- Помните, брат, как назад тому лет с десять, ещё до мора, христианство взволновала весть о находке Святого Грааля? А перед тем копья святого Георгия? Мы склонны принимать желаемое за действительное, так что ваша история, по всей видимости, - плод людской фантазии. И всё же я благодарен вам за то, что вы не поленились проделать долгий путь и поведать легенду мне.
Благословив, он тогда отпустил брата Фердинанда. Может, позже, обдумав рассказ, магистр изменил мнение о легенде? И с их лёгкой руки «Ла Малис» бредили все сильные мира сего.
- «…Ведь лишь владыку всех владык благословит она» - продекламировал монах.
- И что это значит? – поинтересовалась старуха.
- Это значит, что некоторые люди в поисках Господа готовы шагнуть далеко за пределы здравого смысла. – объяснил брат Фердинанд, - А ещё то, что всякий идущий по трупам к власти желает непременного одобрения в том от Господа.
Старуха нахмурилась. Монах иногда говорил так заковыристо, что понять его было трудно.
- Мир сошёл с ума. – подытожила она, - Треплются, будто англичане перерезали половину Франции, а наш король и не чешется…
- Если англичане придут, - перебил её монах, - или ещё кто, скажете, что я ушёл на юг.
- Вы уходите?
- Мне опасно здесь. Может, вернусь, когда помрачение умов закончится. Пережду в Испании. Там, в холмах, легко укрыться.
- В Испанию? Они же нехристи?
- Не все. – успокоил её монах, - к тому же я буду на холмах, от нехристей подальше, к ангелам поближе.
Следующим утром он вышел из селения по южной дороге, а, когда из вида скрылась и деревня, и замок над ней, свернул на север. Ему предстоял долгий путь.
Ибо он намеревался доставить «Ла Малис» законному владельцу. В Пуату.
Смуглый коротышка с заляпанной красками копной чёрных волос, стоя на деревянных козлах, подмазал кистью сводчатый потолок и что-то произнёс на языке, которого Томас не разумел.
- Ты по-французски говоришь? – спросил Томас.
- Конечно, говорю! – раздражённо рявкнул тот на языке Иоанна II и Вильгельма Завоевателя с варварским акцентом, - Здесь все говорят по-французски! Ты тоже явился осчастливить меня добрым советом?
- Насчёт чего?
- Насчёт фрески, чёртов болван! Тебе-то что в ней не нравится? Облака слишком бледные? Или ляжки Богоматери слишком толстые? А у ангелов головы не кажутся тебе крохотными? А то мне тут вчера знатоки повысказывались! – он указал кистью на изображение трубящих в честь девы Марии ангелов, - У них самих головы слишком крохотные, поэтому мозгов недостаёт сообразить, что с подмостков, откуда они рассматривали ангелов, вид совсем другой, чем с пола, откуда они, собственно и будут на моих Божьих посланников взирать! А с пола они выглядят совершенными! И никак иначе выглядеть не могут, ведь это я писал! И их, и пальцы на ногах Марии. А скудоумные доминиканцы обвинили меня чуть ли не в ереси! Из-за пальцев! Иисусе Всеблагий, в Сиене я её с голыми сиськами изобразил, и ничего!
Повернувшись к потолку, он принялся закрашивать пресловутые пальцы, мстительно бормоча:
- Прости, моя дорогуша Мария, сисек тебе здесь не положено, а уж пальчики к тебе скоро вернутся. Вернутся, никуда не денутся!
- А почему вернутся? – не утерпел Томас.
- Штукатурка сухая, вот почему! – буркнул художник, злясь, что приходится объяснять очевидные, на его взгляд, вещи, - Если рисовать поверх фрески, когда штукатурка высохла, год-два и этот слой краски осыплется, как струпы с кожи потаскушки. Через пару годков олухи-доминиканцы вдоволь налюбуются пальчиками девы, и поделом: нечего лезть в то, в чём ни черта не смыслишь!
Он перешёл на родной итальянский и послал гневную тираду в адрес двух помастерьев, растирающих что-то в здоровенной ступе.
- Два остолопа. Послал же Бог помощничков! – пожаловался Томасу.
