.
— Фашисты закрыли школы. Вешают учителей. Они не хотят, чтобы наши дети учились. Мы откроем школу. Здесь, на болотах. Мы будем учить наших ребятишек и чистописанию, и арифметике, и, — командир улыбнулся, — пению… А вы — учительницы…
Ядвига Сергеевна нахмурилась.
Комиссар положил ладонь на ее худенькое плечо:
— Ну-ну, тут расстраиваться нечего. Задание абсолютно боевое. Ведь мы с фашизмом воюем не только оружием, но и крепким партийным словом. Их день кончился, а наш только начинается. Кому ж, как не нам растить ребятишек для этого нашего завтрашнего дня?
— Нет-нет, я не расстраиваюсь. Школа — это замечательно!.. Только… Необычно как-то… Нет ни помещения, ни парт, ни учебников. Хоть тетради-то будут?
Комиссар вздохнул:
— Нет. И тетрадей не будет.
— И даже, пожалуй, карандашей, — добавил командир.
— Вот видите, — сказала Ядвига Сергеевна.
— Конечно, — нелегкое это задание. Да если б оно было легким, разве отрывали бы мы вас от партизанского дела? — Командир внимательно посмотрел в лица учительниц.
Наступило молчание. Но не тягостное. Просто все четверо думали об одном и том же — о детях, которые вот уже два года не слышали голоса учителя, не открывали букваря, не держали в руках карандаша.
Потом учительницы поднялись, и Нина Георгиевна, подавляя очередной приступ кашля, сказала:
— Будет школа… На открытие придете?
Комиссар улыбнулся.
— Придем.
На следующий день учительницы направились в семейный лагерь и прежде всего занялись выявлением и перепиской будущих учеников своей школы.
Потом надо было отыскать «помещение» для нее. Его нашли сами ребята. В километре от лагеря в лесистом болоте был островок, на островке — полянка с могучими вековыми дубами. Лучшего «помещения» для школы не найти! Туда ребята и привели учительниц.
— С чего начнем? — неуверенно спросила Нина Георгиевна.
— С географии, — сказал кто-то из ребят, и все засмеялись.
— Парты нужны, — серьезно сказал мальчуган в большом, необыкновенно рваном ватнике.
И в школе через несколько дней появились парты. Их сделали сами. Свалили несколько берез потолще, распилили на части и каждое бревно расщепили вдоль с помощью топоров. Это был нелегкий труд, но зато расщепленные вдоль бревна заменили доски. Их укрепили на врытых в землю под дубом кольях. Ребята откуда-то притащили лист фанеры. Он превратился в классную доску.
Можно было начинать занятия. Только на чем и чем писать? Нет ни карандашей, ни листочка бумаги. Нет ни одного учебника.
Кто-то принес старую, зачитанную до дыр, чудом избегнувшую махорки, еще довоенную «Комсомольскую правду». От каждой строки ее веяло утерянным покоем, мирным счастьем. По ней Нина Георгиевна начала учить чтению первоклассников.
Старшие сделали для малышей из дубовой коры разрезную азбуку, настрогали деревянных «карандашей».
Этими «карандашами» малыши выводили на песке первые свои неуверенные буквы:
«Рабы не мы. Мы не рабы».
Да и песок тащили в мешках издалека.
Потом появились в школе новые пособия. На кусочке желтоватой бересты огрызком химического карандаша аккуратно написали таблицу умножения и прибили ее к стволу дуба. Потом тем же способом сделали систему метрических мер и лозунг: «Смерть немецким оккупантам!»
Каждое утро в шесть часов кто-нибудь из ребят заглядывал в землянку, где поселились учительницы, и спрашивал звонко:
— Чи пидемо в школу?
Шли строем по болоту, в лаптях, босые, в обветшалой одежде, полуголодные, но счастливые, потому что шли в школу на зло фашистам!
И все-таки учиться было трудно без кусочка бумаги, без карандашей.
Вот тогда-то и появился этот замечательный приказ:
«Всем партизанам, уходящим в разведку и на задания, добывать и приносить для школы бумагу, карандаши и прочее, чем можно писать».
Командир зачитал приказ перед строем, и никто не удивился. А чему ж тут удивляться? Открыли свою паровую мельницу, «банно-прачечный комбинат». Теперь школу открыли. Правильно. Надо помочь ребятишкам.
На подступах к школе Колю и Яшу окликнул звонкий голос:
— Стой! Кто идет?
— Свои.
— Стой на месте! — повторил кто-то невидимый в кустах ольхи.
— Стоим, — сказал Яша.
Наступило молчание.
— Долго стоять? — спросил Яша.
— Я вас разглядываю, — послышалось из зарослей.
— Разглядел?
— Разглядел. — Из-под ближнего куста вынырнула маленькая фигурка в рваном ватнике, надетом прямо на голое тело. — Куда идете?
— В школу.
— Разведчики?
— Разведчики. А ты часовой?
— Я — секрет. Наблюдаю за воздухом. Если фриц прилетит.
