— Такая поездка стоит кучу денег, — сказала генеральша.
— Это, разумеется, проблема, — согласился с ней Загурский, и в разговоре возникла пауза.
— Помнится, вы как-то говорили мне, что у вас есть определенный интерес в Швейцарии. Вы еще упоминали маленькую горную деревушку... Дай Бог памяти... Лихтендорф, если не ошибаюсь...
Шпильце с нескрываемым восхищением посмотрела на Загурского.
— У вас замечательная память, господин Загурский.
— Ваш интерес не пропал? — спросил профессор.
— Нет...
— Может быть, я мог бы помочь вам... Я, Амалия Потаповна, человек откровенный... Как и положено доктору... Мы с вами договаривались создать ассоциацию. А между ассоциаторами отношения должны быть прямые... Я выполняю
ваше поручение, вы оплачиваете поездку.
Шпильце засмеялась.
,— Как изменились нравы! Лет двадцать назад мы бы с вами целый вечер ходили бы вокруг да около, прежде чем вы осмелились сделать такое предложение... В Россию наконец начинает проникать европейский практицизм.
— Это хорошо или плохо? — спросил Загурский.
— Кто знает... Русские любят повторять: что для русского хорошо— немцу смерть... Или наоборот, не помню. А вы уверены, дорогой друг, что сможете выполнить мое поручение?
— Чем быстрее вы мне его изложите, тем быстрее получите ответ.
— Хорошо, — после некоторого раздумья произнесла Шпильце. — Надеюсь, все, что вы услышите здесь, останется между нами.
— Можете положиться на меня, как на себя, — торжественно произнес Загурский.
— Ну, слушайте. Года два назад один светский повеса заключил пари на женщину. — Шпильце сделала паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление ее слова произведут на Загурского, но не заметила и тени удивления на его лице. — Выиграть пари он не мог: женщина была старомодно воспитана, у нее был муж, двое детей, а у повесы не было никаких качеств, кроме самоуверенности и наглости... И еще... Этот молодой развратник был богат.
— Можете не продолжать, — остановил Шпильце Загурский, — мне известна эта история.
— Откуда? — удивилась Шпильце.
— Из дневника доктора Катцеля...
Амалия Потаповна была неприятно удивлена: «Интересно, что еще он знает из дневника?»
— Ну, что ж... — сказала она. — Это даже к лучшему, что вы знаете все подробности.
— Я знаю, Амалия Потаповна, то, чего не знаете даже вы...
— Вот как? И что же именно?
— Ну, например, вы не знаете, каким образом Юлия Николаевна Бероева, похороненная на Митрофаньевском кладбище, оказалась живой и здоровой. Ведь не знаете?
— Расскажите, сделайте милость, — попросила Загурского генеральша. — Мне это и впрямь весьма интересно.
— Непременно расскажу, но в другой раз... Сейчас меня интересует ваш интерес...
Амалия Потаповна не смогла скрыть недовольство:
— Экий вы, Платон Алексеевич... Я с вами полностью откровенна, а вы скрытничаете... Нехорошо... Ну, что ж, раз начала... В настоящее время Юлия Николаевна живет в швейцарской деревне Лихтендорф вместе с мужем Сергеем Антоновичем Ковровым и двумя детьми от первого брака.
— Понятно... А что бы вы хотели от меня?
— Я слышала, что у Юлии Николаевны плохо с нервами. Еще бы! Пережить такие потрясения... Я удивляюсь, как она еще считается нормальной. Мне думается, вам было бы интересно познакомиться с ней и попробовать поправить ее здоровье. Ну, а уж коли у вас не получится, стало быть, ни у кого во всем мире не получится.
Амалия Потаповна замолчала, ожидая, что ответит доктор, но Загурский не торопился с ответом. Наконец, он проговорил:
— Как я понял вас, Амалия Потаповна, вы хотите, чтобы я поехал в Лихтендорф, познакомился с четой Ковровых и начал лечение Юлии Николаевны. Так?
— Совершенно верно, Платон Алексеевич...
— Видимо, вы также хотите, чтобы результатом этого лечения была бы ее полная невменяемость. Правильно я вас понял?