- Ты рисуешь на влажной штукатурке? – попытался уяснить Томас.
- Пришёл взять урок рисования? Бесплатных уроков я не даю. Ты кто такой, вообще?
- Моя фамилия д’Эвек. – соврал Томас.
Называть настоящее имя в Авиньоне, битком набитом священниками, монахами, кардиналами и епископами, Томасу было бы глупо, учитывая его непростые отношения с церковью. В Авиньон Хуктона привели уверения неприветливой старушенции, с которой он беседовал в Матаме. Карга божилась, что сюда укатил таинственный отец Калад. Томас успел опросить дюжину попов, и ни один из них слыхом не слыхивал ни о каком «Каладе». Слава Богу, и в томасе никто пока не признал еретика, отлучённого от церкви. Да и кто бы подумал, что человек, на которого охотятся цепные псы папы, наберётся наглости расхаживать по авиньонскому дворцу-крепости этого самого папы? Церковь переживала не лучшие дни, и в Риме тоже сидел папа, но власть имел здешний, авиньонский, и Томас не переставал дивиться богатствам, собранным здесь.
- По говору, - выпятил губы в раздумье художник, - рискну предположить, что ты нормандец… А то и англичанин.
- Нормандец. – подтвердил Томас с готовностью.
- Что же занесло нормандца так далеко от дома?
- Желание повидать папу.
- Это понятно. А здесь ты что делаешь? В Салль-дез-Эрсе?
В Салль-дез-Эрсе, комнате рядом с приёмной папы, некогда стоял механизм подъёма опускной решётки ворот. Шкивы и лебёдки давно убрали, и комнате суждено было превратиться в очередную часовню. Томас помялся-помялся, да и ответил честно:
- Искал, где отлить.
Художник фыркнул и махнул кисточкой в угол:
- Тогда тебе туда. Там под святым Иосифом крысиная нора. Ты очень меня обяжешь, если утопишь парочку хвостатых поганцев. А что ты от папы хочешь? Отпущение грехов? Лестницу в рай? Кастрата в хор?
- Просто благословения.
- Мало просишь, нормандец. Проси много, получишь мало, а то и вовсе шиш с маслом. Нынешнего папу и взятками не расшевелишь. – художник спустился с подмостков, окинул взглядом работу и, морщась, подошёл к уставленному плошками с краской столу, - Удачно, что ты не англичанин. Папа их терпеть не может.
Томас запахнул штаны:
- А он не может?
- Нет. Спросишь, откуда я знаю? А я здесь знаю всё. Я пишу себе, и на меня никто не обращает внимания. Мы с Господом – товарищи по несчастью в некотором роде. Они знают, что мы оба где-то над ними, но при этом почему-то полагают, что мы ни черта не слышим. А мы слышим всё, что они говорят. Я, по крайней мере, Джакомо. Джакомо – это меня так зовут. Не в этой конуре, конечно, что тут слушать! – он презрительно плюнул на пол Салль-дез-Эрсе, - Выписывал я как-то ангелу некоторые еретические, по местным меркам, подробности в Зале Конклава, а они полоскали языками, полоскали и полоскали. Без умолку, как пичуги в клетке, ей-богу!
- И папа сказал, что ненавидит англичан?
- Хочешь знать? Плати!
Томас почесал затылок и ласково осведомился:
- Хочешь, грязью ляпну на потолок?
Джакомо от души захохотал:
- Не хочу. Нормандец. Папа надеется, что французы прижучат англичан. Три французских кардинала сутки напролёт настропаляют его против островитян, только он и без них старается. Он вразумляет Бургундию принять сторону Франции, рассылает письма в Тулузу, Прованс, Дофин, даже в Гасконь, напоминает, что их христианский долг – поддержать Францию. Сам-то он кто? Француз. Он желает поднять родину с колен, хотя бы ради церковной десятины, которую она сможет выплачивать полностью и в срок. Англичан здесь не празднуют. – Джакомо лукаво покосился на Томаса, - Удачно, что ты не англичанин, правда?
- Правда. – ухмыльнулся тот.