— Понятно.
— Сейчас я командира взвода вызову. Он вас проведет. Свои — два свистка. — Он сунул в рот не очень-то отмытые пальцы и дважды пронзительно свистнул.
Яша засмеялся.
— Скажи ты! У вас и взводы есть?
— А как же. Школа — рота. Классы — взводы.
На тропинке показалась девочка — худенькая, с острыми плечиками и темными кругами у ясных, будто васильки, глаз. Вокруг головы золотилась аккуратно заплетенная коса.
Мальчишка в ватнике вытянулся и отрапортовал:
— Товарищ командир взвода, до нас два разведчика.
Девочка кивнула.
— Смотри, не проворонь воздуха.
— Чего ты!.. — обиделся мальчишка. — Чтоб я да проворонил!..
Девочка не улыбнулась, а только снова удовлетворенно кивнула и перевела взгляд на Колю и Яшу:
— Идемте. Я вас к Нине Георгиевне отведу.
Партизаны двинулись за девочкой и вышли к дубам.
На песке, насыпанном между четырех бревен и смоченном водой, малыши выводили острыми палочками неровные буквы.
Под самым дубом ребята постарше сгрудились вокруг учительницы и внимательно слушали то, что она им рассказывала. В другом конце полянки, возле другой учительницы, сидели прямо на траве десятка полтора девочек и мальчиков. Учительница держала в руках две большие ромашки и что-то объясняла. Видимо, шел урок естествознания.
Девочка повела Колю и Яшу к той учительнице, которая держала в руках ромашки.
Малыши, мимо которых они проходили, поворачивали головы, опускали «карандаши» и с любопытством смотрели на партизан.
Коля чувствовал себя неловко под их серьезными, испытующими взглядами. Он вспомнил свою школу, аккуратные парты в светлом классе. Черную блестящую доску.
Как давно это было!
И что-то похожее на зависть шевельнулось в сердце. Он, подрывник, завидовал этим малышам, что сидят вокруг учительниц и жадно ловят каждое слово. Пусть так, на болоте, под открытым небом, — но они учатся. А он недоучился.
Но придет день, победа, с ним придет школа. Наверно, нелегко будет садиться за парту ему, Коле, великовозрастному партизану, прошедшему огонь и воду, и эти топи от края до края.
И все-таки он сядет.
И ему не будет стыдно. Ведь стыднее оставаться недоучкой.
А Яша улыбался малышам весело и открыто, как улыбался всем своим друзьям.
Они подошли к учительнице и молча протянули ей взятые у гитлеровцев карандаши, авторучки и чистые листы из записных книжек разного формата.
Нина Георгиевна бережно приняла это немыслимое богатство. Глаза у нее сверкнули, она хотела что-то сказать, но закашлялась.
В это время знакомый звонкий голос прокричал:
— Воздух!
И тотчас будто ветром сдуло с песочницы малышей. Полянка опустела.
Девочка, которая привела подрывников, схватила их за руки и властно скомандовала:
— Под дерево!
Они подчинились и укрылись под дубом рядом с кашляющей учительницей.
Наступила тишина. Лица ребят были спокойны. Они привыкли к воздушным тревогам еще до школы, в лагере.
— Вот так мы и учимся, — тихо сказала учительница.
И вдруг ребята выскочили из-под деревьев, заплясали, замахали руками, и звонкое «ура!» разбило тишину леса.
Низко над деревьями, звено за звеном, грозно рыча моторами, шли тяжелые бомбардировщики с алыми звездами на крыльях. Курсом на юго-запад.
ВОЗМЕЗДИЕ
Эрих Вайнер держал чемоданы наготове. Черная закрытая машина стояла под окнами. Баки заполнены бензином до отказа. Шофер спит прямо в машине. Эрих Вайнер не из трусливых, но нервы его так расшатались, что уроненный автоматчиком на пол в соседней комнате солдатский котелок заставляет вздрагивать. От скрипнувшей ставни в сердце возникает сосущий холод… Партизаны могут появиться внезапно, в любое время суток, с любой стороны.
Недавно Вайнер ездил с докладом в Берлин.
Но и Берлин не принес успокоения. Собственно, он, Вайнер, и не видел Берлина. Кочевал из бомбоубежища в бомбоубежище. И вой сирен, санитарных и пожарных машин бил по нервам не меньше скрипа ставен белорусской хаты.
Неужели это — начало конца, конца великой Германии? Где же это новое оружие, которое должно спасти Германию от разгрома, от смерти?
Теперь вот под Орлом творится что-то непонятное. Город этот далеко, но Вайнер слышит скрежет металла и чует едкий запах искореженной огнем стали. Танки горят, его, немецкие танки!..
Но что бы там ни происходило под Орлом, Вайнер должен удерживать позиции Германии здесь, в Белоруссии.
— Фюрер знает о вас, фюрер ценит ваши усилия, — сказали ему в Берлине.
Надо держать нервы в порядке. Надо запугать русских, подавить их волю к сопротивлению.