- Это меч святого Петра. – с готовностью ответил Роланд, - Он поднял его в защиту Спасителя в Гефсиманском саду.
- Святое оружие. – вкрадчиво обронил зеленоглазый святоша.
- Святое, но проклятое, отче. Так говорят.
- Говорят. – согласился отец Маршан. – Ведь Христос не одобрил поступок Петра.
- «Dixit ergo Iesus Petro mitte gladium in virginam…», «…Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны…», - процитировал священник и запнулся, обратив внимание на то, что Роланд его не слушает, - В чём дело, сын мой?
- Подумал вот, отче… Попадёт меч к закоренелым грешникам, зло в нашем мире обретёт такую власть!
- Для того и создан Орден. – терпеливо объяснил отец Маршан, - Позаботиться о том, чтобы «Ла Малис» вернулась в руки церкви.
- Я к чему, отче… - воодушевлённо продолжал Роланд, - Проклятье можно снять!
- Снять? – живо заинтересовался отец Маршан.
- Да, будто бы. Надо лишь отвезти меч в Иеручалим и освятить в Храме Гроба Господня. Проклятие будет снято, и меч станет орудием Божьим.
Да, с замиранием сердца думал Роланд, ни один меч, ни Дюрандаль Роланда, ни Жуайез Карла Великого, ни Экскалибур Артура, тогда не сравнятся с «Ла Малис». Священнейшее оружие на свете. Только бы проклятие снять.
Отец Маршан, собиравшийся съязвить, мол, путешествие в Иерусалим по нынешним временам – подвиг не меньший, нежели поиск «Ла Малис», различил благоговение в голосе Роланда и осёкся. Благосклонно кивнул:
- Значит, в список предстоящих Ордену деяний добавилось ещё одно, сын мой.
Роланда исповедали, отпустили грехи, и душа его трепетала от восторга. Его принимали в Орден Рыбака! Горели свечи. За ним, склонившим колена у алтаря, стояли его новые товарищи, в числе которых Роланд с радостью обнаружил Робби Дугласа. Второй шотландец, Скалли, вызывал у де Веррека противоречивые чувства. С одной стороны, воин с косточками в волосах удостоился посвящения в рыцари Рыбака, следовательно, обладал рядом неоспоримых достоинств. С другой стороны, шотландец ругался, как сапожник, вонял и больше походил на зверя, чем на человека.
- Он – простая душа. – так сказал Роланду отец Маршан, - Но Господь смог человека создать из простой глины.
«Простая душа» Скалли чесал ногу, бурча что-то о впустую теряемом времени. Другие рыцари хранили молчание, пока отец Маршан сыпал звучными латинскими фразами. Он благословил меч Роланда, возложил на темя рыцаря-девственника длани и повесил ему на шею вышитый ключами святого Петра кушак. Обряд был долгим, свечи догорали одна за другой, как в Страстную пятницу. Потухла последняя свеча, и часовню освещали только луч лунного света, падавший сквозь одинокое стрельчатое окно и лампадка перед серебряным распятием, на которое с обожанием взирал Роланд. Рыцарь-девственник нашёл своё Деяние, подвиг, достойный его чистоты, и Роланд верил, что непременно отыщет «Ла Малис».
И тогда закричала Женевьева. И закричала опять.
Кин с отцом Ливонном подъехали со стороны подъёмного моста. Кин окликнул часового на стене. Тот мельком взглянул на парламентёров и продолжил мерить шагами парапет.
- Эй, ты слышал меня? – проорал Кин, - Передай своему господину, что у нас его женщина. Он же хочет её вернуть, а?
Подождав и не получив ответа, Кин возмутился:
- Иисусе, парень, ты меня слышишь? У нас графиня твоя!
Часовой снова выглянул в щель меж зубцов и снова спрятался.
- Ты, что, глухонемой?
- Сын мой! – подключился отец Ливонн, - Я – священник! Мне нужно побеседовать с твоим господином!
Без толку. Лунный свет заливал замок и серебристо дробился на колеблемой ветром поверхности воды во рву. Кроме часового никого на стенах замка видно не было. Кин чувствовал себя неуютно. Он знал, что Томас и его люди присматривали за парламентёрами из-за деревьев, а кто сейчас взирал на двух всадников около рва из бойниц замка? И хорошо, если просто взирал, а не взводил арбалет. Овчарки, поскуливая, вились вокруг лошади Кина.
- Эй! – надрывался Кин, - Меня слышит хоть кто-нибудь?
Флаг над крепостным донжоном трепыхнулся и опал. Где-то заухала сова, обе собаки насторожились, нюхая воздух. Элоиза тихо зарычала.
- Тише, девочка. – успокаивающе проворковал ей Кин, - Потерпи. Завтра пойдём зайца затравим, а то и оленя.
- Англичанин! – раздался голос со стены.
- Сам ты англичанин! – окрысился Кин.
- Утром приезжай! С первым светом!
- Мне надо поговорить с твоим господином! – закричал отец Ливонн.
- Ты – поп?
- Да!
- Вот ответ лично тебе, отче!
Тренькнула спущенная тетива арбалета, и в десятке шагов от парламентёров в грунт воткнулся болт.
- Похоже, нам, правда, придётся ждать утра, святой отец. – сделал вывод Кин, поворачивая лошадь.
До утра, так до утра.
Граф Лабрюиллад ужинал. Ему подали оленину, жареного гуся, окорок и любимое кушанье – блюдо откормленных на просе пичужек-овсянок. Его повар умел готовить их правильно: топя птичек в вине и быстро поджаривая на открытом огне. Граф поднёс тушку к носу. Ноздри задрожали, втягивая исходящий от птахи аппетитный дух. Голова поплыла, и граф вгрызся в нежное мясо. Жёлтый жир потёк по всем подбородкам Лабрюиллада. Кроме овсянок, повар графа запёк трёх вальдшнепов, вымочив их в соусе из вина и мёда.
Поесть граф любил. Его неприятно задело то, что гости: тощий отец Маршан, сэр Робби Дуглас и придурковатый девственник де Веррек, проявили возмутительное неуважение, занимаясь чепухой вместо того, чтобы разделить с хозяином замка трапезу. Ждать их он не собирался. Иглоклювые вальдшнепы остынут, да и овсянки хороши, пока горячие.
- Де Веррек отлично справился, да? – поинтересовался граф, отрываясь от овсянок.
- Да, Ваше Сиятельство. – ответил управляющий.
- Парнишка привёз жену Ле Батара! Роланд, хоть и дурень, но не бесполезный. – граф хихикнул, - Давай-ка взглянем на неё!
- Сейчас, Ваше Сиятельство?
- Развлечение всяко получше, чем вой этого пса! – граф ткнул полуобглоданным скелетиком в бренчащего на арфе менестреля.
Тот исполнял балладу собственного сочинения прославляющую подвиги Лабрюиллада (также сочинённые трубадуром).
- Наутро всё готово? – спросил, обсасывая костяк птички, граф.
Управляющий, дёрнувшийся было привести Женевьеву, остановился:
- Что подразумевает Ваше Сиятельство под «всё»?
- Оружие, броня, жратва… Чресла Господни, кто из нас двоих управляющий, я или ты?
- Всё готово, Ваше Сиятельство.
Лабрюиллад неопределённо хрюкнул. Герцог Бери призвал его на службу. Надо было ехать в Бурж. Герцог, тоже мне, скривился Лабрюиллад. Сопляк. Граф хотел бы, как и прошлые два раза, игнорировать вызов, а потом отговориться тем, что не получил его, но сопляк был не просто сопляком, а сопляком, в чьих жилах текла кровь короля, к тому же в тексте арьер-бана имелось деликатный намёк на то, что троекратный отказ от исполнения вассального долга может повлечь за собой конфискацию земель. Оканчивалось послание так: «…Мы уверены, что Вам подобные санкции не грозят никоим образом, ибо Вы известны крайней щепетильностью в исполнении взятых на себя обязательств, а посему мы с нетерпением ожидаем в Бурже Вас в сопровождении Ваших латников и мастеров стрельбы из арбалета…»
- «Мастеров стрельбы из арбалета»! – фыркнул граф, - Почему не написать просто «арбалетчиков»? Или «стрелков»?
- Что, Ваше Сиятельство?
- Да герцог, остолоп ты этакий. Он же мальчишка ещё! Сколько ему? Шестнадцать, пятнадцать? Младенец мокроносый. «Мастера стрельбы из арбалета», Боже всеблагий!
В Бурж граф намеревался привести с собой сорок семь «мастеров стрельбы из арбалета» и шестьдесят семь латников; больше, чем он брал с собой в поход против Виллона. Лабрюиллад, которому не улыбалось бить зад в седле, рисковать драгоценной жизнью, ночевать чёрт знает где и есть чёрт знает что на службе мокроносого герцога, почти решился послать вместо себя в Бурж одного из капитанов, оставшись в безопасности и уюте родного замка под защитой двух десятков арбалетчиков и шестнадцати латников, но мало ли как истолкуют в Бурже отсутствие графа… Вотчину же терять Лабрюилладу не хотелось. Он представил завтрашнюю поездку, последующий поход, тяжело вздохнул и, заметив, что управляющий всё ещё ждёт дальнейших распоряжений, вызверился на него:
- Ну?! Девка где?
