– Бестемьянов! – громко прокричал с кормы поручик. – Спускай парус! Тяни за конец левого шкота!
– Чего тянуть, ваше благородие? Какой такой конец? – Петр Николаевич был человеком сугубо сухопутным, парусами любовался все больше издали да на картинках.
– Э-э, хвост кобылий!.. Веревку тяни, которая с левого бока свисает, ты рядом с ней стоишь.
Косой парус опал, а рябь меж тем превратилась в череду невысоких, но очень крутых волн. Паруса трех фелюг, шедших сзади, по-прежнему белели в ночной темноте, и не было у поручика никакой возможности передать назад команду на спуск парусов.
В лицо Сергею дохнуло холодом вечных снегов, в убогом такелаже фелюги злобно засвистел ветер, который набирал силу и напор с каждым мгновением. Росли и волны, они злобно били в корму суденышка, гребни самых высоких начали переплескивать через борта.
– Берегись! – крикнул Серей. – Трое на весла, живо! И гребите, что есть мочи, дайте мне ход!
Хороший ход был нужен поручику, сжимавшему в руках румпель, чтобы фелюга лучше управлялась, слушалась руля. Важнейшее в такой ситуации – держать нос лодки перпендикулярно к волне, не подставлять борта. Двое казаков и Бестемьянов упали на банки, схватили весла. Дергунцов, в первые мгновения бури растерявшийся, метнулся к своим ящикам и коробкам, стараясь защитить их от воды. Он путался под ногами гребцов, Бестемьянов даже пнул оператора в бок, но тот и внимания не обратил. Что ж, для профессионала главное – сберечь свой рабочий инструмент.
С тремя фелюгами, идущими сзади, дела обстояли так, что хуже некуда. Казаки отлично управляются с конем, к этому они с детства приучены, как и обращению с оружием. Но вот среди бурных волн, под напором злого ветра редко какому казаку доводилось бывать, не их стихия. Батюшка Тихий Дон недаром тихим именуется, там в подобную заварушку не угодишь. Не было у казаков ни опыта соответствующего, ни навыков.
Ни одна из трех фелюг не успела спустить или хотя бы зарифить паруса. Это не замедлило сказаться самым печальным образом. Одно суденышко ударом шквала перевернуло сразу. Другое с громадной скоростью понесло ветром вдоль берега на запад, подбрасывая на крутых волнах, словно телегу на разбитом проселке. Сергей видел, как одного из казаков этой фелюги вышвырнуло за борт. У последней, четвертой фелюги вихревым порывом ветра снесло мачту вместе с парусом, а удар особо сильной волны сломал перо руля, так что она полностью потеряла управление и беспомощно задергалась в жуткой свистопляске ветра и взбаламученной воды. Перспективы для ее экипажа открывались самые мрачные...
Это неимоверно тяжело, когда у тебя на глазах гибнут в пучине твои товарищи, а ты абсолютно ничем не в состоянии им помочь. Сейчас поручик Голицын испытывал безысходное злое отчаянье от слепой жестокости судьбы, бога, природы... Как ни называй эту могучую надличностную силу, правящую нашим миром с поистине вселенской глупостью и несправедливостью. Пять человек из его отряда уже ушли на дно проклятого озера Ван, скорее всего, та же участь ожидает и всех остальных, включая его самого. И это страшное несчастье случилось всего-то в четверти версты от спасительного берега, ну не глупо ли?! Теперь выполнение боевого задания сорвется просто потому, что некому будет его выполнять, все они пойдут рыбам на корм. Значит, «Большая Берта» по-прежнему будет швырять на русские позиции свои чудовищные снаряды, а русские офицеры, среди которых может оказаться великий князь Николай, так и останутся во вражьем плену.
Поручик ощущал острое желание, почти необходимость разрядиться, выхлестнуть свою злость на кого или что бы то ни было. Может быть, именно это яростное чувство помогало поручику, сознававшему, что шансов на спасение практически нет, все-таки упрямо бороться со стихией. Он как пушинку ворочал тяжелый румпель, проявлял чудеса ловкости, ухитрялся в последний момент поставить фелюгу носом к набегающей волне. И – вот чудеса! – суденышко поручика головоломным зигзагом, но все ж таки приближалось к берегу.
