— Нет, — покачал головой Халецкий. — Он не нуждается в отмщении. Я служу здесь для того, чтобы люди, которые едут в огромном вагоне нашей жизни, не знали никогда того унизительного страха, который хуже выбитых зубов и измордованного тела…
Обо всем этом я вспомнил, снимая в прихожей Халецкого плащ и вешая его рядом с шинелью, которую надевают один раз в год. Халецкий сказал жене:
— Познакомься, Валя. Рекомендую тебе — мой коллега Станислав Тихонов, человек, который не женится, чтобы это не отвлекало его от работы.
Жена махнула на него рукой.
— Мое счастье, что я за тебя вышла, когда ты еще там не работал. А то бы вы составили прекрасный дуэт. Жили бы себе, как доктор Ватсон с Шерлок Холмсом.
Я пожал ей руку и сказал:
— Не вышло бы. У них там еще была миссис Тернер, а сейчас сильные перебои с домработницами.
Она покачала головой.
— Вот с моими двумя оболтусами тоже беда — хоть убей, не женятся. А так бы хорошо было… — Она проводила нас в столовую и спросила меня: — Вы потерпите до ужина еще минут двадцать или уже невмоготу?
— Конечно, потерплю.
— И прекрасно, — обрадовалась она. — У нас сегодня тушеный кролик. И с минуты на минуту подойдут наши Миша с Женей, тогда сядем вместе за стол. — И добавила, словно извинялась: — Я так люблю, когда они вместе с нами… Большие они стали совсем, мы их и не видим почти.
— Мамочка, мамочка, сейчас сюда ввалится пара двухметровых троглодитов, и гость не сможет разделить твоей скорби по поводу того, что они редко с нами обедают, — сказал Халецкий, и в голосе его под налетом иронии мне слышна была радость и гордость за «двухметровых троглодитов», и я подумал, что «троглодиты» Халецкого, которых я никогда не видел, должны быть хорошие ребята.
Жена ушла на кухню, а мы уселись за стол, и Халецкий придвинул к себе стопку бумаги и толстый цанговый карандаш с мягким жирным грифелем.
— Так что там слышно с андаксином этим самым? — спросил я.
— Ну, андаксин это я для примера назвал, дабы вам понятнее было, что это такое. — Халецкий короткими легкими нажимами рисовал на бумаге пса. — Но андаксин или элениум относятся к группе «малых» транквилизаторов. А вещество, исследованное нашими экспертами, — «большой» транквилизатор…
Пес на рисунке получался злой, взъерошенный, и выражение его морды было одновременно сердитое и испуганное.
— А чем они отличаются — «большой» от «малого»?
— В принципе это совсем разные группы химических соединений. «Малые» транквилизаторы относятся к карбоматам, а «большие» — к тиазинам.
Халецкий поправил кончиком карандаша дужку золотых очков, отодвинул листок с разозленным псом в сторону и стал рисовать другого пса. Он был сильно похож на первого, но рожа у него была умильная, заискивающая, а хвост свернулся колбаской.
— Я буду вам очень признателен, если вы оторветесь от своих собак и объясните мне все поподробнее, — сказал я вежливо. — Меня сейчас собаки не интересуют.
— И зря, — спокойно заметил Халецкий. — Я это рисую для вашего же блага, ибо не надеюсь на ваше абстрактное мышление. Ведь вы, сыщики, мыслите категориями конкретными: «украл», «побежал», «был задержан», «показала»…
— Благодарю за доверие. — Я поклонился. — Отмечу лишь, что мои конкреции дают пищу для ваших абстракций…
Халецкий засмеялся.
— Сейчас, к сожалению, все обстоит наоборот: из моих туманных абстракций вам предстоит материализовать какие-то конкреции, и я вам заранее сочувствую. Дело в том, что и «большие» и «малые» транквилизаторы объединяются по принципу воздействия на психику. О малых — элениуме, андаксине, триоксазине вы знаете сами, а «большими» лечат глубокие расстройства — бред, депрессии, галлюцинации. Из «больших» наиболее известен аминазин.
— А при чем здесь собаки?
— При том, что если разъяренной собаке в корме дать таблетку триоксазина, то она сразу же станет ласковой, спокойной и веселой.
— Так это же в корме! Если вы мне сейчас дадите маленько корма, я и без лекарства стану ласковым и веселым.
— Это я по вашему лицу вижу. Но разница в том, что собака впадает в блаженство от лекарства и без корма.
— Понятно. Так что — Позднякову дали здоровую дозу аминазина?
— Вот в этом вся загвоздка. Наши химики обнаружили в пробке вещество, не описанное ни в одном справочнике, — это не просто «большой» транквилизатор, это какой-то тиазин-гигант. В принципе он похож на аминазин, но молекула в шесть раз больше и сложнее. Короче, они затрудняются дать категорическое заключение об этом веществе.
— А что же делать?
— Дружить со мной, верить в меня.
— Я вам готов даже взятки давать, Ной Маркович.
— Я беру взятки только старыми почтовыми марками, а вы слишком суетливый человек, чтобы заниматься филателией. Поэтому я бескорыстно подскажу вам, что делать.
— Внимаю пророку научного сыска и филателии.
— Поезжайте завтра с утра в Исследовательский центр психоневрологии, там есть большая лаборатория, которая работает над такими вещами. Они вам дадут более квалифицированную консультацию, да и в разговоре с ними вы сможете точнее сориентироваться в этом вопросе…
В прихожей раздался звонок, хлопнула отворяемая дверь, и две молодые здоровые глотки дружно заорали:
— Мамуленька, дорогая — мы с голоду подыхаем!..
По-видимому, явились «троглодиты»…
ГЛАВА 4
Исследовательский центр оказался современным модерновым зданием — сплошь стекло и пластик. Издали он был похож на аэропорт, а внутри на зимний стадион. Стекло было кругом: стеклянные витражи, стены, часть потолков, и только турникет за стеклянными дверьми у входа был металлический. Турникет казался частью тела вахтера, усовершенствованным продолжением его корявого туловища, блестящим окончанием рук. Он внимательно рассматривал мое удостоверение, читал его снова и снова, как будто надеялся в нем найти что-то такое, что разрешило бы ему меня не пропустить. Но пропуск был заказан, и в удостоверении, наверное, оказалось все нормально, потому что он сказал:
— Ну что ж, проходите. — И в голосе его плыло сожаление.
Вверх по лестнице — два марша, бесконечный коридор, поворот направо и стеклянная дверь с надписью: «Секретарь». Я всегда заново удивляюсь тому, что на двери руководителя никогда не пишут его фамилию; на приемной указано «секретарь», будто секретарь и является здесь самой главной фигурой, а имя Того, Чей вход она охраняет, и вообще лучше не называть.
В этом стеклянном аквариуме царила сказочная тропическая рыбка. Рыбке было лет двадцать, и выглядела она очень строгой. И оттого, что она была строгой, казалась еще моложе и красивее. Я поздоровался с ней и сказал:
— Вы похожи на подсолнух. У вас длинные желтые волосы, черные глаза, а сама вы тоненькая и в зеленом костюме.
На что она мне ответила:
— Вам было назначено на тринадцать часов, вы опоздали на семь минут.
Я сказал:
— Ваш вахтер виноват. Он меня продержал восемь с половиной минут, рассматривая мое удостоверение.
— Это все вы объясните профессору Панафидину. Александр Николаевич сам никогда не опаздывает и страшно не любит, когда это делают его визитеры. Теперь сидите ждите, у него товарищи, он освободится минут через сорок.
— Прекрасно, — сказал я. — У вас буфет или столовая есть?
— На нашем этаже есть буфет, — не выдержала, улыбнулась рыбка. Видимо, ее рассмешило, что я из неудачи хочу извлечь вполне конкретную пользу. — Приятного аппетита.
— Спасибо. — И я отправился искать гастрономический оазис в этой стеклопластиковой канцелярской пустыне.
В аквариуме, точно таком же, как тот, где обитала тропическая рыбка-секретарша, стояла кофейная экспресс-машина и за дюжиной столиков расположилось довольно много людей. На меня не обратили ни малейшего внимания, я взял чашку кофе с бутербродами и уселся за свободный стол в центре комнаты, не спеша огляделся. За соседними столиками люди были озабочены и беззаботны, молоды и зрелы, веселы и мрачны, и разговоры их прозрачным мозаичным куполом висели над моей головой:
— …Да что ты мне баки забиваешь? При чем здесь эффект Мессбауэра?..
— …В Доме обуви вчера давали сапоги на «платформе» по восемьдесят рэ. Потряска!..
— …Перцовскому оппонент диссертацию валит…
— …А вы еще продукт на ЯМР не сдавали?
— …Да не надо ему было за фосфозены браться. Он же в этом ничего не петрит…
— …Конечно, везун — и все. Ему «Арарат» с золотыми медалями сам в руки упал…
— …А мы на осциллографе сняли все кривые. Не-а, с кинетикой вопросов нет…
— …Валька Табакман в отпуске на Чусовой был. Икону обалденную привез — пятнадцатистворчатый складень, закачаешься. Он ее глицеральдегидом чистит…
— …Ну и жуки! Пронякин только отбыл в ИОНХ, они тут же притащили в дьюаровском сосуде пять литров пива и в муфеле шашлыки нажарили — красота…
— …Ничего не значит — Сашку Копытина у нас четыре года младшим продержали, а в Нефтехиме он за пару лет доктор скую сделал…
— …Новый «Жигуль», конечно, лучше старого, но ведь не на две тыщи?
— …А я плюнул на все, везде наодолжался и за кооператив внес. Две сто — северное Чертаново…
— …Панафидин строит сейчас какую-то грандиозную установку…
— …Пенкосниматель ваш Панафидин…
— …Талантливых людей никто не любит…
— …Девчонки из его лаборатории стонут — присесть некогда.
— …Панафидин лентяев не держит…
— …Он себе «Жигуля» красного купил…
— …Рожа у него самодовольная…
— …Бросьте, девочки, он очень цельный человек…
— …Панафидин…
— …Панафидин…
В стерильно чистом кабинете и намека не было на так называемый творческий беспорядок. Каждая вещь стояла на своем месте, и чувствовалось, что, прежде чем поставить ее сюда, хорошо подумали. Но, пожалуй, больше всего на месте был хозяин кабинета. Такого профессора я видел впервые в жизни — ему наверняка и сорока лет еще не было. Жилистый, атлетического вида парень в элегантных очках, шикарном темно-сером костюме «эвритайм», ярком, крупно завязанном галстуке с платиновой запонкой. И лицо у него, безусловно, было штучное — я на него просто с завистью смотрел. Длинные соломенно-желтые волосы, могучие булыжные скулы, чуть впалые щеки, несокрушимый гранит подбородка. А за продолговатыми стеклами очков, отливающих голубизной, льдились спокойные глаза умного, хорошо знающего себе цену мужчины.
И от всего этого человеческого монолита, свободно расположившегося в удобном кресле за сверкающей крышкой пустого письменного стола, веяло такой железной уверенностью, таким благополучием, такой несокрушимой решимостью сделать весь мир удобным для потребления, что я немного растерялся и сказал как-то неуверенно:
— Вам должны были звонить обо мне. Я инспектор МУРа Тихонов…
— Очень приятно. Профессор Панафидин. Прошу садиться.
И я сразу обрел на мгновение утраченную уверенность, потому что из этого сгустка целенаправленной человеческой воли тоненьким голосом пропищала обычная людская слабость — наше рядовое маленькое тщеславие, ибо в традиционной формуле приветствия и знакомства, выполненной по всем нормативам и требованиям, я уловил горделиво-радостное удовольствие от вслух произнесенного своего титула — символа принадлежности к особому кругу отмеченных божьим даром людей. И еще я понял, что профессорское звание Панафидин носит недавно.
Я уселся в кресло, протянул Панафидину криминалистическое заключение и отдельный листок с вычерченной экспертами формулой вещества, извлеченного из пивной пробки.
— Нам нужна ваша консультация по поводу этого вещества. Кем производится, где применяется, для чего предназначено.
Панафидин бегло прочитал заключение, придвинул листок с формулой, внимательно рассматривал его, при этом он шевелил верхней губой и указательным пальцем двигал по переносице очки. Я разглядывал пока кабинет. На подоконнике лежала прекрасная финская теннисная ракетка, а в углу, рядом с вешалкой, белая спортивная сумка с надписью «Adidas» — предмет невероятного вожделения всех пижонов. Панафидин поднял на меня сине-серые, чуть мерцающие, как влажный асфальт, глаза, спросил:
— А у вас что, есть такое вещество? — И мне показалось, что он взволнован.