Тот опрометью ринулся в коридор, а граф принялся за вальдшнепов. Мясо отдавало мёдом, но овсянки были нежнее. Граф отложил недоеденного вальдшнепа и взял с блюда десятую по счёту певчую пичужку.
Он как раз успел с ней разделаться, когда управляющий привёл Женевьеву с сыном в малый зал, где последнее время трапезничал граф. Бойцы Лабрюиллада по-прежнему обедали в большом зале, хотя, конечно, ни овсянками, ни олениной их не баловали.
Граф обсосал косточку и сделал ею знак подвести Женевьеву ближе к обеденному столу, на котором в подсвечнике ярко горели большие свечи.
- Щенка зачем приволокли? – недовольно буркнул Лабрюиллад.
- Она настояла, Ваше Сиятельство. – ответил один из латников, приведших пленницу.
- Настояла? Она не в том положении, чтобы на чём-нибудь настаивать. Тощая. Повернись кругом, ты!
Женевьева не шелохнулась.
- Я сказал: повернись! Медленно! – взвизгнул граф, - Эй, Люк! Если она не послушается, ударь её.
Державший Женевьеву латник по имени Люк замахнулся, но она, дёрнув плечом, освободилась от хватки, повернулась кругом и с вызовом уставилась толстяку-графу в глаза. Лабрюиллад обтёр платком губы и подбородок, хлебнул вина:
- Раздень её.
- Нет! – запротестовала Женевьева.
- Я сказал: раздень её, Люк!
Люк шагнул к пленнице, но тут дверь распахнулась, и в зал ввалился Жак, назначенный старшим над капитанами графа:
- Они прислали двух парламентёров, Ваше Сиятельство. Предлагают обменять женщину на графиню.
- И?
- Готовы хоть сейчас, Ваше Сиятельство.
Граф встал и поковылял вокруг стола. Рана в бедре заживала, однако становиться на ногу было больно. Спускаясь с помоста, Лабрюиллад непроизвольно поморщился. Встал перед Женевьевой:
- Твой муж бросил мне вызов.
Она молчала.
Граф, не отрывая от неё мутных буркал, приказал Жаку:
- Гони к чёрту парламентёров. Пусть возвращаются на рассвете.
- Будет исполнено, Ваше Сиятельство.
- А я развлекусь с его сучкой! – сорвался на крик граф.
Им овладела ярость. Его унизили. Дважды. Сначала жена, затем Ле Батар. Он и ел с недавних пор отдельно от своих людей, подозревая, что они втихомолку посмеиваются над ним. Да что его люди? Вся Франция насмехалась над рогоносцем Лабрюилладом, а граф был гордым человеком. Багровая пелена гнева заволокла сознание, он вцепился в платье Женевьевы и рывком разорвал.
Женевьева закричала, отшатываясь.
Крик только раззадорил Лабрюиллада. Месть! Он отплатит унизившему его Ле Батару! Он подарит ему рога столь же ветвистые, как свои собственные! Граф шагнул к жене проклятого еретика и рванул висящую лохмотьями ткань. Женевьева закричала снова, запахиваясь остатками платья.
- Сука! – ревел граф, - Покажи свои сиськи, шлюха!
Он поднял руку для удара. В зальчик вбежало с полдюжины мужчин.
- Остановись! – крикнул Роланд де Веррек, - Остановись! Она под моей защитой!
Народу в зале прибывало. Робби Дуглас смотрел во все глаза на скорчившуюся у ног Лабрюиллада Женевьеву. Скалли ухмылялся. Латники графа нерешительно поглядывали то на обезумевшего от злобы и похоти хозяина, то на подчёркнуто спокойного де Веррека, между которыми встал отец Маршан.
- Девушка, - внушительно вещал графу зеленоглазый, - пленница Ордена, Ваше Сиятельство.
Брови Роланда взлетели вверх. Он-то полагал её своей пленницей. Граф тяжело дышал и видом напоминал затравленного вепря. Секунду казалось, что здравый смысл возобладает, затем Лабрюиллад повёл налитыми кровью зёнками т заорал:
- Убирайтесь!
- Ваше Сиятельство… - примиряющим тоном начал отец Маршан.
- Вон! – взревел граф, - Это мой замок!
Никто не двинулся с места.
- Ты! – он указал на Люка, - Выкинь их отсюда!
Люк опасливо попытался оттеснить к выходу священника и рыцарей Рыбака. Роланд стоял, как вкопанный:
- Она под моей защитой.
- Так пусть подерутся за девку, и дело с концом. – благодушно предложил Скалли.
Робби шикнул на него. Вступив в Орден Рыбака, Дуглас верил, что все его прежние терзания и сомнения остались в прошлом. В Женевьеву он влюбился, только увидев в подземелье замка Кастильон д’Арбезон, где она ожидала казни, и безответная любовь разрушила его дружбу с Томасом и стала причиной множества глупых и неблаговидных поступков, от вины за которые, как он верил, его очистило вступление в Орден Рыбака. Женевьева подняла голову, и в её замутнённых болью очах, устемлённых на него, Робби прочёл тень удивления и узнавания.
Де Веррек взялся за рукоять Дюрандаля. Движение не укрылось от Лабрюиллада. Граф потянулся к своему мечу. Отец Маршан простёр к ним руки:
- Во имя Господа! – священник схватил Роланда за руку и повернулся к графу, - Во имя Господа! Ваше Сиятельство, ну же! Вы в своём праве. Это ваш замок, и, что бы ни происходило в его стенах, мы не вольны вмешиваться…
Отец Маршан учтиво склонил голову и продолжил мягко:
- Тем не менее, церковь нуждается в сведениях, которыми обладает эта женщина. Его Святейшество папа нуждается, и король Франции тоже. Уверяю, Ваше Сиятельство, и Его Святейшество, и Его Величество будут признательны вам, если вы позволите мне, вашему покорному слуге, допросить её.
Отец Маршан очень удачно приплёл папу с королём. Упоминание властей, светских и духовных, остудило пыл Лабрюиллада.
- Я в своём праве? – тупо переспросил он.
- Конечно! Буде мы чем-то невольно обидели вас, я приношу искренние извинения.
- Папе и королю она нужна?
- Как ни странно, Ваше Сиятельство, да. Я послан допросить её кардиналом Бессьером, и нижайше прошу вас, верного сына и защитника церкви, не чинить мне препятствий.
- А когда допросите, что с ней будет?
- Как я уже говорил, Ваше Сиятельство, это ваш замок.
- Ага, только пусть ваши молодцы это накрепко зарубят себе это по носу!
- Непременно, Ваше Сиятельство. Непременно.
- Ладно, забирайте её. – разрешил граф.
- Церковь не забудет беспримерного великодушия Вашего Сиятельства. – веско уронил отец Маршан, жестом приказывая Скалли и Робби увести Женевьеву. Указал на Хью, - Ребёнка тоже.
И Робби вздохнул с облегчением.
Томас в десятый раз спросил:
- Что вам сказали?
- Возвращаться с первыми лучами солнца. – терпеливо повторил в десятый раз Кин.
Миновала полночь. Что могут сотворить с Женевьевой до рассвета? Вопрос этот мучил Томаса, а воображение подсовывало ответы один страшнее другого. Хуже всего было то, что спасти жену Томас не мог. Не мог преодолеть ров, не мог взобраться на стену. Не имел ни войска, ни времени.
- Поспите. – обратился он к соратникам, бдящим вместе с ним на опушке, - Сколько в замке может быть бойцов?
- Под Виллоном у жирдяя было человек сто. – прикинул Сэм.
- Вряд ли все они в замке. – скривился Томас.
- Ну, замок здоровенный. – возразил Кин.
- У нас тридцать четыре лучника. – сказал Томас.
Карл дополнил:
- И латники.
- Арбалетчиков у жирного было четыре десятка. – вспомнил Сэм.
- Так сейчас обменивать женщин они отказались? – в который раз уточнил Томас.
- Утром. – произнёс Кин, - Я бы поболтал с ними, только нам намекнули из арбалета, что не склонны к беседам, и мы с отцом Ливонном сочли невежливым настаивать.
Томас сжал и разжал кулаки. Если Женевьеву хоть пальцем тронут, он забудет о «Ла Малис», о принце Уэльском, обо всём на свете до тех пор, пока не привяжет жирную тушу Лабрюиллада к столу и не обкорнает так, как толстяк обкорнал несчастного Виллона.
- На рассвете, - процедил Томас сквозь зубы, - мне понадобится каждый стрелок и каждый латник. Покажетесь, только так, чтобы вас из арбалета не достали.
Пусть видят, думал Томас зло. Пусть боятся.
- Сделаем. – кивнул Сэм.
Как и остальные стрелки, он не расставался с луком, с которого сейчас тетива, чтобы не промокла от росы, была снята и спрятана в шапку.
- Вам надо поспать. – приказал Томас, - Всем, кроме дозорных, спать.