Фелюгу швыряло немилосердно, ветер и волны встряхивали ее, как кошка попавшую в зубы мышь. Бортовая качка, грозящая вот-вот перевернуть утлую скорлупку, осложнялась качкой килевой, настолько сильной, что перо руля то и дело выскакивало из воды.
Бестемьянов и двое молодых казаков продолжали изо всех сил налегать на весла. Дергунцов лежал на груде своего кинематографического барахла и бормотал что-то себе под нос, он, вероятно, был настолько обеспокоен сохранностью камеры и пленок, что в отчаянной борьбе за спасение фелюги не участвовал, хоть от исхода борьбы напрямую зависела его жизнь.
«Ich... am grabesrande stehen... Gott bewahr!» – расслышал Голицын то, что бормотал оператор, и автоматически перевел с немецкого: «Я... на краю могилы... Господи, спаси!»
«Молится он, что ли? – мелькнула у поручика мгновенная мысль. – Но почему по-немецки?»
Развития эта мысль не получила: поручику стало не до молитв Дергунцова, хоть бы тот на китайском к Господу обращался. Появилась реальная возможность спастись: берег был уже не более чем в десятке сажен от пляшущей на волнах фелюги, Сергей хорошо различал белые пенные буруны около прибрежных скал. Для Голицына время словно бы остановилось.
– Табань! – изо всех сил крикнул Сергей гребцам, поняв, что счет пошел уже на мгновения. Фелюга стала терять ход. – Суши весла!
Теперь лишь бы удалось верно направить лодку, проскочить в узкий проход между скалами. Ну, еще чуть-чуть, и мы в дамках!
Не удалось. В последний, решающий момент неодолимая сила вырвала румпель из рук Голицына, фелюга резко вильнула носом вправо, одновременно подставляя борт прибойной волне и врезаясь в скалу. Раздался треск ломающегося дерева...
Сергей вынырнул, отфыркнулся, поднялся над водой. Здесь она доходила ему лишь до груди, но удары волн все время пытались сбить поручика с ног. Он быстро огляделся: где его товарищи? Двое молодых казаков помогали Бестемьянову преодолеть полосу прибоя, выбраться на берег. Там уже лежала разбитая фелюга с дырой в днище около носа: очевидно, ее выбросило на прибрежную гальку особо высокой волной. А где же Дергунцов?!
Вот он: голова оператора мелькнула саженях в трех и скрылась под кипящей водой. Там прибрежный склон уже резко уходил вниз, там начиналась глубина, там на ноги не встанешь.
Ни секунды не раздумывая, чисто рефлекторно – ведь на его глазах погибал человек! – поручик рванулся вперед, к Дергунцову, рука которого на миг появилась над водой. Действовал мощный подсознательный посыл: человек попал в беду, он сейчас утонет. Нужно спасти несчастного! Хотя бы попытаться.
Голицын вцепился в обмякшее тело оператора, резко оттолкнулся ногами от дна. Скорее вверх, вдохнуть воздуха! С берега на помощь поручику уже торопились двое молодых станичников.
Головы Сергея и корреспондента показались над водой, но в то же мгновение их накрыло высокой прибойной волной.
...Рассвет не торопился. Томительно медленно, капля за каплей, ночная чернота истончалась, становилась все прозрачнее. И вдруг восточная сторона неба как-то сразу, мгновенно вспыхнула розоватым сиянием. Край солнечного диска всплыл над горизонтом, высветив глубокую, холодную, как озерная вода, синеву над головой. Восточная Анатолия вступала в новый день.
22
Генералы Юденич и Огановский вместе с офицерами свиты стояли на берегу озера Ван и с грустью смотрели на мертвые тела. Трупы троих казаков, десятью часами ранее отправившихся под командованием поручика Голицына в разведывательно-диверсионный рейд, доставили на русский берег армянские рыбаки, жители одного из прибрежных селений. Тела выбросило прибоем на прибрежную отмель, прямо к стоящим на приколе рыбачьим лодкам. По форменной одежде и характерной славянской внешности армяне опознали в утопленниках русских солдат.