— У меня нет, — сказал я.
Я готов был поклясться, что Панафидин облегченно вздохнул. Отодвинул от себя лист, сказал с холодной усмешкой:
— Ваши эксперты ошиблись. Это артефакт, — и снисходительно пояснил: — Искусственный факт, научная ошибка, небыль.
— Почему? — настороженно спросил я, совершенно отчетливо заметив растянутый на несколько мгновений перепад настроения Панафидина.
— Потому что такого вещества, к сожалению, еще не существует. — Панафидин кивнул на листок с эскизом формулы. — Эта штука называется «5–6-диметиламинопропилиден-10-17-дигидроксибензоциклогептан гидрохлората». Похоже на сильно действующее лекарство триптизол, но, видимо, во много раз сильнее за счет аминовых цепей…
— Как же вы можете запомнить такое? — с искренним недоумением спросил я. Панафидин усмехнулся.
— Во-первых, я не запоминаю это, а читаю по формуле. Во-вторых, мы сами занимаемся этим. Довольно давно. И, к сожалению, пока безрезультатно.
— То есть вы хотите сказать, что науке неизвестно это вещество?
Видимо, я сказал что-то не так, потому что Панафидин снова еле заметно усмехнулся и пояснил:
— Химикам известно это соединение, но только на бумаге. Получить его, хотя бы лабораторно, «ин витро», нам пока не удается. — А чем объясняется ваш интерес к этому соединению?
— По нашим представлениям, это транквилизатор гигантского диапазона действия. Существование такого лекарства могло бы произвести революцию в психотерапии…
— А в чем отличие его от существующих транквилизаторов?
Панафидин задумчиво покрутил пальцем на столе зажигалку — красивую, обтекаемую вещицу, похожую на кораблик, внимательно посмотрел на меня.
— По-видимому, вы в этих вопросах не совсем компетентны, поэтому я постараюсь упростить все до схемы. Суть состоит в том, что двадцать лет назад доктор Бергер выпустил из бутылки джинна, которому ученые присвоили название «транквилизатор», то есть «успокаивающий». Началась эра прямого воздействия химии на психическое состояние человека. В целом это было исключительно своевременное открытие, потому что неизбежные вредные последствия научно-технического прогресса — умственные перегрузки, бешеный поток информации, уровень шума, общий темп жизни — все стало обгонять способность нашей психики приладиться к уже свершившимся переменам в мире.
Зазвонил телефон.
— Извините, — сказал профессор и снял трубку. — Панафидин у телефона. А-а! Сколько лет, сколько зим! В наше время, чтобы дружить, надо или вместе жить, или вместе работать… Если хочешь, приезжай сегодня на стадион «Шахтер», там прекрасный корт… Нет, я на «Науку» не езжу — неинтересно. Ну и отлично! До вечера, обнимаю.
Панафидин опустил трубку на рычаг и без малейшей паузы продолжил:
— Результатом отставания нашей психики от прогресса явились нервные перегрузки, депрессии, необъяснимые страхи. И тут появились транквилизаторы, снимающие подобные явления. Естественно, что они стали широко применяться во всем мире…
Я перебил Панафидина:
— А на какие органы воздействуют транквилизаторы?
Панафидин чиркнул зажигалкой, закурил сигарету, подул, отгоняя от себя синее облако дыма, затем не спеша сказал:
— На лимбическую систему, есть такая, между большими полушариями мозга и его стволом. Грубо говоря, именно здесь рождаются человеческие эмоции. Так вот, после открытия Бергера химики, психиатры и психологи стали искать во всех направлениях аналогичные лекарства.
— Мне показалось, что вы сказали: «…химики стали искать…» Что, подбирать на ощупь? — спросил я.
— Ну, не совсем так. Скорее даже совсем не так. Конечно, элемент слепого поиска присутствует в любом эксперименте, но мы выбираем вещества одного класса и группы. И препарат мы ищем с заранее спрограммированными свойствами.
— И вот это, — я кивнул на листок с формулой, — должно реагировать по заданному механизму?