Куда пропали снегири? - Сухинина Наталия Евгеньевна 9 стр.

Он встал, набралномер телефона... её мужа. Они говорили недолго, что тут долго разговаривать.По­том положил трубку и сказал, почти извиняясь:

-Терпеть не могу вранья. Пусть суровая, но правда.

От этой правдывсем стало не по себе. Сейчас, когда прошло много лет и след той девочки давнозатерялся, не могу понять, почему не бросилась на телефонный ап­парат, как наамбразуру, почему молчаливо согласилась на ту правду. Но ведь не противзаповеди шёл тот прав­долюбец. Не послушествовал на друга своего свидетель­стваложна, наоборот, честно сказал, значит, выходит, не преступил заповеди, угодилБогу? Нет, не угодил.

Потому что воглаву угла своей суровой правды поста­вил он осуждение. Ему бы в себя взоробратить, в своём бы грязном белье покопаться... Давний грех лежит за ту правдуи на мне. Не звонила, не разоблачала, а толку-то? Сколько пустых разговоровподдержала, сколько грязных слов услышала и не содрогнулась. Правда бы­ла,праведности не было. Было осуждение ближнего, и совесть вот уже сколько годковне даёт покоя, не позво­ляет спрятаться за широкую спину того правдолюбца. Её,совесть, не обманешь, не оправдаешься, что не сидел за столом напротивследователя, не строчил доносов на ближнего. Буквальный смысл девятой заповеди— это тоже ведь наша хитрость проскочить «посуху» мимо Божьего гнева. Нелжесвидетельствовал? Лжесвиде­тельствовал. А если уж совсем по честному -предавал. Можно вспомнить, и вот они быстренько выстроились в затылочексобственные мои обиды. Когда меня осуж­дали, на меня лжесвидетельствовали, меняпредавали. Если не остановлю этот бурный поток, всё остальное писанное будет особственных моих обидах. Но я пере­шагну через этот спасительный водоём, вкоторый мож­но погрузиться с головой и сладостно жалеть себя за перенесённое.Буду говорить о собственном нарушении девятой заповеди.

...Красивая,цветущая женщина, уверенная в себе, умеющая вершить дела и достойно нести пожизни свою гордую голову, Татьяна не была моей подругой. Но звонила,рассказывала о житье-бытье и обязатель­но жаловалась на здоровье. Меняраздражали её жалобы. «Кровь с молоком, а всё про свои болячки», ­позволяла ясебе не раз, не два (множество!) в разго­ворах, пустых и глупых, со знакомыми.Опять звонила Татьяна, звала в гости, хлебосольно встречала, смея­лась,рассказывала про поклонников, а у дверей: «Знаешь, так себя плохо чувствую,совсем слабею».

-   Влюбилась, вот ислабеешь, - глупая моя шутка из­бавляла меня и на этот раз от равнодушногосочувствия.

Потом она опятьзвонила, и, если звонок оказывал­ся не ко двору (стирка, готовка, гости), яморщилась в нетерпении и раздражалась. Опять про болячки, на­шла себеисповедника... Ни разу я ей не посочувствова­ла, потому что не верила.Капризничает женщина, при­выкла быть на виду, привыкла, чтобы с ней нянчились.Зачем потакать? А она через месяц умерла от рака.

-   Мама умерла. Вчетверг похороны,- прогремел в трубке тихий голос Татьяниной дочери.

Какая мама? Какиепохороны? Её отпевали в храме, и священник говорил проповедь про то, что все мыви­новаты друг перед другом. Мне казалось, он смотрел на меня, и горел подногами пол, пылали щёки краской жгучего стыда. Я не утешала её, а она так наэто рас­считывала. Я даже не помолилась о ней ни разу как о болящей, не верилаей, осуждала. От моего много­кратного «прости» легче мне не становилось. Про­жгланасквозь, кажется, строчка случайно открытой после похорон страничкиДостоевского: «Каждый пе­ред всеми во всём виноват».

Эта печаль со мной.Конечно, она научила вгляды­ваться в людей, стараться видеть в них то, чтосокры­то за улыбкой, благополучием, шутливым тоном или косметикой. Но думаете,отучила осуждать и подда­ваться соблазну вставить своё словечко в пустой раз­говор,вплести свою «неповторимую» нитку в гнусные пересуды? «Не осуждати братамоего...»

Проводиланесколько раз эксперимент - засекала время, вот полчаса не буду никогоосуждать. Пуск! Время пошло. Хватает (проверяла не единожды) от си­лы на семьминут. На восьмой, если уж не язык, так мысль сформулирует что-то такоенепотребное, и бросаешь в ужасе никчёмное занятие, ужасаешься греховностисвоего изъеденного пороком сердца.

