– Я знаю, что вас считают превосходным стрелком и фехтовальщиком. Знаю и о том, что вы участвовали в нескольких дуэлях. Полагаю, все поединки случались из-за женщин?
Джоселин сдержанно поклонился.
– Я знаю и о том, – продолжала Джейн, – что вы привыкли вступать в связь с замужними женщинами, что таинство брака для вас – ничто, что вам нисколько не жаль обманутых мужей.
– Вы, похоже, немало обо мне знаете, – насмешливо улыбнулся Трешем.
– Чтобы не знать об этом, надо быть абсолютно глухой, К тому же вы с презрением смотрите на всех, кто стоит ниже вас на социальной лестнице, а ведь таких большинство, и все они, по вашему мнению, рождены лишь для того, чтобы прислуживать вам.
– И они не заслуживают даже того, чтобы им говорили «спасибо», – с готовностью подхватил Джоселин.
– Вы привыкли заключать самые вздорные и рискованные пари, но при этом вам нисколько не жаль Фердинанда, вашего брата, который вполне может свернуть себе шею из-за глупого спора.
– Фердинанду ничего не грозит. Он такой же, как я, и шея у него крепкая.
– Вы хотите лишь одного – чтобы он выиграл гонки. Чем он рискует – вас не интересует. Хотя могу предположить: вы бы и сами с удовольствием приняли участие в гонках, рискуя свернуть себе шею.
– Нет смысла затевать гонку, если не надеешься победить, мисс Инглби. Хотя считаю, что не следует терять достоинства в случае проигрыша. Значит, вы решили меня отчитать? Захотели поучить меня хорошим манерам?
– Не мне вас учить, ваша светлость. Я просто высказываю свои мысли.
– Вы обо мне не слишком высокого мнения.
– Но вас мое мнение абсолютно не интересует, – заметила Джейн.
– И не только ваше, – снова рассмеялся Джоселин. – Впрочем, так было не всегда. Мой отец внес свою лепту в воспитание джентльмена и, так сказать, поставил точку. Я стал именно таким, каким он хотел меня видеть. Возможно, мисс Инглби, вам даже повезло, что вы выросли без отца и без матери.
– Ваши родители, должно быть, очень любили вас.
– Любили? – со смехом воскликнул Джоселин. – Боюсь, вы идеализируете это понятие, поскольку не имели счастья насладиться родительской любовью. Вы не знаете, что обычно под этим подразумевается. Если любовь – это когда полностью посвящаешь себя другому человеку, то, должен сказать, такого чувства просто нет в природе. Если же любовь – проявление эгоизма, если объект твоей любви должен обеспечивать тебе ощущение комфорта, то, пожалуй, она существует. Но зависимость – это не любовь. Похоть – тоже не любовь, хотя иногда она является вполне подходящей заменой.
– Я сочувствую вам, – тихо проговорила Джейн. Джоселин поднес к глазам лорнет, но девушка спокойно встретила его взгляд – надменность герцога нисколько ее не смутила. А ведь все женщины вели себя в подобном случае совершенно иначе: одни начинали прихорашиваться, другие смущались. Все, но только не Джейн.
Опустив лорнет, герцог проговорил:
– Мои родители были прекрасной парой. Я никогда не слышал, чтобы родители ссорились. Они произвели на свет троих детей, что является очевидным свидетельством их взаимного чувства.
– Но в таком случае вы опровергаете свою теорию, – заметила Джейн.
– Возможно, все обстояло именно так потому, что они встречались всего лишь раз в году, да и то на несколько минут. Как только отец приезжал в Актон-Парк, мать уезжала в Лондон. А когда она возвращалась, он уезжал. Это соглашение выполнялось неукоснительно.
Дети же, не знавшие, что можно жить и по-другому, принимали такой семейный союз как должное и считали подобную жизнь совершенно естественной.
Джейн промолчала, и герцог продолжал:
– К тому же они умели хранить секреты. Впрочем, любая семейная пара, если она дорожит своим браком, поступает точно так же. В Актоне совершенно ничего не знали о любовных похождениях моей матушки. Я даже не догадывался о том, что у нее есть любовники, пока в шестнадцать лет не приехал в Лондон. К счастью, лицом и статью я пошел в отца. То же самое можно сказать об Ангелине и Фердинанде. Этот факт отчасти избавляет от подозрений, что кто-то из нас – бастард, не так ли?
Рассказывая о своих родителях, Джоселин пристально смотрел на девушку. Откуда у нее такая редкая фамилия? Обычно в приютах все Смиты или Джонсы. Но может быть, в дорогих приютах детям дают фамилии позаковыристее?
– Вы правы, – кивнула Джейн. – Я вам сочувствую. Вероятно, вы очень переживали, когда, приехав в Лондон, узнали правду об отношениях своих родителей. Должно быть, вы испытали настоящее потрясение. Но я осмелюсь предположить, что ваша мать вас любила.
– Если число и стоимость привезенных из Лондона подарков можно считать мерилом любви, то да, она обожала всех нас. Что же касается моего отца, то ему, чтобы наслаждаться жизнью, можно было и не уезжать в Лондон. В дальнем уголке Актон-Парка находился небольшой, но весьма живописный коттедж. Да, Джейн, весьма живописный… За коттеджем был разбит сад, за садом среди зеленых холмов петляла река. В течение нескольких лет в этом домике жила какая-то дальняя родственница, женщина весьма обаятельная и даже красивая. Я не догадывался о том, кто она такая на самом деле. Не догадывался, пока мне не исполнилось шестнадцать.
Джоселин давно собирался снести этот коттедж, но так и не снес. Сейчас там никто не жил, и герцог тщательно следил за тем, чтобы на содержание домика не было потрачено ни фартинга – так он и сам со временем развалится.
– Я очень сожалею, – в смущении пробормотала Джейн: казалось, ей было стыдно за бестактное поведение отца Трешема.
– С возрастом у меня на многое открылись глаза, – продолжал герцог. – Вернее, мне их открыли, и не всегда опыт был сопряжен с приятными эмоциями. Впрочем, я и сам внес посильный вклад… То есть поддержал семейную репутацию.
– Вы в плену прошлого, – сказала Джейн. – Но каждый волен освободиться от него. Да, прошлое влияет на нас, иногда давит невыносимо, но оно не может подчинить нас себе. Каждый волен поступать, как считает нужным. У вас есть титул, богатство, власть… У вас есть все, чтобы жить так, как вы пожелаете.
– Именно этим, моя маленькая моралистка, я и занимаюсь, – вполголоса проговорил герцог. – Настоящий момент – не в счет. Меня ужасно угнетает вынужденное бездействие. Но может, это и есть подходящее наказание за то, что я лег в постель с замужней женщиной. Вы так не считаете?
Джейн покраснела и опустила глаза.
– Они у вас до пояса? – спросил Трешем неожиданно. – Или даже ниже?
– Волосы? Вы о них спрашиваете? Да, ниже талии.
– Волосы… Золотое руно, – пробормотал он. – Волшебная паутина, чудесная сеть, из которой не выбраться ни одному мужчине, Джейн.
– Я не давала вам разрешения на такую фамильярность, ваша светлость.
Джоселин тихо рассмеялся.
– И почему я мирюсь с вашей дерзостью? – проговорил он. – Ведь вы – моя прислуга.
– Но не ваша рабыня. Я могу встать и уйти в любой момент, когда пожелаю. Могу уйти и не вернуться. Те несколько фунтов, что вы заплатите мне за трехнедельную службу, не дают вам права распоряжаться мной как своей собственностью. Вы не должны говорить подобным образом о моих волосах. Полагаю, что вы говорили и смотрели на них… с определенным намеком. Разве не так?
– Конечно. Я не стану это отрицать, – кивнул Трешем. – Я всегда стараюсь говорить правду, мисс Инглби, Пойдите принесите шахматы из библиотеки. Посмотрим, как у вас сегодня получится сыграть со мной. И пусть Хокинс принесет мне бренди. Меня замучила жажда. В горле пересохло.
– Да, ваша светлость.
Джейн с готовностью поднялась с места.
– И вот вам мой совет, мисс Инглби, Не дерзите мне больше. Не надо испытывать мое терпение.
– Но вы прикованы к постели, а я свободна в своих передвижениях. Думаю, это дает мне некоторые преимущества.
«Как-нибудь, – подумал Джоселин, – пусть только один раз, но я все же скажу свое последнее слово». Герцог привык, чтобы последнее слово всегда оставалось за ним, а эта дерзкая девчонка… Ее давно уже следовало поставить на место.
Когда же Джейн вернулась, герцог снова попытался выведать что-нибудь о ее прошлом. Но каким-то образом случилось так, что они поменялись ролями – Джоселин, вспоминая свое детство, рассказал то, о чем прежде никому не рассказывал.
«Еще немного, и она поселится в моем сердце», – мысленно усмехнулся Джоселин. Усмехнулся потому, что был уверен: подобная опасность ему не грозит.
Глава 7
Несколько дней спустя, когда они снова играли в шахматы, Джоселин после очередной партии попросил Джейн сесть к нему поближе. На этот раз он выиграл, но ценой немалого напряжения. Он даже опустился до того, что обвинил девушку в попытках отвлечь его внимание болтовней. А ведь Джейн за всю игру произнесла всего лишь пару слов – в последние дни она вообще стала очень молчаливой.
На сей раз Джейн не выполнила просьбу Трешема: вместо того чтобы подойти к дивану, она стала складывать шахматы в коробку, чтобы затем убрать их в комод.
Джейн не выполнила просьбу герцога, потому что почувствовала опасность. При всей своей неопытности онаa все же понимала природу возникшей между ними напряженности. Он видел в ней женщину, а она – да поможет ей Бог – видела в нем не только больного, за которым следовало ухаживать.
Наконец-то приблизившись к герцогу, Джейн мысленно воздала хвалу небесам зато, что свобода его передвижений все еще была ограничена… Впрочем, если бы он был здоров, надобность в сиделке, разумеется, отпала бы.
Джейн не хотелось думать о том, что через неделю с небольшим ей предстоит покинуть Дадли-Хаус. Из разговоров друзей Трешема она узнала, что ее дядя, граф Дербери, приехал в Лондон и нанял целую свору сыщиков для поисков убийцы и воровки. Однако было очевидно, что герцог и его друзья недолюбливают графа. Они насмехались и над Сидни – ведь его одолела женщина. Очевидно, ее кузена в Лондоне тоже не очень-то любили. Но что бы сказали друзья герцога, если бы узнали, что Джейн Инглби и Сара Иллингсуорт – одно и то же лицо?
– Покажите ваши руки, – приказал герцог, именно приказал, а не попросил.
– Зачем? – удивилась девушка, забыв о том, что прислуга не должна требовать у хозяина объяснений.
Герцог взглянул на нее с недоумением, и Джейн, немного помедлив, протянула ему руки. Впервые в жизни она чувствовала себя так неловко. Трешем взял ее за руки, и Джейн замерла, затаив дыхание. Ей хотелось высвободиться, но она боялась выдать себя. Джейн чувствовала, что ее влечет к герцогу Трешему – теперь уже в этом не было сомнений.
– Ни одной мозоли, – пробормотал Джоселин. – Полагаю, вы не утруждали себя работой, не так ли, Джейн?
Девушка невольно нахмурилась – было бы лучше, если бы герцог называл ее мисс Инглби, а не так, как называли лишь отец с матерью.
– Вы правы, ваша светлость.
– Какие красивые руки! – продолжал Джоселин. – Но у вас, Джейн, могут быть только такие руки. Они вполне соответствуют вашему облику и характеру. Эти руки меняют повязки, почти не причиняя боли. И можно лишь представить, какие еще чудеса они способны творить. Джейн, вы могли бы стать самой богатой куртизанкой в Англии, если бы захотели.
На сей раз она попыталась высвободиться, но герцог, успев ее опередить, крепко сжал руки девушки.
– Я ведь сказал, если захотите, – проговорил он с улыбкой. – Что еще умеют делать эти руки? Может, они умеют музицировать? Вы играете на пианино?
– Немного, – сказала Джейн; в отличие от матери она могла похвастаться лишь неплохой техникой, вероятно, у нее просто не было таланта.
Герцог все еще удерживал ее руки в своих. И смотрел ей прямо в глаза. Теперь она понимала, как наивна была, утверждая, что может покинуть комнату, когда пожелает, Трешем в любой момент мог привлечь ее к себе, и она не смогла бы противиться его поле.
– Я хочу послушать, как вы играете, – сказал он, наконец, отпустив ее и указав на фортепьяно в дальнем углу гостиной.
«Прекрасный инструмент, но тот, что в музыкальной комнате, конечно, лучше», – невольно подумала девушка.
– Я давно не играла, – пробормотала она.
– Ради Бога, мисс Инглби, не скромничайте. Всякий раз, как на балах юные леди начинают демонстрировать свое искусство, я ухожу куда-нибудь подальше. Только подумайте, что со мной сотворила скука! Я готов слушать даже вас, хотя вы признались, что играете неважно, к тому же давно не практиковались. Идите и играйте, пока я не передумал. А то я могу найти для вас другое занятие…
Джейн направилась к инструменту.
Она исполнила произведение, разученное ею очень давно, – фугу Баха. К счастью, она ошиблась всего дважды, и то вначале.
– Подойдите ко мне, – сказал герцог, когда она закончила. Девушка пересекла комнату и села на стул – прямо перед Трешемом. Герцог пристально смотрел ей в глаза, словно пытаясь удостовериться в том, что она сделала все, что могла.
– Вы правы, – сказал он наконец. – Да, вы действительно играете весьма посредственно. У вас нет музыкального чутья. Вы исполняете каждую ноту так, словно она существует сама по себе и не имеет никакого отношения к тем, что были до нее и будут после. Вы нажимаете на клавиши так, будто это не клавиши, ключи к звукам, а просто безжизненные кусочки слоновой кости. Нажимаете так, будто не верите, что из этого инструмента можно извлечь прекрасные звуки. Полагаю, у вас был очень неважный учитель.
Джейн могла философски воспринимать критику, если критиковали только ее, но такие слова о матери… Этого она не стерпела.
– Вы ошибаетесь! – воскликнула она с возмущением. – У меня был прекрасный учитель! Вернее, учительница. Как вы смеете так говорить о ней?.. Она была на редкость талантлива. Временами казалось, что музыка исходит от нее самой, что музыка в каждом ее пальце. О, если бы вы могли услышать, как божественно она играла! Музыка струилась сквозь нее, словно она была волшебным источником…
Джейн внезапно умолкла, в испуге глядя на герцога. Она вдруг поняла, что слишком уж бурно реагировала на его слова.
Трешем молча смотрел на нее, смотрел с каким-то странным выражением в глазах.
– Значит, вы понимаете, о чем я? – проговорил он наконец. – Дело не в том, что вы несколько раз ошиблись. Дело в том, что у вас нет исполнительского таланта.
– Но как случилось, что у вас в приюте оказалась такая прекрасная учительница музыки? Почему она пошла туда преподавать?
– Потому что она была как ангел, – сказала Джейн, утирая предательские слезы.
– Бедная Джейн, – пробормотал герцог, – наверное, она заменила вам мать.
Джейн едва не вспылила; она совершенно не понимала, что с ней происходит, не понимала, почему слова герцога так ее раздражают.
– Возможно, ваша светлость, – проговорила она, – Но мои воспоминания… Они не должны вас интересовать.
– О, я, кажется, задел чувствительную струну. Что ж, идите и займитесь тем, чем вы обычно занимаетесь в свободное время. Пришлите ко мне Куинси. Я хочу продиктовать ему несколько писем.
Джейн отправилась в сад. Каждый день она выходила сюда, если не было дождя. Весенние цветы радовали глаз, а чудесный аромат щекотал ноздри. Джейн не хватало долгах прогулок на свежем воздухе – того, что составляло значительную часть ее жизни в Корнуолле. Но она боялась выходить из дома, боялась покидать Дадли-Хаус.
Джейн прекрасно знала: если ее схватят, никто ей не поверит. И ее обвинят в убийстве.
Иногда Джейн очень хотелось рассказать обо всем герцогу Трешему. В такие минуты ей казалось, что герцог непременно поможет… И все же она понимала, что поступила бы крайне неосмотрительно, если бы доверилась такому бессердечному человеку.
* * *
К исходу второй недели Джоселин понял: если оставшиеся семь дней придется провести так же, как четырнадцать предыдущих, он просто сойдет с ума. Но Рейкс, черт его побери, оказался, как всегда, прав. Было очевидно, что выходить из дома еще рано. И все же лучше хоть как-нибудь ковылять на одной ноге, чем лежать целый день, задрав ногу.