— Что вы? Господь с вами, —всполошилась Амалия Потаповна. — Какие страшные вещи вы говорите... Да, я полагаю, это и невозможно... Из здорового человека не сделаешь невменяемого...
— Вы прекрасно знаете, что сделать это достаточно просто, но такие услуги, Амалия Потаповна, стоят весьма недешево. Я знаю, что покойному доктору Катцелю вы заплатили за труды в этом деле три тысячи ассигнациями. Это безжалостная эксплуатация людей науки! Признайтесь, что вы заработали втрое больше...
— У вас, Платон Алексеевич, странная манера разговаривать. Невозможно понять, когда вы шутите, а когда говорите серьезно.
— Разумеется, я шучу. Хотя в каждой шутке есть доля шутки.
— Не поняла... Какая доля? — насторожилась Шпильце.
— Я это к тому, что непременно подумаю над вашим предложением.
— Так вы не говорите «нет»? — обрадовалась Шпильце.
— Я очень редко говорю «нет», — сказал Загурский. — В особенности дамам. Мне в ближайшее время понадобится много денег. Я не хочу, чтобы моя жена испытывала неудобства. Я подумаю, и мы еще поговорим об этом. А сейчас позвольте откланяться... Дела...
Дом Загурского. Петербург.
Наташа не спала всю ночь. Когда Загурский предложил ей стать его женой, она подумала, что он нелепо шутит над ней; но он ушел, и она вдруг поняла, что он не шутит, что у него действительно самые серьезные намерения. От осознания этого ей стало совсем невмоготу. Нельзя сказать, что она была совершенно равнодушна к доктору. Нет, она
с нетерпением ждала его утренних посещений, ей нравились его манера держаться, его учтивость и вместе с тем твердость, его уверенность в себе... Но связать свою жизнь
с человеком, о котором она, в сущности, ничего не знала! Несмотря на бурно прожитую жизнь, Наташа любила всего один раз, но понимала, что это — мечта, что слишком
многое стоит между ней и князем Николаем, и перейти эту пропасть они не смогут и не захотят.
Но что же ей делать? Как заведенная Наташа всю ночь ходила из угла в угол по комнате и ничего не могла решить.
Утром явился Платон Алексеевич. Как всегда, приветливый, заботливый, предупредительный. Он осмотрел Наташу, и сегодня осмотр и связанные с ним действия были одинаково стеснительны и для Наташи, и для профессора.
— Не возражаете, если некоторое время вас будет пользовать мой коллега доктор Брандт? Это очень хороший доктор...
У Наташи будто камень с души свалился:
— Вы давеча сказали, что я практически здорова...
— Нет. Я сказал, недельку-полторы вам следует еще полечиться. Кроме того, теперь я знаю, что вам некуда идти... Был бы счастлив, если бы вы оказали мне честь и пожили бы здесь столько, сколько вам нужно.
— Вы очень великодушны, Платон Алексеевич.
— Нет. Здесь нет никакого великодушия... Мне доставляет удовольствие знать, что вы рядом, изредка видеть вас, любоваться вами, получать наслаждение от общения с вами. Какое же здесь великодушие?..
— Надеюсь, вы понимаете, профессор, что я при этом испытываю некоторую неловкость...
— Разумеется... Поэтому я и сделал вам предложение... Наташа улыбнулась.
— Ну, конечно, не только поэтому... Возникла пауза, какая бывает, когда собеседники решают, продолжать ли начатый разговор.
— Я знаю, что вы не любите меня, — прервал паузу Загурский. — Но я также знаю, что не противен вам. Правда?
— Правда... — тихо сказала Наташа.
— Уверяю вас, браки по обоюдной любви, как правило, неудачные браки... Другое дело, когда любит один из партнеров... Тогда есть все основания полагать, что брак будет счастливым.
— Вы серьезно так думаете?
— Уверен в этом. В этом случае в браке есть сюжет, он развивается по законам драмы, есть борьба за любимого человека, ежечасное стремление к идеалу...
— Вы поэт, доктор...
— Скорее, психолог. — Платон Алексеевич почтительно склонился перед Наташей, поцеловал ей руку.
— Вам, Луиза...
— Зовите меня Наташей.
— А по батюшке ?
— Алексеевна... —- немного подумав, сказала Наташа.
