Ширшов ехал на своих «Жигулях» по Москве. Рядом с ним сидел хмурый Боков. Майор молчал. Ширшов нервно поглядывал на него, не решаясь спросить, чем все закончилось и как. Его волновало одно: не проговорился ли про деньги, отданные ему.
– Ну, как там родовые схватки? – вдруг заговорил майор, и Ширшов вздрогнул. – Жена еще не родила?
Ширшов улыбнулся.
– Пока не родила! Стоило мне приехать, и схватки прекратились! У баб так бывает! Да и я на свою благотворно действую! Карма! Все про нее говорят! Не слышали?
Но Боков не ответил.
– Но ты ведь не поехал на задержание Антона по другой причине. Верно? – вдруг спросил Боков.
– Почему по другой? – удивился Ширшов, но, взглянув на Бокова, вдруг встревожился.
– Подумай! Не люблю, когда мне лгут! – холодно бросил майор и умолк, глядя в окно.
Ширшов сжал руль и посерел лицом. На его лбу заблестели бисеринки пота. Несколько секунд оба молчали.
– Мальчонка обо всем растрепал? – не выдержав, спросил у майора Ширшов.
Боков кивнул. Ширшов задергал желваками, съехал на обочину, остановился, поморщился. Тяжело вздохнул.
– Сам не ожидал, что так все получится! Мечта о своей машине завелась лет пять назад! Пригадывал, приценивался! – он шумно вздохнул. – А тут вдруг все сошлось! Как говорят, разум помутился! И я всей рожей об асфальт!
Боков молчал.
– И что теперь со мной? По всей строгости закона?
Боков помедлил еще, потом заговорил:
– У тебя, капитан, целый букет провинностей: превышение служебных полномочий, использование служебного положения в корыстных целях, давление на виновного с целью вымогательства взятки, так что лет на шесть можешь загреметь при всех смягчающих! – перечислив все статьи, Боков поморщился. – Плюс лишение офицерского звания, всех наград и конфискация имущества!
Ширшов задергал желваками, уронил голову на руль.
– Жаль, ребенка не увижу, – он смотрел в одну точку. – Теща заставит жену развестись со мной.
И он глухо застонал. Боков молчал.
Беркутов открыл дверь кабинета начальника Мосторговли Старшинова, заглянул. Начальник уже сидел за своим столом, без пиджака, в широких подтяжках. Старшинов его заметил, замахал рукой. Беркутов вошел, присел за стол. Старшинов нажал кнопку селектора.
– Ирусь, чайку нам не организуешь?! И пирожками угости Георгия Константиновича!
– А как же! И года не пройдет!
Старшинов рассмеялся ее шутке и тут же отключился, с грустью взглянул на Беркутова. Директор гастронома сидел напряженный.
– Там все все знают!
Он хмуро ткнул в потолок.
– Но счет пока все не в нашу пользу! У Аримина нашли пятьдесят пять тысяч долларов в молочном бидоне! Брежнев был возмущен! И когда только наш пострел успел столько намолотить?! Н-да, ловок наш сахарный оказался! А они, как видишь, не спят, крутятся! И батю обговняли! Мол, Аримин миллион ему преподнес на тарелочке с золотой каемочкой! Н-да! Ты-то сам веришь этому?
Беркутов пожал плечами, протянул заявление.
– Может быть, пора?
Старшинов пробежал глазами заявление Беркутова об уходе, нахмурился, положил перед собой, задумался.
Двое оперов-криминалистов в рабочих костюмах, в каких обычно ходили телефонисты, открыли отмычкой входную дверь, вошли в квартиру Беркутова, прислушались. Но все было тихо. Старший сделал предупреждающий знак молодому, сам прошелся по квартире, заглянул в гостиную, в спальню, в кабинет, в комнату Веры, вернулся в прихожую. Не произнося ни звука, старший указал молодому на кабинет, сам же направился в гостиную. Оба молча начали работать: развинчивать телефоны, чтобы поставить туда «жучки». Молодой оперативник, ставя «жучок» в кабинете, искоса поглядывал на фотографии в рамочках, висевшие на стене. На одной из них молодой Беркутов с погонами старшего сержанта и с орденом Красной Звезды на гимнастерке был запечатлен с другом, капитаном. На другой Беркутов стоял с новорожденной дочерью и с женой на ступеньках роддома. На третьей он гордо позировал рядом с Гришиным и Старшиновым в фойе Кремлевского Дворца съездов. На четвертой – Беркутов с космонавтом Егоровым. Молодой не успел еще поставить «жучок», как зашел старший и сразу же уставился на фотографии. Уважительно качнул головой. Молодой оперативник завинтил телефон. Старший ткнул указательным пальцем на мелкий мусор, оставшийся на стекле, которое покрывало стол. Молодой тотчас вытащил губку и старательно вытер стекло. Старший посмотрел на часы, кивнул головой в сторону прихожей. Оба двинулись туда. Прежде чем выйти, старший взглянул в «глазок» двери. Никого не обнаружив на лестничной площадке, он кивнул напарнику. Щелкнул замок двери, и оба вышли.
