Да, он все-таки добрался до жерла окаянной супергаубицы, но что теперь бросить в него? Чем заклинить снаряд на несколько неуловимых долей секунды, которых хватит для того, чтобы отправить злобного стального монстра в преисподнюю, где «Большой Берте» самое место?
В отчаянии Голицын стал забрасывать в ствол все, что мог, что оставалось у него при себе. Пасть «Большой Беты» поглотила «браунинг» поручика, с которым Голицын никогда не расставался, портсигар, офицерский ремень с пряжкой и даже медальон с портретом Веры Холодной. С камнями, конечно, надежнее, но и этот разномастный набор мог заклинить снаряд при залпе, по крайней мере, Сергей надеялся на это, потому что больше ему не на что было надеяться.
Увидев Голицына на самой верхушке исполинского ствола, у дульной насадки, штабс-капитан Левченко выполнил специальный приказ поручика, который тот отдал персонально ему. Андрей махнул двоим своим бойцам, оставшимся у вагона с вражеским офицерьем, из-под его колес вышибли тормозные башмаки. Когда они с Голицыным договаривались об этой завершающей части плана, ни тот ни другой еще не знали о назначении вагона, о его, так сказать, начинке!
Левченко мрачно усмехнулся: что ж, тем лучше!
Сейчас вагон тронется под небольшой уклон, а к его буферу загодя уже была привязана длинная прочная веревка, другой конец которой закрепили на спусковом механизме «Большой Берты»...
По всем расчетам, Голицын должен был, покуда вагон наберет скорость и веревка, натянувшись, приведет спусковой механизм в действие, успеть покинуть гаубицу и присоединиться к Левченко в заранее присмотренном укрытии. Весь трюк с вагоном и веревкой был задуман именно ради того, чтобы никому не пришлось давать залп вручную, находясь прямо у орудия, ствол которого в результате этого залпа должно разорвать.
Но сейчас собственная хитрость оборачивалась против раненого поручика: провозившись со странным набором предметов, он мог не успеть покинуть ствол «Берты», самое опасное место!
Когда Андрей Левченко подбежал к Бестемьянову и Николеньке, те уже сидели на конях.
– Сейчас рванет! – выдохнул штабс-капитан и затейливо выругался. – Что с Сергеем, почему он не уходит?!
– Мы уходим! – решительно сказал Бестемьянов и перекрестился. – Его уже не спасти, а мы должны спасти великого князя!
Так уж был устроен старый унтер, что в первую голову думал и заботился о своем ненаглядном соколенке.
Штабс-капитан не успел возразить, потому что возразил лично соколенок и самым решительным образом.
– Уходим?! Никогда! Я его спасу! – закричал Николенька, свесился с седла, неожиданным рывком выхватил из руки Бестемьянова поводья коня, приготовленного для Левченко, и поскакал к гаубице, прямо под дульную насадку, рядом с которой стоял, пошатываясь от боли и головокружения, Сергей Голицын.
Провисшая веревка постепенно поднималась все выше над шпалами, начала натягиваться...
И грянул залп! Над «Большой Бертой» встало облако огня и дыма, ствол гаубицы превратился в некое подобие уродливой стальной орхидеи, с рваными лепестками, торчащими в разные стороны. Прямо голубая мечта скульптора-авангардиста, которые в начале века стали плодиться, как кролики.
Метались среди возникшего внизу пожара бешено ржущие лошади, ярким пламенем горел вагон, в котором завывали от предсмертного ужаса заживо поджариваемые офицеры...
37
Поздним утром на берегу озера Ван стояли два русских генерала, Юденич и Огановский. Лица у их высокопревосходительств были печальные, потому что очень уж невеселыми были новости, которые только что поведали господам генералам отставной унтер Петр Бестемьянов и сбежавший из турецкого плена штабс-капитан Андрей Левченко.
– Сколько ваших товарищей по плену осталось в живых? – отрывисто спросил Юденич штабс-капитана, стоящего рядом.