– Вах, молодые какие, – с жалостью сказал старший из рыбаков, кряжистый седой армянин, знавший русский язык. – Зачем в озеро ночью ходили? Совсем нельзя было ходить, ветер ночью был, волна ночью была, совсем плохо ночью было! Ай, начальники, совсем беда большая!
С гор тянуло слабым ветерком. Озеро Ван, переливающееся в свете утреннего солнца всеми оттенками лазури и бирюзы, тихо плескалось слабенькой волной, и очень трудно было представить тот ужас, который творился совсем недавно у противоположного берега.
Русские офицеры подавленно молчали: что тут скажешь? Троих утопленников прибило к берегу в одном месте, а скольких в других местах? А сколько нашли вечный покой на холодном дне озера? Да выжил ли хоть кто-нибудь из команды Голицына? Поди проверь...
Быстро поняв, кто здесь главный, старый рыбак со слезами в голосе обратился к генералу Юденичу:
– У нас тоже совсем беда, начальник! Вах, совсем несчастье страшное! На той стороне турки лютуют. Христиан убивают. Всех режут, женщин режут, детишек не жалеют. Ай, хуже волков! Кровь льют, как воду. Под корень армян совсем извести хотят. Кто живой остается – в рабство угоняют. Когда наступать будешь, начальник? Одна совсем у армян надежда, что русские от смерти спасут.
Армяно-григорианская церковь значительно отличается от православной, но армяне всегда видели в русских единоверцев, братьев во Христе, и русские отвечали им тем же. Армянское население Восточной Анатолии относилось к русским военным доброжелательно, как к своим единственным защитникам от турецких притеснений, как к тем, кто может спасти от резни.
Юденич чуть заметно пожал плечами, невесело посмотрел на Огановского, который ответил ему столь же невеселым взглядом. Господам генералам нечем было обнадежить седоголового рыбака и его товарищей. Покуда «Большая Берта» не ликвидирована, о наступлении думать не приходилось. Тут как бы отступать не пришлось.
– Государь император помнит о вас и ваших бедах, – сказал Юденич, дипломатично избегая прямого ответа. – Я и все русские воины благодарны вам, друзья, за то, что вы позаботились о наших погибших соратниках.
– Вах! Мы будем ждать и надеяться, – старый армянин низко поклонился.
...Оставшись вдвоем в кабинете Юденича, командующий Кавказской армией и его верный помощник генерал Огановский принялись анализировать сложившуюся ситуацию, которую иначе как критической назвать было нельзя.
В назначенный час поручик Голицын не вышел на связь по беспроволочному телеграфу. В сочетании с тремя мертвыми телами, что доставили на русский берег рыбаки, этот факт наводил на очень печальные предположения. Да еще старый армянин упоминал о шторме у южного берега озера... Что, если весь отряд Голицына погиб?
Одно можно было утверждать наверняка: пока что уничтожить супергаубицу поручику не удалось – «Большая Берта» возобновила обстрел. Снова на русских позициях с трехчасовым интервалом разрывались ее чудовищные снаряды, сея в душах солдат неуверенность, которая в любой момент могла перерасти в панику. Число жертв среди русских военных все увеличивалось... Покуда спасало то, что турки не могли скорректировать огонь, так и стреляли наугад. Но...
– Вот, извольте полюбопытствовать, – Юденич протянул Огановскому листок бумаги. – Только этой головной боли нам с вами не хватало.
– Что это, Николай Николаевич?
– Расшифровка секретной депеши, накануне вечером полученной мной из контрразведывательного отдела Генштаба, – с досадой ответил Юденич. – Фельдъегерской почтой. Господа контрразведчики извещают меня, что, по оперативным данным, в расположении моей армии, скорее всего, непосредственно в Эрджише, появился хорошо замаскированный вражеский агент. Как вам такая новость? Это еще не все! Главной целью шпиона, по их мнению, является сбор информации о схеме наших укреплений и дислокации частей.