Николай Иванович Старшинов неожиданно достал пачку папирос «Герцеговина Флор» и закурил. Это удивило Беркутова, но он и вида не подал. На столе стоял чай в подстаканниках с барельефом Сталина, вазочка с пирожками, печенье и конфеты. Перед Старшиновым на столе по-прежнему лежало заявление Беркутова.
– Попробуй-ка пирожок, Георгий! Ирка сама печет! Объеденье!
Георгий Константинович кивнул, взял пирожок, стал есть.
– Вкусно! – удивившись, произнес Беркутов. – Я хоть и не любитель печеностей, но вкусно!
– Что ты?! – радостно подхватил Старшинов и сам взял пирожок. – Я за день порой двадцать штук съедаю! Поправился на пять килограммов! Представляешь?!
Беркутов кивнул.
– Я запамятовал: ты у нас сколько уже трудишься? – вдруг спросил Старшинов.
– Десять лет.
Старшинов качнул головой.
– Н-да, возраст! Я-то, как ты понимаешь, не против. Сам устал до чертиков и сбежал бы куда глаза глядят. Да надо учитывать обстановку. Н-да!.. Но как там объяснить?
Он кивнул на потолок.
– Через три года тебе шестьдесят, вот тогда налицо все резоны, что называется. А тут что получается? Самый успешный директор, ни одного нарушения, флагман Доски почета – и вдруг по собственному?! Да, замучил диабет, но не рак же! С диабетом вон до девяноста живут! А ты не пьешь, не куришь, налево не гуляешь!
Старшинов вдруг расхохотался. Беркутов недоуменно посмотрел на начальника.
– Не обижайся, я сам такой же, – заметив недоумение Беркутова, махнул рукой Старшинов.
Тоня, жена Ширшова, сидела на веранде, ловко нарезала овощи для борща, несмотря на выпирающий из-под халатика большой живот, словно он совсем не мешал ей. На участок въехали «Жигули» мужа. Тоня выглянула в окно, взглянула на часы и удивилась: половина двенадцатого дня. Она поднялась, вышла на крыльцо.
– Ты чего так рано? Заболел, что ли?!
– Заболел.
Он вылез из машины, хмуро махнул рукой, отодвинул у веранды большой камень, там, в углублении, лежала чекушка. Ширшов достал ее, зубами на ходу сорвал «бескозырку», выпил всю водку из горлышка на глазах жены, шумно выдохнул, занюхал тыльной стороной ладони. После чего зашел на веранду, вытащил из трехлитровой банки соленый огурец, присел на табурет и шумно захрустел. Тоня вернулась на веранду, с тревогой наблюдая за действиями мужа.
– Что-то случилось?
Ширшов жене не ответил, вышел на крыльцо, присел на ступеньку, вытащил свою «Приму», закурил. Тоня последовала за ним, присела рядом.
– Ты можешь хоть слово сказать? – возмутилась она.
– Меня отстранили от дел. Отправили под домашний арест! Вот тебе мое слово!
– За что?
Он нахмурился, промолчал.
– Грозят под трибунал отдать, и лет на шесть загремлю!
Он шумно выдохнул, дернул желваками, и слезы блеснули в его глазах. Тоня испуганно смотрела на мужа, схватилась за живот, стала его поглаживать.
– Да за что же шесть лет-то?! – вдруг, схватившись за голову, застонала она.
– Ты чего?! – всполошился он. – Схватки?!
– Ага, схватки! Ты такие схватки привез, что родишь раньше срока! – насупилась она. – Давай выкладывай все как есть!
– А что выкладывать? Взятку предложили, а я ее взял. На нее и машину купил.
– За что же столько дают?