– Трудно сказать, ваше превосходительство, бой был очень ожесточенным, потом еще этот страшный взрыв... Подполковник Ростовцев геройски погиб у меня на глазах. Не думаю, что в живых осталось более пяти-шести человек, наверняка кто-то из них ранен, возможно, тяжело. Мы потеряли друг друга в жуткой неразберихе, начавшейся после взрыва «Большой Берты». А ведь им еще придется добираться горными тропами к линии фронта, переходить ее... Но как бы то ни было, турок наши освободившиеся офицеры положили впятеро больше! Даст Господь, и выжившие доберутся до наших передовых позиций, хоть мне не слишком в это верится.
– Но вам ведь удалось это, – заметил Огановский. – Вы же удачно и поразительно быстро добрались до линии фронта и перешли ее!
– Мы должны благодарить армянского мальчика-проводника, – пояснил Левченко. – Он дождался нас в условленном месте. Увы, только двоих... И провел, как и обещал, быстрым и потайным путем мимо турецких застав и секретов. Если бы не он, мы бы с Николаичем не смогли так быстро добраться до своих.
Андрей опустил голову и глухо закончил:
– Если бы вы знали, господа генералы, как мне горько докладывать вам, что... – он прервался, тяжело сглотнул. – Что проклятая «Берта» уничтожена такой ценой.
Бестемьянов, тоже стоящий рядом, не мог вымолвить ни слова: он плакал. Душа старого унтера разрывалась от боли: он снова потерял своего соколенка, на этот раз безвозвратно. Левченко стоило колоссальных трудов уговорить Петра Николаевича покинуть распадок рядом с уничтоженной гаубицей. Бестемьянов не желал уходить, не желал попытаться перейти линию фронта. Он хотел умереть и остаться тут, рядом с местом, где погиб великий князь. Только намертво вбитая в сознание привычка подчиняться воинской дисциплине и приказу старшего по званию помогла Андрею Левченко все-таки увести старого унтера с собой. Да еще желание Бестемьянова отомстить врагам за смерть Николеньки.
– И вот еще что, – продолжил справившийся с собой штабс-капитан, – поручик Голицын надеялся, что об армянском мальчике позаботятся. Он ведь лишился семьи и родного дома.
– Конечно, позаботимся, – ответил Огановский. – Мальчик теперь станет подданным российской короны. Мы с Николаем Николаевичем представим его к медали «За храбрость». Будет учиться в пажеском корпусе, я уверен, что государь подпишет такой указ и дарует маленькому армянину личное дворянство. Он заслужил такую честь.
– Вы двое тоже не останетесь без наград, – подхватил Юденич, подняв взгляд на Левченко с Бестемьяновым. – Обоим по Георгию 4-й степени. Это самый высший орден, который я могу дать своим личным приказом.
Бестемьянов склонил голову еще ниже: что ему было сейчас до самых высоких наград? Разве вернут они погибшего Николеньку? Эх, лучше бы его самого трижды убили, лучше бы его басурмане замучили!..
Да, поручик Голицын выполнил свое обещание: «Большая Берта» была уничтожена, можно продолжать подготовку к летнему наступлению. Но за успех заплачена страшная цена: сам поручик Голицын и великий князь Николай погибли.
– Придется докладывать о гибели великого князя государю императору, – грустно сказал Огановский, обращаясь к Юденичу.
– Не рано ли? – нерешительно возразил тот. – Ведь никто не видел мертвыми ни великого князя, ни поручика. Может, повременим?
Юденич вопросительно посмотрел на штабс-капитана, как бы советуясь с ним: стоит ли повременить с такой печальной вестью?
– Ах, оставьте, ваше превосходительство! – губы Левченко задрожали. – Как они могли уцелеть в том аду? Нет, на такое чудо я не надеюсь...
А вот зря не надеялся! Потому что в эту печальную минуту всемогущая судьба показала, что она любит отчаянных храбрецов и героев, которые не побоятся рискнуть своей жизнью, чтобы спасти друзей и соратников.
Над водой озера раздался дробный перестук лошадиных копыт, и из тумана, затянувшего берег, вырвались четверо всадников.
Великий князь, за ним поручик, держащий уздечку одной рукой и бледный, как известка, за Голицыным двое казаков, уходивших с ним в рейд полтора суток назад.
Когда стало понятно, что это не призраки, а живые люди, именно что чудом вырвавшиеся из лап смерти, господа генералы не смогли удержать радостно-удивленных возгласов. Штабс-капитан Левченко сначала схватился за сердце и сел прямо на прибрежную гальку, но тут же вскочил и бросился к Сергею Голицыну, который с трудом спешивался.
Петр Бестемьянов, когда до него дошло, что, вопреки всему, он снова видит своего любимца, широко перекрестился, шагнул к спрыгнувшему с коня великому князю... Но тут сознание покинуло старого унтера, и Николенька еле успел подхватить обмякшее тело Бестемьянова.
– Осторожнее, Андрюша, друг, – чуть слышно прошептал бескровными губами Голицын попытавшемуся обнять его штабс-капитану. – Подстрелили меня.
Слегка пошатываясь, Голицын подошел к генералам, по всем правилам, хоть с видимым трудом, отдал честь.
– Ваше превосходительство! – обратился он к командующему Кавказской армией. – Боевая задача выполнена, «Большая Берта» уничтожена. Освобождены из турецкого плена двадцать четыре русских офицера. К сожалению, большинство из них геройски погибли. Считаю себя обязанным доложить вам, что, если бы не их доблесть и самоотверженность, мне не удалось бы подорвать гаубицу.
– Вы ранены? – озабоченно спросил Огановский. – Что с вашей рукой, поручик?
– Вероятно, перебита лучевая кость. Не извольте беспокоиться, господин генерал, ведь я среди своих. Заживет, как на собаке, – слабо улыбнулся Голицын. – Не везет мне с левой рукой, вторая дырка за полгода...
– Но как вам удалось спастись? – с удивлением спросил Юденич. – Вам и великому князю. Мы, признаться, уже в мыслях похоронили вас...
– Это великому князю спасибо, – Голицын кивнул в сторону покрасневшего от смущения Николеньки. – В самый последний момент, когда я уже с жизнью прощался, он подскакал с заводным конем в поводу. Ну, я же кавалерист и, говорят, неплохой. Вскочил в седло, и рванули мы с его сиятельством от «Большой Берты». А секунд через десять она тоже рванула. Только ствол разорвало не в нашу сторону, тут просто повезло, иначе... Дальше что? Когда я на коне, ваше превосходительство, смерти за мной не угнаться. Повстречали вот во всеобщей неразберихе двух этих славных казаков... Героические хлопцы, ваше превосходительство, они из тех храбрецов, что со мной в рейд уходили. Только двое их осталось, остальным же вечный покой и вечная слава. Думаю, что станичники достойны высоких наград и внеочередного производства в унтер-офицерский чин. Затем мы вчетвером скакали вдоль берега всю ночь, потом с боем – гранаты и немного патронов у нас оставались! – перешли линию фронта. Но, хочу еще раз подчеркнуть, если бы не доблестное поведение великого князя Николая, я бы не имел чести сейчас рапортовать вам. Он настоящий храбрец и герой, даром что годами молод.
– Ваши превосходительства! – заплетающимся от волнения языком сказал великий князь, обращаясь к обоим генералам сразу. – Это господин поручик настоящий герой! Ведь он не вскочил на коня, он спрыгнул с пятисаженной высоты, прямо со ствола басурманской пушки, и он попал точно в седло! Если бы я не видел этого своими глазами, ни за что не поверил бы, что такое вообще возможно, а ведь господин поручик был уже ранен в руку! – юноша смотрел на Сергея горящими от восторга глазами. – Если бы господин поручик промедлил хоть на несколько секунд... Тогда бы я остался в момент взрыва прямо под стволом. Тогда бы я с вами сейчас не разговаривал. Это не я его спас, это господин поручик Голицын спас нас обоих.
– Позвольте, ваше превосходительство, – теперь к Юденичу обратился Андрей Левченко.
– Говорите, господин штабс-капитан, – кивнул командующий, – мы вас слушаем.
– Вместе с великим князем Николаем мы бежали из плена, мы сражались плечом к плечу. Я считаю своим долгом заявить, что великий князь проявил смелость, находчивость и несомненный воинский талант. Он храбро дрался, он проявил себя воином и настоящим мужчиной.