— Вам, Наталья Алексеевна, непременно надо уехать из Петербурга. Хотя бы на месяц... Оставаться в здешнем климате для вас очень опасно... Может открыться процесс, и тогда лечение станет затяжным и очень затруднительным.
— У меня нет средств на поездку.
— Выслушайте меня и, ради Бога, не перебивайте!
— Платон Алексеевич... — сразу перебила Загурского Наташа, догадываясь, о чем он будет говорить.
— Имейте хоть толику терпения, — повысив голос, сказал Платон Алексеевич. — Мы должны объясниться... Я не мальчик, я многое повидал в жизни, и если бы кто-то сказал мне, что я способен влюбиться с первого взгляда, я поднял бы его на смех. Оказывается,
о себе мы знаем еще меньше, чем о других...
— Дорогой Платон Алексеевич... — снова попыталась прервать Загурского Наташа, но он умоляюще замахал руками.
— Выслушайте меня! Умоляю вас! Так вот, я влюбился, как безусый юнец... Чем чаще я вас видел, разговаривал с вами, тем сильнее становилось мое влечение к вам, моя страсть, если хотите... Но я видел, что безразличен вам, чувствовал, что вы не любите меня. Что ж, сказал я себе... Время — лучший доктор... Либо время излечит меня от любви к вам, либо вы в конце концов ответите мне взаимностью... Другого не дано. Я совершенно не намерен воспользоваться вашим отчаянным положением. В настоящий момент я предлагаю вам отправиться со мной в Швейцарию. У меня был напряженный год, мне нужно восстановить силы... Вам эта поездка необходима как лекарство. Поехали, Наталья Алексеевна?
Наташа неопределенно пожала плечами. В жесте этом не было согласия, но и не было отказа. И Платон Алексеевич продолжил свой монолог с еще большим напором и убежденностью.
— Чудесный воздух, целебные источники, тишина... Вам там будет так хорошо! А чтобы не вызывать лишних пересудов и кривотолков, обвенчаемся.
Наташа подняла глаза на Загурского; в ее взгляде были благодарность и боль одновременно. Она хотела что-то сказать, но Платон Алексеевич опередил ее.
— Это будет совершенно формальный акт... Никогда я не воспользуюсь своим супружеским правом, если буду знать, что вы этого не хотите... У вас было время, чтобы убедиться: я непреклонно верен своему слову. Я не тороплю вас. Решайте, Наталья Алексеевна.
Дом Шпильце. Петербург.
Амалия Потаповна вышла встречать Загурского на лестницу. Такой чести удостаивались только самые почетные гости.
— Поздравляю, Платон Алексеевич. Слышала, на днях свадьба. Где будете венчаться?
— Еще не решил, Амалия Потаповна... Где-нибудь за городом... В маленькой церковке... Ни у меня, ни у невесты родственников в Петербурге нет, так что гостей ожидается немного. Повенчаемся и сразу уедем... В Швейцарию, в деревню Лихтендорф...
— Стало быть, вы решили принять мое предложение, — сказала Шпильце, приглашая Загурского в кабинет и усаживая его на диван.
— Этого я не сказал...
— Как же... — растерялась Амалия Потаповна, — вы же только что сказали, что едете в Лихтендорф.
— Не отказываюсь от своих слов... Живописное место, прекрасный горный воздух. Думаю, жене там будет хорошо. Что же касается вашего поручения... Я мог бы за него взяться, но хотелось бы знать ваши условия.
— Вы их уже высказали, Платон Алексеевич. Я оплачиваю вашу поездку... Ну, сколько, по-вашему, может стоить такая поездка? Думаю, десятьтысяч серебром достаточно...
— Давайте, Амалия Потаповна, договоримся так: вы мне ничего не предлагали, я от вас ничего не слышал, — очаровательно улыбаясь, сказал Загурский.
— Платон Алексеевич, побойтесь Бога! Десять тысяч серебром — очень хорошие деньги... Мне приходилось оказывать людям весьма деликатные
услуги, и я никогда не брала больше.