– За красивые глаза! Да за ерунду! – поспешил разъяснить капитан, чтоб жена не подумала уж совсем неприличное. – Чтоб в тюрьму не угодить!
Тоня молчала, все еще прижав руки к животу и глядя в одну точку. Ширшов, заметив ее оцепенение, усмехнулся, заботливо обнял ее. Глаза Тони увлажнились.
– Сам, дурак, виноват. Не смог устоять. Опять же, мечта была! А сейчас на эти «Жигули» смотреть не могу!
Он помолчал.
– Ты матери пока не объявляй. Скажи, отгулы взял, – вздохнул капитан. Тоня кивнула. Ширшов поднялся, а она встать не смогла. Он снова присел, обнял ее.
– Ты пока не наматывай все это на себя! Может быть, и обойдется! Может быть! То-то урок на всю жизнь! Щелбан основательный мне жизнь поставила!
И он поморщился.
Старшинов загасил папиросу, в упор взглянув на Беркутова. Хлебнул холодного чая.
– Ну а потом – сам понимаешь. Ты у нас, как Волга, которая несет свои могучие воды. И первое, о чем меня там спросят, – он снова ткнул пальцем в потолок, – река обмелеет или нет? А что я им скажу? Не так-то просто найти толкового казначея и своего в доску! Под тобой семь филиалов да твой флагман. Когда там спрашивают, я говорю: баба Машка надежней, чем Морфлот! Все ржут от души!
Он подавил смешок, кашлянул, взглянул на Беркутова, но Георгий Константинович, казалось, пропустил насмешку мимо ушей. Но это Старшинова лишь раззадорило.
– Ты свою кликуху-то хоть слыхал?
– Слыхал! – нахмурился Беркутов.
– Ты уж не серчай, родной! Костиков, черт рогатый, придумал! Меня Папой окрестил, а тебя бабой Машкой! Что к чему, я и сам не понимаю. Шут гороховый. И все ему с рук сходит!
Он рассмеялся.
– Это ведь ты меня стал наверх тащить, когда пришел в управление? – вдруг спросил Беркутов, не меняя выражения своего опечаленного лица. – Я у Евы тут был в гостях.
Старшинов на мгновение задумался. Развернул конфетку, бросил в рот, хлебнул чаю.
– Скажем так: я знал, что ты – бывший муж Евы. А во всем остальном твои личные заслуги.
Он улыбнулся.
– Мы с Евой до твоего возвращения из тюрьмы в ладу жили. А как она тебя прогнала, ну, когда ты вернулся, чуть ли не каждую ночь принималась плакать: где он, чего он, вплоть до того, что хватай пальто и беги тебя искать! Вот разлад у нас и пошел!
Он вздохнул, махнул рукой.
– Я ведь тоже не подарок был! Мог психануть, резким словцом девушку обругать. Да и ревность в мозгу играла. Ведь я ее до сих пор люблю, а она тебя из сердца не выкинет! Н-да…
Он нахмурился.
Максимыч сидел за рулем. Беркутов листал альбом Эдуарда Мане, с тайным восторгом рассматривая репродукции. Его взгляд задержался на картине «Завтрак на траве». Он даже вытащил из портфельчика лупу и стал разглядывать детали этой картины: выражение лиц, закуски на скатерти, отдельные жесты.
– А я, Георгий Константинович, свое новоселье все переношу и переношу! Своим-то кругом мы уже давно справили. А супруга моя теперь знать желает, когда мы своим, так сказать, коллективом отметим. Ее понять можно: тут подготовка требуется! Но я так понимаю, теперь Зою Сергеевну ждать будем? Как без нее?
– Ну да, без нее никак. Успеем, Максимыч, успеем! Не беспокойся! Самое главное, мы о тебе не забываем.
Он улыбнулся и вдруг, что-то вспомнив, оторвался от альбома, помрачнел, взглянул на часы.
– Черт! Вот память дырявая! – вдруг пробормотал он, выглянул в окно. – Разворачиваемся!
Он шумно вздохнул.
Люся заглянула в кабинет Зои, там за столом, проверяя накладные, сидела Лида.
– Возьмите трубку, Лидия Санна! Вам из газеты звонят!
– Из какой еще газеты? – не отрываясь от накладных, пробурчала Лида.
– Из какой, извините, не поняла!
Лида недовольно качнула головой и взяла трубку.
– Да, вас слушают!.. Его сейчас нет, он будет после обеда… Лидия Санна!.. Сделать заказ? Да, возможно!.. Нет, на сегодня невозможно. Как минимум за два дня!.. Простите, но я не могу!.. Вы говорите с заместителем директора, но Георгий Константиныч вам сказал бы то же самое! До свидания!
И она бросила трубку.
– Нахал! – возмутилась Лида. И недовольно покачала головой.
Завотделом Жданов, сидевший в белой рубашке за письменным столом, положил трубку.
– Однако бросила трубку твоя мачеха! Не любит печать, мощное оружие нашей партии!
Он насмешливо посмотрел на Костю. Тот все время разговора Жданова с Лидией отрешенно глядел в окно. Теперь он повернулся к завотделом.
– Я тебе говорил: за час нигде ничего не делается. Тем более для посторонних.
– Да перестань! Позвонили бы из горкома, и твои торгаши на уши бы встали и за полчаса все бы сделали! Что смотришь? Или скажешь, я не прав? – раздраженно бросил Жданов.
Костя резко поднялся.
– Ты, мой друг, пока не из горкома! – не скрывая иронии, сообщил он Жданову. – Ну, все, я пошел!
Костя лихо прокрутил фуэте на одной ноге и выпорхнул из кабинета. Завотделом сидел злой.
– Говоришь, я не из горкома?! Ладно, посмотрим! – вдруг завелся он, снова снял трубку и стал набирать номер.
Беркутов, держа в руках альбом, прошел по длинному коридору коммуналки, нашел комнату под номером шесть. Негромко постучал. Раздался хрипловатый мужской голос:
– Входите! Открыто!
Беркутов вошел. Двадцатиметровая комната, где лежал на кровати Корней Потапович, блистала чистотой. Она была наполнена той старой мебелью, которая была привычной для пятидесятых годов: старый комод, неуклюжий шкаф, кровать с панцирной сеткой и железными шишечками, гнутые венские стулья. Сам хозяин возлежал на кровати с мокрым полотенцем на лбу. Беркутов удивился.
– Что случилось, дядя Корней?!
– Да все свадьба, будь она неладна! Забылся на радостях, хватил лишку, а ночью чуть концы не отдал, а утром результат, как говорят, налицо. Сам видишь.
Он неуклюже взмахнул рукой, попытался подняться, но, простонав, снова откинулся на подушку.
– Лежи, лежи, дядя Корней!
– Садись, пожалуйста!
Он указал на стул. Беркутов пододвинул его к кровати Корнея и сел.
– Послал свою старуху за чекушкой, ничего больше не помогает! Ни кефир, ни огуречный рассол, ни лимонная вода! Ты извини, мы с этой свадьбой закрутились, а я зайти к тебе хотел, поблагодарить. У старухи там ущемление какое-то, ей мази прописали, так сейчас не бегает, а летает! А то помирать вздумала! А как же, встать не могла, пластом валялась. Надо ж, какую ты нам великую поддержку оказал! А я, вишь, и встать не могу! Прости уж меня!
Он снова попытался встать, но снова не смог.
– Да брось ты, лежи! – приказал Беркутов. – Это ты меня извини, я вдруг подумал, что у молодых сегодня свадьба. Вот даже в подарок альбом принес. На день ошибся.
Он показал дядя Корнею альбом Эдуарда Мане.
– Свадьбу мы вчера отыграли. Какой еще подарок, Георгий Константиныч? Ты нам столько уже подарил, что нам со старухой вовек с тобой добром не расквитаться!
– Ну, хватит ерунду молоть! Ты для меня родной человек! И выбрось эти слова: расквитаться.
Он положил альбом Мане на стол. Дядя Корней, кряхтя, снова стал подниматься.
– Ничего, сейчас мы с тобой эт дело отметим!
– Куда ты?! Лежи-лежи! Да я и не пью вовсе!
Дядя Корней снова прилег.
– Как это не пьешь? – не понял он. – Когда мы к тебе заходили, ты чарки три с нами выпил?! – Корней весело посмотрел на Беркутова.
– Мог и четыре! Это у меня специальная водка – чистая вода на серебре. Мои так ее упаковывают, что не отличишь! Гостей много бывает, всем же не объяснишь, что мне нельзя, диабет, вот и приходится изредка в выпивоху рядиться! А прийти к твоим молодым я очень хотел, жаль, что на день ошибся.
Он улыбнулся, взглянув на дядю Корнея.