Услышав такие слова, Николенька зарделся, как маков цвет, а Юденич тихонько буркнул в усы:
– Перехвалите юнца... Впрочем, молодчина, чего уж там...
– Ваше превосходительство, господин командующий! Я прошу вас оставить меня здесь, на фронте, в действующей армии. Когда-то же должен я начинать! Я хочу стать настоящим боевым офицером! Неужели я не доказал, что достоин этой чести? – с отчаянной решимостью произнес великий князь.
– Я бы оставил, – тихо сказал Огановский, словно бы обращаясь к самому себе.
– Я бы тоже, – столь же тихо, но так, чтобы великий князь и поручик Голицын услышали его слова, отозвался Юденич. – Увы, это невозможно. Я получил по фельдъегерской связи негласное распоряжение императора: лишь только мы разыщем великого князя, тут же «под присмотром» отправить его в столицу.
Николенька низко опустил голову, а Голицын недовольно произнес:
– Но как же так? Он же впрямь доказал свое право драться за Россию!
Юденич чуть раздраженно пожал плечами:
– Решения государя не обсуждаются. Я полагаю, поручик, что лучшим сопровождающим для великого князя станете вы. Тем более вам положен отпуск для лечения ранения. Штабс-капитан Левченко тоже отправится с вами, ему нужно отдохнуть и прийти в себя после перенесенных в плену невзгод.
– А я, ваше высокопревосходительство? – раздался слабый голос очнувшегося Бестемьянова. – Меня тоже с их сиятельством отправьте, нельзя мне с Николенькой расставаться!
38
Прошло три недели с того дня, как граф Александр Николаевич Нащокин давал прием, на котором князь Сергей Михайлович Голицын, поручик Лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка, был представлен королеве синематографа Вере Холодной. Вновь наступил вечер среды, и в особняке графа Нащокина снова собрались приглашенные на светский раут гости.
Заведенный порядок «Нащокинских сред» не изменился: дамы и господа прохаживались по гостиной, пили шампанское из фужеров, подаваемых вышколенными лакеями, лениво обменивались друг с другом светскими, придворными, коммерческими и прочими новостями. Приемы у Нащокина за то и ценились высшими кругами столичного общества, что на них можно было в неофициальной обстановке встретиться с нужным человеком, обсудить волнующие вас проблемы, наконец, просто беззлобно посплетничать.
– ...сахарозаводчик Полозов? Который тамбовский городской голова? Что вы, барон, это вас кто-то обманул, насколько мне известно, Полозов не близок к разорению, а вовсе наоборот. Да, мне приходилось бывать в Тамбове. Умопомрачительная дыра. А вот тут вы правы, ваша светлость: Полозов наворовал столько, что хватит внукам и правнукам. Если они у него будут. Казнокрад большого размаха. При Петре Великом его непременно повесили бы, а при матушке Екатерине отправили бы по Владимирке в кандалах. Золотые были времена! Но, барон, мой вам совет: трижды подумайте, прежде чем связываться с Полозовым на поле коммерции и биржевой игры. Это такой редкостный пройдоха и жулик, что самого Вельзевула надует. Однако исключительно умен, этого у него не отнимешь.
– ...и только представьте, Анета, Алексис сделал все возможное, чтобы свести этого молодого безумца, корнета Терецкого, с Мари! Да, я сама свидетельница, Алексис только что любовные записки им не разносил. Он добился своего: теперь Мари на него и не смотрит, она влюбилась в Терецкого, как кошка, и, по слухам, уже оказала корнету максимальную благосклонность. Ума не приложу, зачем Алексису это понадобилось.
– Бог мой, милочка, чего ж здесь непонятного? Графу Алексею необходим постоянный мужчина в Машенькиной постельке, дабы злые языки не укладывали туда самого графа. У него очень ревнивая жена, а свои средства граф давно прокутил. Так что пока граф не пустит по ветру приданое, он постарается поменьше раздражать супругу и не давать ей поводов для ревности.
– ...никогда не видел такого блестящего карамболя! О! Этот молодчик далеко пойдет, он уже сейчас владеет кием лучше всех клубе.