Слово всесильно.Чем выражаем мы добро, красо­ту, мудрость? Словом, конечно. Его созидательнаяси­ла известна исстари. Но им же, словом, то же добро, красота и мудростьразрушаются. Слово - это подо­зрение, злоба, ненависть, цинизм. Слово-благо.Сло­во-грех. Слово-лекарство и слово-яд. Слово-подвиг и слово-преступление. Апотом уже заповедь - не осу­ди, не лжесвидетельствуй, не предавай.

Часто бываю вхрамах. И часто в свете зажжённых на подсвечнике свечей перед прекрасным ликомСпаси­теля или Пречистой Матери Его вспоминаю удивитель­ное место в Евангелии.Слепорождённый был исцелён Иисусом. Первое, что он увидел, когда прозрел - былопрекрасное лицо Христа. Что сделал слепорождённый? Встал и пошёл за Учителем.Все мы слепорождённые. Потому что мало кому из нас с детства даровано быловидеть Свет. И вот мы прозреваем, мы хотим пойти за Христом и идём туда, гдевсего вероятнее встреча с Ним. В храм. Но первое, что видим - искажённое ли­цохрамовой уборщицы, подтирающей пол. Ей напле­вать, что вы прозреваете. Онатолько пол помыла, а вы опять ей - грязищу. И чуть ли не тряпкой в лицо:

-   Намазалась,платок-то надвинь, завлекать в рес­торане будешь, ишь, вырядилась!..

Илив бок во время службы:

-  Какстоишь? Чего по сторонам-то пялишься?

И бегут«слепорождённые» из храма, вбирают го­лову в плечи от площадной брани и злыхлиц. Прозре­ние откладывается на неопределённое время. Какая великаяответственность на православных людях, уже познавших Бога, прозревших, чтобычеловек, пришед­ший в храм и увидевший вас первого, увидел ваше прекрасноелицо. Добрые глаза, мягкую улыбку, пре­дупредительность и - любовь. Тогдачеловек встанет и пойдёт. Он поймёт, что мир, в который он вошёл осто­рожно инеуверенно - прекрасный мир. Мир, где его любят. А если нет? Если ваше лицопередёрнуто от гнева, а в руках мокрая половая тряпка?

Недавняякартинка. Присела женщина во время службы на раскладную скамеечку, которуюпринесла с собой. А другая, тоже далеко не молодая, ей:

-  Расселась...Я восьмой десяток разменяла, а она...

-   Не могу, не могу,матушка, вены у меня, только после операции.

-   Да чтоб вообщеноги у тебя отсохли. Грех-то ка­кой, в храме уселась...

Ни много, ни мало- наотмашь, походя. А потом со свечой к иконе, к Причастию, покорно скрестивруки на груди.

Вот ведь как. Ина лавочке судачим, и клевещем по­ходя, и в храме не лезем за словом в карман.Только удивляемся искренне - почему всё так плохо в нашей жизни, нет нам покоя,нет мира в душе. Читаем в ду­ховных книгах - был мир в душах святых отцов, пус­тынников,затворников, а у нас нет. А ведь несладко живём, где же награда? Не ждать намнаграды. Пото­му что, дыша смрадным воздухом грехов, висящим над нами густой,зловещей тучей, мы отравляем свою плоть и кровь и в первую очередь сеем разор вдуше, а где разор, там ли искать мира...

Вот и я«сподобилась». Вместо того, чтобы стоять в храме и ничего не видеть вокруг себя- молиться и каяться в грехах, смотрю по сторонам на этих злых старух,возмущаюсь их ненавистью к ближним, забыв, что этим только усугубляю и без тогомногочисленные грехи осуждения. Тут засекай время, не засекай - всё без толку.Очень уж тороплюсь, боюсь, вдруг не ус­пею, и придёт та старушка домойнеосуждённая. Успе­ла. И в другой раз успею. Если забуду слова Священ­ногоПисания: «От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься». Что ещё,казалось бы, надо? Ко­ротко. Ясно. Доходчиво. А мы скорее высшую матема­тику одолеем,чем арифметику с её вечным и бесхит­ростным дважды два.

НЕ ПОЖЕЛАЙ ЖЕНЫ ИСКРЕННЯГО ТВОЕГО

«Золушка»! Сказкакрасивая, удивительная. Мода на неё не проходит и не пройдёт никогда, потомучто от поколения наших прапрабабушек до поко­ления наших внуков ничего всущности не изменилось в человеческой душе. Так же жаждет она любви, чудес,справедливости. Но я признаюсь вам в своём далёком детском грехе, когда, сидя впартере московского теат­ра, страдала от жалости не к хрупкой, измазанной са­жейдевушке, а к её сестре, тщетно пытающейся натя­нуть на свою пухлую ногухрустальную туфельку. Она на сцене с отчаянием: «Попробую ещё...» Я в зале, вда­вившисьв кресло, просила про себя: «Попробуй, по­терпи, сначала больно будет, потомразносишь». Но чуда не произошло. Это уже потом, много позже уста­лым сердцемпоняла я простую истину французской сказки: хрустальные туфельки неразнашиваются. И если твоего размера у принца нет, отступись, не тер­зай душу,не набивай себе мозоли.

Но одно делопонять, другое - жить с этим понима­нием. И мы всю жизнь (не в коня корм, не напользу наука) пытаемся напялить на себя и носить с достоин­ством то, что нам непринадлежит. Недавно один ува­жаемый человек попросил растолковать, как пони­матьнаписанное в Священном Писании: «Не пожелай жены искренняго твоего, не пожелайдома ближняго твоего, ни села его, ни раба его, ни рабыни его, ни во­ла его, ниосла его, ни всякого скота его, ни всего, елика суть ближняго твоего».

-   О чём это? Непожелай жены... это вроде о прелюбодействе, дальше - осла, вола, скота - вродео том, что красть грех... А дальше?

-  Дальшео зависти.

-   О зависти? Еслитак, то все мы грешим, - обрадо­вался мой собеседник. - Ну скажи, ты знаешьтакого, который другому бы не позавидовал?

Не знаю. Исогласна полностью с тобой, человек уважаемый. Все мы грешим против десятойзаповеди, впечатанной в скрижали. Грешим легко, походя, игра­ючи, потому чтодаже грехом не считаем эту самую за­висть. Все как один измазаны, а когда всекак один, считай - никто. Вернее, не совсем так. Все как один грешим и все какодин в этом не сознаёмся. В зависти сознаться конфузно как-то, мы дажепридумали для себя спасительный термин «зависть белая». Я тебе бе­лой завистьюзавидую - почти благородство. А по су­ти - лукавство. Зависть одноцветная. Цветеё одина­ково не личит ни одной душе. Но лукавая душа, таясь и оправдываясь,бросается реабилитировать себя, вот и шьёт по чёрной зависти белыми нитками. Нокто не переживал спасительной сладости подушки, когда, натерпевшись,накривлявшись и тайно назавидовавшись днём, мы давали волю своему истинномучувству: честной зависти. И спрашивали себя - почему, зачем всё мимо меня, всёне для меня, всё не считаясь со мной. Десятки аргументов в нашу пользуподсказыва­ла услужливая память, становилось всё горше и гор­ше. А наутро,просохнув от слёз, мы опять выходили на сцену лицемерного спектакля, где изовсех сил иг­рали роль никогда никому не завидовавшего человека. Если толькобелая зависть, если только белая...

Богатство,счастье, здоровье, красота, способнос­ти, успехи - как многолика жизнь, так имноголика за­висть. Если дал нам Господь здоровье, но не дал кра­соты -завидуем красивым. Наградил способностями, но не дал богатства - завидуемимущим, а если у нас дом - полная чаша, отменное давление, если свежий цветлица, дети наши устроены и мы на вершине успе­ха, всё равно мало. Хочется бытьна виду, поучать, втолковывать неразумным разумное. Объять необъят­ное ещёникому не удавалось. Господи, как же всё просто! Потому и нельзя объятьнеобъятное, что оно, это необъятное, необъятно. Так зачем и копья ломать? Живидостойно, сверяй поступки с совестью, коррек­тируй их в сторону совести иобъять старайся только объятное, только то, что тебе благословлено Создате­лемнашим объять. Правда, просто? Но глаза сами ко­сят в сторону соседской калитки,за которой и поми­доры на грядке крупнее, и земля чернозём, и гости покруче ипореспектабельнее.

Господи, простинас! Во что превратили мы жизнь свою? Жизнь, дарованная Тобой как великаямилость, для нас извечное казино. «Ваше благородие, госпожа Удача», не проходимимо, как не прошла ты мимо мо­его ближнего. Я тоже человек и тоже жаждутебя... А если ты пройдёшь мимо, тогда уж пройди и мимо ближнего, иначе мне непонести эту вопиющую не­справедливость.

Вспомнила притчу.На этот раз такую. У одного крестьянина было большое стадо гусей, штук двенад­цать,жирных, упитанных. А у его соседа один, да и тот грязный, тощий. «Господи, -возроптал сосед, - где же справедливость, у меня один гусь, а у соседадвенадцать, что же Ты, Господи, допускаешь та­кое?» - «Хорошо, - сказалГосподь, - отныне у тебя будет двенадцать гусей...» - «Нет, - взмолился чело­век,- сделай лучше, чтобы и у соседа был один».

Вот она, сущностьнашей изъеденной грехом завис­ти души. Не порадоваться приобретённому, аотпразд­новать праздник грустной удачи - не ты поднялся до ближнего, а ближнийпал до тебя. Но как исхитриться пресечь в себе этот вечный, этот вещный зов?Как научиться не страдать от недоступности умопомрачи­тельных витрин, апроходить мимо них с гордо подня­той головой, даже не скосив глаза в сторонуценника? Мы не знаем, знают святые отцы. Те самые, у которых и подрясника-то насмену не было, но которые имели что-то такое, что легко парит над нашими исоседски­ми натужно гудящими холодильниками, над нашими и соседскимиутрамбованными шкафами.

Вспомним. Со всехкраёв стекались благополучные, богатые, респектабельные, власть имущие люди,хозя­ева жизни, к бедному, неимущему, убогому, как он сам себя называл,Серафиму Саровскому. Не гнуша­лись его истёртыми сандалиями, нечёсаной бородой,шли к нему с единственной просьбой: «Помоги, нет покоя в душе, всё есть, апокоя нет, бессонными ноча­ми такое думается, плохо на сердце, плохо, суетно».Это они, те самые, коим завидуем мы, чьё неблагопо­лучие - желанный свет внашем окошке. А он им: «Ра­дость моя...» Всех называл так, ко всем такобращался. «Радость моя, - говорил, - стяжи мирен дух, и возле тебя спасутсятысячи». И они, благополучные, важ­ные, солидные, плакали как дети под егопростенькой епитрахилью, когда молился над ними, возлагая на их грешные головысвои целительные руки.

Стяжи мирен дух -как просто, оказывается. А для этого уверуй, что для спасения твоего, стяжаниядуха мирного не надо тебе ровным счётом ничего из твоей казны житейской. Поднимиголову к небу от земли су­етной и испроси у Господа сил.

Сейчас вмонастырях наших российских много под­визается монахов, оставивших мир, вкотором они, по нашим меркам, очень даже преуспели. Профессора, учёные,писатели, дети дипломатов, у которых было очень счастливое детство и безбеднаяюность. Но они ушли из мира и не пожелали ни своего, ни чужого ос­ла, нисвоего, ни чужого дома, ни своего, ни чужого благополучия. Да, конечно, можноскептически улы­баться, глядя, как идут они в тяжёлых сапогах, заме­тающей пыльрясе на монастырское послушание. Чего не хватало им, безумцам? Это если взятьза основу свой убогий, кажущийся таким глубоким умишко. А можно всмотреться вних или даже остановить, спросить, но не выставив вперёд свой живот, а сми­ренно,извинившись. Они ответят. Они не пройдут ми­мо. И если о своей жизни нерасскажут (у монахов это не принято), то обязательно поведают об образчикахвысоких, богоугодных, чистых. Вы узнаете, как разда­ла всё своё богатоеимущество Ксения Петербургская и взвалила на себя великий груз юродства, какушёл в лес из боярской семьи Сергий Радонежский, как презрел земную роскошьПрокопий Праведный, как посвятила себя убогим и нищим Елизавета Фёдоровна,великая княгиня. Мы убедимся - есть другое миро­ощущение, отношение к жизни, кеё богатству и её ни­щете, есть некая тайна для нас в этих прекрасных судьбах.Если мы что-то пока не в силах постичь в них, это не от того, что они чудаки ибезумцы, а от того, что мы духовно немощны и духовно нечисты.

Каждый вечерперед сном православные люди чита­ют обязательные вечерние молитвы. «Так уж иобяза­тельные, - могут возразить мне. - А если наломаешься за день, без рук,без ног, то и тогда ползком к зажжён­ной лампаде? Не есть ли это фарисейство?»Не есть. Если, конечно, стоя перед иконой и бубня под нос сло­ва молитвы, мы небудем мысленно подсчитывать, за сколько баксов справила очередную шубу тётяСоня из сорок второй квартиры. Вечерняя молитва необходима всем нам, и вотпочему. Каждый день мы исповедуем перед Богом в этой молитве свои грехи.Господь ждёт нас к Себе раскаянными и готов по любви милосерд­ной простить намсодеянное «делом, словом и помыш­лением». Никто не знает своего часа прощания сжизнью, именно так устроено мудростью Божией. И, каясь ежевечерне: «Господи, впокаянии приими мя», мы тем самым готовимся предстать перед судом Божиим незастигнутыми врасплох, а покаявшимися. А вдруг Господь призовёт нас ночью исегодня вечером мы последний раз стоим на молитве? Неверно деликат­но молчатьоб этом, неверно отмахиваться от разгово­ров о смерти. «Надо помнить чассмертный», - говорят святые отцы. Многие подвижники даже спали в собственныхгробах, дабы не забывать о смертном часе. А будешь помнить о нём, такой ерундойпокажет­ся количество гусей у соседа.