– Вот ка-ак... – протянул Огановский. – Я знаком с некоторыми офицерами нашей контрразведки, вместе оканчивали академию Генштаба. Это крепкие и толковые профессионалы. Раз они бьют тревогу, значит, имеют на то веские основания. Николай Николаевич, хоть какие-то предположения о личности, точнее, личине агента в депеше имеются?
– Увы! – развел руками Юденич. – Никаких. Они, как я понял, тешат себя надеждой на то, что мы разыщем шпиона самостоятельно.
Огановский сокрушенно вздохнул:
– Самостоятельно? Ну, знаете ли... Выходит, совсем плохо дело. Самим нам вражеского разведчика нипочем не вычислить. Мы с вами не ищейки, мы боевые псы, волкодавы. Нас учили воевать, а не чужих агентов ловить. Неумеху, который невооруженным взглядом виден, сюда не подошлют. Если проклятый шпион добьется своего и подобная информация окажется у турецкого командования, хоть бы у того же генерала Махмуда вкупе с фон Гюзе...
– То «Большая Берта» станет бить по нашим позициям прицельно, – c горечью закончил фразу Юденич. – Тогда нам всем тут мало не покажется.
– Вот ведь проклятое орудие! – в негодовании Огановский даже кулаком по столу пристукнул. – Словно гвоздь в заднице, прошу простить за грубость, ваше превосходительство!
– Ах, оставьте! – махнул рукой Юденич. – Никакая это не грубость, а предельно четкая констатация прискорбного факта. Я, когда узнал вчера, что число потерь убитыми от обстрела «Берты» перевалило за сотню, а ранеными и контуженными за две, загнул похлеще, большим кавалергардским заходом на пять оборотов... Любой пьяный боцман расцвел бы от удовольствия и расцеловал бы за такой пассаж. А вот подчиненным, наоборот, подобные речи слушать не рекомендуется... Но не выдержал я, сорвался.
– Эх, какая жалость, что погиб Голицын! – досадливо воскликнул Огановский. – Мало того, что он пришелся мне очень по душе, я, признаться, весьма надеялся на него. На то, что поручик со своим отрядом выдернет этот окаянный гвоздь.
Юденич долго молчал, барабаня пальцами по крышке стола. Затем тихо сказал:
– Я, представьте, до сих пор надеюсь. Такие, как Голицын, в огне не горят и в воде не тонут. Даже в распроклятом озере Ван. Вот не верится мне в его гибель, не по зубам костлявой наш поручик! Ведь никто не видел Голицына мертвым...
23
Ранний весенний рассвет смыл с неба последние звезды. Лишь на западе, как прощальный привет отступившей ночи, висел еще призрачный диск бледной луны. Гребни волн заиграли вспышками света, а впадины между ними стали пурпурными. Поверхность воды заискрилась, замерцала зеленью и голубизной. А вот бешеный шквальный ветер, натворивший таких бед, стих. Будто и не было его, будто не наяву произошло страшное несчастье, а в тягучем кошмарном сне.
Ленивые, теперь уже совсем не опасные волны прибоя с мерным рокотом наползали и откатывались, снова наползали и опять откатывались... А на каменистом берегу, у самой кромки воды, сидели пятеро смертельно уставших человек в насквозь промокшей одежде.
Они, надо сказать, легко отделались, побывав в зубах у шальных вихрей. Ушибы, ссадины, царапины, но ни вывихов, ни переломов, ни сотрясений мозга.
Хуже всех приходилось несостоявшемуся утопленнику, который все же вдосталь нахлебался озерной водички и около четверти часа провалялся в забытьи. Сейчас Дергунцов, оправдывая свою фамилию, дрожал всем телом, он даже сделался как бы меньше ростом. Неважно выглядел и Петр Бестемьянов, сказывался возраст. Голицын и двое молодых казаков оправились быстрее, сейчас они занимались разборкой и чисткой оружия, которое тоже побывало в воде.