— Времена меняются! — не переставая улыбаться, возразил Загурский. — Сегодня я столько беру за полостную операцию с обезболиванием хлороформом по методу профессора Пирогова. Согласитесь, драгоценная Амалия Потаповна, что спасать человеку жизнь, видеть слезы благодарности его близких приятней, чем превращать нормального человека в сумасшедшего.
Амалия Потаповна сморщилась, как от зубной боли:
— О, Господи! Что у вас за привычка — все огрублять...
— А вы, Амалия Потаповна, на мой вкус, слишком часто упоминаете имя Божье... Бог в таких делах, какими мы с вами собираемся заняться, лицо лишнее. Это, скорее, епархия Вельзевула... Не так ли?
Амалия Потаповна перекрестилась.
— Хотите, расскажу о последнем скандале в редакции «Современника»? Об этом сейчас только и говорят в обществе, — меняя тему разговора, предложил Загурский. — Дело в том, что я пользую известного писателя...
— Мне теперь не до писателей, — раздраженно прервала его Шпильце. — Я хотела бы знать ваши условия.
— Пятьдесят тысяч, — совершенно будничным тоном произнес Загурский.
— О, майн гот! — взмолилась Амалия Потаповна.
— Я же просил вас, драгоценная! Не нужно Бога...
— Это меня разорит! — Шпильце заходила по кабинету.
— Заметьте, Амалия Потаповна, я ни на чем не настаиваю и ни о чем не прошу. Просите меня вы... Нет так нет! Надеюсь, мы и впредь будем встречаться как хорошие старые друзья.
Загурский поднялся.
— Сядьте! — остановила его Амалия Потаповна. — Вы действительно ставите меня на грань разорения. Последнее время у меня были большие расходы... Вперед деньги я не плачу... В крайнем случае — аванс... десять тысяч...
— Двадцать пять... И расписка на остальные... Шпильце недобро усмехнулась:
— Какого содержания расписка?
— Обычная расписка... Примерно такого содержания: «Дана господину Загурскому в том, что ему будут выплачены оставшиеся двадцать пять тысяч за пользование госпожи Бероевой, приведшее ее к полной невменяемости». Дата и подпись.
— Иногда мне кажется, что у вас, дорогой Платон Алексеевич, что-то с головой... Делать такие предложения...
— Шутка, Амалия Потаповна, — заразительно расхохотался Загурский. — Готов поверить вам на слово.
Амалия Потаповна обидчиво поджала губы.
— Странные у вас шутки, Платон Алексеевич...
— Мы, медики, любим пошутить... — не унимался Загурский. — Тут намедни мой ординатор взял в морге отрезанную женскую голову с роскошными распущенными волосами и явился к одной полковнице... А у той в это время были гости...
Шпильце стало дурно, она побледнела, дыхание сделалось шумным и прерывистым. Загурский заметил это и дал ей понюхать флакончик с нашатырем, который всегда носил с собой.
— Прошу простить... Не предполагал в вас такой чувствительности... Давайте обсудим детали предстоящего дела...
— Можно в другой раз? — взмолилась Шпильце. — Мне не по себе.
— Разумеется. — Загурский откланялся. После его ухода Амалия Потаповна довольно
долго сидела с закрытыми глазами. Наконец, стряхнув оцепенение, позвонила. Явился слуга.
— Позови того... из соседней комнаты...
Слуга вышел, и сразу в комнату, подобострастно согнувшись, вошел дурно одетый господин со стертым лицом.
— Как тебя величать, голубчик? — брезгливо спросила Амалия Потаповна.
— Зовите попросту — Гусь, ваше превосходительство. Меня так все называют.
— А имя у тебя есть?
— Никак нет, ваше превосходительство...
— Видел господина, который только что был у меня?— спросила Шпильце.
— Так точно...
— Он на Литейном живет в собственном доме...
— Как же-с... Господин Загурский, профессор...
— Так ты его знаешь? — удивилась Амалия Потаповна.
— У нас работа такая... Известных людей надо знать.
— У Загурского хранится тетрадочка одна... Ежели бы ты мне ее принес, я бы тебе за нее рубликов сто дала...
— А что за тетрадочка, позвольте полюбопытствовать?
— Да примерно вот такая. — Амалия Потаповна протянула Гусю тетрадь в кожаном переплете.
Гусь открыл тетрадь и спросил: