Покойся с миром - Желязны Роджер 5 стр.


Мы оба сделали по глотку.

— Расскажи о его идеях, — сказал я, взяв предложенную сигарету. — Не хочу при первой же встрече произвести на него плохое впечатление.

Я дал ему прикурить, прикурил сам.

— Ну, понимаешь… Он не возражал против разводов, абортов, против контроля за рождаемостью… Рассуждал о демографическом взрыве, о бедности, а я отвечал, что на все воля Божья. Но мы часто соглашались друг с другом. Поэтому он не должен злиться на меня за то, что мы иногда спорили, верно?

— Верно, — согласился я. — Если он придерживался столь передовых взглядов, то, как я понимаю, говорил и о непогрешимости Папы, об обете безбрачия… — Я замолчал, оставив фразу незаконченной.

— Да, — сказал он и кивнул. — Он всегда говорил, что Папа всего лишь епископ Римский. О другом говорил редко. Кажется, я как-то раз затронул эту тему, и он согласился со мной. — Он допил вино и снова наполнил бокал. — Да. Согласился. Но поругались мы совсем по другому поводу. Мне не хотелось говорить со священником о таких интимных вещах. Это здесь ни при чем.

— Понятно, — сказал я, допив вино. — Когда встречусь с ним, постараюсь не затрагивать эти темы.

Взглянув на часы, я поднял бокал.

— Мне пора. Спасибо за помощь.

— Передай ему мои слова.

— Обязательно передам.

Я нашел приличное место, в котором можно было поесть, расставил перед собой поданные блюда и попытался привести в порядок мысли.

На первый взгляд мне удалось кое-что выяснить с первой же попытки. Удача? Я мысленно пожал плечами и попытался еще раз обдумать очевидные факты. Судя по всему, отец Бретан был в некотором смысле радикалом и нуждался в человеке вне Ватикана, с которым мог бы поделиться своими взглядами. Слишком очевидная и мгновенно обнаруживаемая связь. Гениальный священник разочаровался, рассердился и решил нагреть Церковь на кругленькую сумму, прежде чем смыться. Такое случается и в других крупных организациях. Почему Церковь должна быть исключением? Плата за долгие унылые годы служения ложным идеалам и так далее и тому подобное. Все возможно. Джакопо, если только он не гениальный актер, не знает о бегстве священника. Я был склонен поверить ему, потому что у него не было очевидных мотивов лгать, кроме банальной корысти. Я решил глубже разработать эту версию, но пока выбросил ее из головы и сосредоточился на других вопросах.

В чем на самом деле заключалось мое задание? Я периодически должен был связываться с управлением через офицера контрразведки, служившего в посольстве. Монсеньер Зингалес сказал, чтобы я передавал полученную информацию лично ему. Тогда мне показалось, что это касалось только Ватикана, но теперь я вовсе не был уверен в этом. Он, конечно, знал, кто именно прислал меня сюда, и понимал, что я передам в управление всю информацию. Что именно Рим и ЦРУ пообещали друг другу?

Вспомнились слова Коллинза: «Я хочу внедрить вас в Ватикан». Какая чушь. К тому же больше он об этом никогда не упоминал, но настаивал на незамедлительных и подробных отчетах. Интересно, что случится, если я скажу об этом монсеньеру Зингалесу? Потом память благоразумно перенесла меня в Нью-Йорк, и я понял, что никогда не получу ответа на этот вопрос. Ладно. Пошли все они к черту. Для меня одного хозяина уже более чем достаточно.

Два следующих визита закончились ничем, но третий оказался весьма удачным. Дело было так: я решил навестить троих священников из списка и, вспомнив о привычке римлян ужинать несколько позже, чем привык я сам, вернулся в отель, чтобы принять душ и поспать.

Я не стал пытаться звонить и предупреждать о своем визите, мне не хотелось, чтобы мои собеседники заранее подготовили ответы.

Мне и повезло, и не повезло — в зависимости от того, как посмотреть. Повезло, что я застал двоих священников дома и отпала необходимость наносить им повторный визит. Не повезло, что я не получил никаких результатов. Первому священнику было далеко за семьдесят — сутулые плечи, темные глаза, редкие волосы, похожая на наждачную бумагу кожа, проблемы со слухом. Нет, он давно не видел отца Бретана. Они часто играли в шахматы, не реже раза в неделю. Отец Бретан очень прилично играл в шахматы (ха!), но несколько месяцев назад перестал заходить, ссылаясь на занятость. Священник понятия не имел о том, что Бретан исчез, сожалел об этом. Он будет молиться за него. Мне он посоветовал сделать то же самое.

Второй был помоложе. Грузный, краснощекий, с водянистыми глазами. А еще у него была дурацкая привычка запрокидывать голову, когда он говорил. Смотрел он на меня сквозь нижние половины бифокальных очков, предположительно ему следовало обратиться к офтальмологу за новым рецептом. Да, он слышал, что отец Бретан покинул Ватикан. Их связывала любовь к опере, они вместе посещали некоторые постановки и слушали записи. Нет, он не имел ни малейшего представления о том, куда его друг уехал и почему. Всегда был такой благонравный и радеющий о делах Церкви. Они давненько не виделись. Напряженная работа и все такое прочее. Он тоже будет молиться за него. К сожалению, ничем другим помочь не может.

Я пересек несколько улиц под грохочущим, сверкающим вспышками молний небом, перепрыгивая через потоки воды, которые с журчанием исчезали в люках. Отыскав дом, в котором жил последний в списке священник, я стряхнул воду с плаща и зонта в вестибюле.

— Отец Леон Манчини? — спросил я высокого мужчину с резкими чертами лица, открывшего дверь на мой стук.

— Да, я — отец Манчини, — сказал он, внимательно рассматривая меня.

— Меня зовут Овидий Уайли, — представился я. — Мне нужна информация об отце Клоде Бретане. Вас мне порекомендовали как его друга.

Он наклонил голову, поднял брови и прищурился. Я с трудом выдержал его пристальный взгляд, хотя мне очень хотелось отвернуться.

— Да, можно и так сказать, мистер Уайли, — наконец произнес он. — Могу я узнать, чем вызван ваш интерес?

— Его брат Эмиль давно не получал от него вестей. Узнав, что я направляюсь в Рим, он попросил меня расспросить о брате людей, которых тот упоминал в своих письмах. Вы — один из них. Буду весьма признателен, если вы уделите мне несколько минут.

Он открыл дверь полностью и отошел в сторону.

— Позвольте взять ваши вещи.

— Благодарю.

Я вошел в чисто прибранную однокомнатную квартиру. Он исчез куда-то вместе с моим мокрым плащом и зонтом.

— Присаживайтесь, — сказал он, вернувшись и махнув рукой в сторону комнаты. — Кофе не желаете?

— Нет, спасибо.

— Он уже готов, я как раз собирался выпить чашку.

— В таком случае — да, — сказал я, сев на стул. — Предпочитаю черный.

Он принес кофе, передал мне чашку и покачал головой.

— Боюсь, я не знаю, где он и почему уехал. Вы меня очень удивили сообщением о его отъезде.

Я сделал глоток.

— Вы не заметили, что последнее время он был чем-то расстроен или недоволен? — спросил я.

Помедлив с ответом, он сказал:

— Нет. Мне так не показалось.

— Может быть, чем-то фундаментальным? — предположил я. — Допустим, его перестала удовлетворять нынешняя политика Церкви… Или недовольство было вызвано работой, которую он выполнял?

— Лучше бы вы не спрашивали об этом, — сказал он. — Судя по всему, вы понимаете, какие последствия вызовет честный ответ. Он ведь даже не пытался скрывать свои взгляды на некоторые проблемы, о которых было бы лучше промолчать. Он не одобрял позицию Церкви по многим весьма существенным вопросам…

— Может быть, по большинству, а не по многим?

— Возможно. — Он вздохнул. — Я не понимаю, почему он не пожелал лишиться сана, хотя такая возможность существует. Мне кажется, он всегда считал себя истинным католиком. Не в его правилах собрать вещи и тайком сбежать.

Он пожал плечами и отхлебнул кофе. Я дождался, когда он поставит чашку на стол, а потом задал вопрос, который мог либо закончить разговор, либо помочь мне узнать нечто ценное:

— Как, по вашему мнению, он относился к обету безбрачия?

Он покраснел и выдержал довольно долгую паузу.

Я понял, что интуиция меня не обманула.

— Ну… — неуверенным тоном произнес он. — Вопрос достаточно спорный…

— Он придерживался другого мнения. Вернее, выступал против. У него была любовница, я прав?

— Нет! — воскликнул он. — Я имею в виду…

— Я спрашиваю не из праздного любопытства, — медленно произнес я. — Просто очень важно найти его, причем как можно скорее. Меня не интересует его личная жизнь, я затронул эту тему просто для того, чтобы вас разговорить. У меня есть основания полагать, что он встречался с некой женщиной, а вот зачем — я не знаю. Мне нужны ее имя и адрес. Не исключено, что она поможет мне найти его.

— Насколько это важно?

— Очень, очень важно. Это все, что я могу сказать. Если вы сообщите мне, кто она такая и как ее найти, поверьте, я буду крайне осмотрительно использовать эту информацию. Я просто хочу с ней поговорить.

Он помолчал, закурил.

— Не хочу, чтобы ему грозили неприятности любого рода, — сказал он через некоторое время. — Как я могу быть уверен, что вы не детектив или адвокат?

— Никак не можете, — сказал я. — Но это не так.

Он некоторое время молчал, потом произнес:

— Подождите минуту, — и вышел из комнаты.

Скоро он вернулся и протянул мне сложенную пополам узкую полоску бумаги.

— Возьмите, — сказал он. — Возможно, это то, что вам нужно, возможно — нет. Знаю только, что он однажды передал мне эту записку и сказал, что вечером его дома не будет, но если кто-нибудь захочет через меня связаться с ним, я должен позвонить по этому номеру и передать сообщение.

Я взял бумажку, взглянул на нее и убрал в карман.

— Спасибо, — поблагодарил я и встал. — Полагаю, мне пора уходить.

Он кивнул, вышел из комнаты и вернулся с моими вещами.

— Доброй ночи, — сказал я, надевая плащ.

— Доброй ночи, мистер Уайли.

Он сделал вид, что не заметил протянутой руки. Я спустился по ступеням в вестибюль и вышел на темную мокрую улицу.

IV

Я никогда не верил в совпадения. Несмотря на то что они часто случались в моей жизни, я всегда относился к ним крайне скептически, особенно когда они касались важных вопросов.

Поэтому я не мог избавиться от смутного чувства тревоги, когда снимал трубку телефона, чтобы позвонить.

Женщину звали Мария Борзини…

Я был уверен, что это была та самая женщина. Девушка Карла Бернини. Другой быть не могло.

Я помнил эту темноволосую, темноглазую, с тонкой талией девушку, которая пригласила нас в Неаполь после нашей весьма удачной поездки в Англию. Мы устроили праздник в узком кругу, втроем. Я открыл вино, она, устроившись на коленях Карла, наблюдала, как я расставлял по стратегическим местам комнаты плоды нашей экспедиции. Всего четырнадцать произведений голландских и фламандских художников. Мы очень редко занимались старыми мастерами. Исключительно по специальному заказу. Обычно иметь дело с ними было слишком рискованно. Особенно с полотнами семнадцатого века. Голландцы и фламандцы, судя по всему, очень любили поесть и поглазеть на цветы. Если они сами не занимались ни тем ни другим, то любили смотреть на картины, где это делали другие. Кроме того, они предпочитали полотна очень удобного размера, которые можно было легко унести под мышкой. А еще многие из них писали по четыре или пять картин на одну и ту же тему. Практически бесполезно было посылать торговцам произведениями искусства и галереям список украденных произведений, в которых были перечислены картины с изображением вазы с цветами или фруктами, группы крестьян за столом, и ожидать немедленной идентификации. Италия была идеальным местом для продажи подобных полотен. Здесь действовало римское право, в соответствии с которым практически невозможно вернуть владельцу то, что приобретено с честными намерениями, таким образом, покупатель является своего рода гарантией безнаказанности.

Расставив картины, я налил вино в бокалы. Карл перестал перебирать в пальцах длинные волосы Марии и произнес тост.

— За искусство, — сказал он и улыбнулся.

— И за прекрасное настоящее для прошлого, — добавил я.

— И за процветающее будущее для тех, кто им занимается, — сказала она, осушила бокал залпом и хихикнула.

Я, наливая вино, не мог не обратить внимания на ее гладкие загорелые ноги и почувствовал, что она заметила это. Оценивает меня? Флиртует? Тогда я не мог понять. Воровская честь действительно существует, хотя всегда утверждалось обратное.

Было в ее внешности нечто крестьянское, с легкой примесью распущенности, а под этой внешностью — странным образом — скрывался ум, цепкости которого позавидовал бы стальной капкан. За годы общения с Карлом Бернини она узнала и сохранила в памяти поразительно много. Мне показалось, что некоторые произведения ей начали действительно нравиться. Я не мог понять, что в ней было показное, что — предназначено Карлу, а что — настоящее.

Однажды утром она решила выпить со мной кофе, пока Карл валялся в постели, и спросила, что бы я почувствовал, если бы оказался единственным оставшимся в живых пассажиром «Боинга-747», разбившегося несколько месяцев назад в Афинах.

— Счастливчиком, — ответил я.

— Да, — сказала она, немного подумав. — И никто не стал бы играть с тобой в карты, несмотря на то что ты никогда не был замечен в шулерстве. У Карла было много неудач в жизни, но все изменилось, как только он начал работать с тобой. Тебя ни разу не поймали. У меня странное ощущение, что ты всегда получаешь самую высокую цену. Даже Карл, который никогда не верил в подобные вещи, стал считать тебя своим счастливым талисманом.

Она коснулась пальцами висевшего на цепочке медальона, улыбнулась, когда поняла, что делает, и уронила медальон в ложбинку между грудями.

Когда она наклонилась, чтобы налить кофе, ложбинка углубилась, но она не поправила халат, зеленый, с оранжевыми цветами. Матисс изобразил бы открывшийся передо мной вид одной плавной линией. Лично я предпочел бы увидеть то, что осталось в тени.

Когда она заговорила снова, речь ее стала более медленной, на лице появилось выражение любопытства. Даже голос изменился, а также грамматика и точность, с которой произносились слова. Это произвело на меня странное действие, подобно эффекту еще одной выпитой чашки кофе.

— Придет день, может быть очень скоро, и ты вернешься в свою страну достаточно обеспеченным человеком, — сказала она. — Да, ты станешь большим и важным, но не утратишь интереса к искусству, ведь оно тебе так нравится.

В этот момент она мягко накрыла мою левую руку своей правой, и я удивился, как точно она угадала мои намерения. Я никому не говорил об этом, но в то время интуиция мне подсказывала, что удача вот-вот отвернется от меня. Я уже решил, что это дело будет последним. Оно должно было принести достаточно денег, чтобы я оставил этот рискованный бизнес.

— Возможно, когда-нибудь я переквалифицируюсь в торговца произведениями искусства, — сказал я.

— О, это случится очень скоро, — заметила она, и ей было не отказать в проницательности. — Я это чувствую. А когда ты уедешь, для нас с Карлом начнутся плохие времена. Карл умеет делать деньги, но не умеет их сохранять. Кроме того, иногда он попадает в беду. Картину узнают, скупщик обманывает, а он не может обратиться в полицию. Часто ему приходится скрываться. Я всегда думала, что когда-нибудь он получит солидную комиссию и сумеет сохранить ее. Потом купит дом и заживет так, как живут другие люди. Когда вы стали работать вместе, я подумала, что это время настанет скоро. Теперь понимаю, что это не так. Работа больше не интересует тебя. Я наблюдала за тобой, слушала, что ты говоришь об этом. Когда ты уедешь, все станет как прежде. У тебя есть то, чего не хватает ему. Я попыталась проанализировать, что именно, но не смогла.

Я пожал плечами.

— А какая она, Америка? — спросила она, наклонившись вперед и глядя мне в глаза. На ее губах появилась легкая улыбка.

Назад Дальше