- Англичанина Его Святейшество, чего доброго, и отлучил бы! – хихикнул художник, взбираясь обратно на козлы, - Шотландцы привезли бойцов во Францию, и папа готов был плясать от радости. Так ты за благословением и только?
Томас прошёл вдоль стены, разглядывая старую поблёкшую роспись:
- За благословением и человечка найти.
- Ух ты! И кого же?
- Какого-то отца Калада.
- Отец Калад? – Джакомо покачал головой, - Отца Кале знаю, а отца Калада…
- Ты сам откуда? Из Италии?
- Милостью Божьей уроженец Корболы, славного венецианского города. – Джакомо спустился вниз, положил кисть, тряпкой стал вытирать пальцы, - Конечно же, из Италии! Разве по фрескам не видно? Ищешь художника – ищи итальянца! Ищешь мазилу-пачкуна, тогда обращайся к французам. Или к этим двум оболтусам!
Он кивнул на помощников:
- Итальянцы, да только в черепах у них навоз и руки растут неизвестно откуда, как у французов! – он замахнулся тряпкой, словно собирался швырнуть её в подмастерьев, но вдруг бухнулся на колени, и оба его соотечественника проделали то же самое.
Томас оглянулся, стянул шляпу и преклонил колени.
Папа римский входил в Салль-дез-Эрсе, сопровождаемый четырьмя кардиналами и толпой священников. Его Святейшество рассеянно поздоровался с художником и, задрав голову, осмотрел фрески.
Томас исподволь разглядывал наместника Бога на земле. Иннокентий VI, третий год занимавший папский престол, был глубоким старцем с жидкими волосиками и трясущимися руками. Он носил багряную мантию, отороченную белым мехом. Скособоченный, как если бы его спина была повреждена, папа подволакивал левую ногу, но голос имел звонкий и ясный.
- Отличная работа, сын мой. – улыбнулся он итальянцу, - Превосходная работа! Облака будто с неба сняты и перенесены на потолок!
- К вящей славе Господней. – пробормотал Джакомо, - К вящей славе матери-церкви.
- И твоей славе тоже, сын мой. – папа вскользь благословил подмастерьев, заметил Томаса, - Ты тоже художник, сын мой?
- Солдат, Ваше Святейшество.
- Откуда родом?
- Из Нормандии, Ваше Святейшество.
- А! – одобрительно кивнул Иннокентий, - Твоё имя, сын мой?
- Гильом д’Эвек, Ваше Святейшество.
Один из кардиналов, в красной рясе, туго перехваченной кушаком поперёк пухлого брюха, недобро покосился на фрески снизу вверх и принялся сверлить папу взглядом, явно имея претензии к художнику. Папа подчёркнуто игнорировал толстяка, продолжая расспрашивать Томаса:
- Ответь мне, сын мой, присягал ли ты на верность англичанам?
- Нет, Ваше Святейшество.
- В отличие от многих иных твоих земляков! Скорблю о Франции. Так много жертв… Пора, наконец, принести мир на её политые слезами и кровью просторы! Благословляю тебя, Гильом!
Он протянул ладонь, и Томас, подбежав, приложился к кольцу святого Петра, надетому поверх расшитой перчатки.
- Благословляю, - повторил Иннокентий, возлагая руку на макушку Томаса, - и молюсь за тебя.
- А я за вас, ваше Святейшество. – пробормотал Томас, соображая, отменяет папское благословение отлучение от церкви или нет. Почувствовав, что рука дрогнула, торопливо уточнил, - Молюсь, чтобы Господь даровал вам долгую жизнь, Ваше Святейшество.
- Я стар, сын мой. Мои лекари обещают, что у меня ещё много лет в запасе, но лекари всегда лгут, не так ли? – он скривил губы, - Отец Маршан уверяет, что его «калады» также пророчат мне долгую жизнь.
У Томаса перехватило дыхание. Боясь спугнуть удачу, он несмело переспросил:
- А что за «калады», Ваше Святейшество?
- Вещие птички, сын мой. Предсказывают будущее. – папа убрал с головы Томаса невесомую ладонь, - В дивную эпоху выпало нам жить, не находите, отец Маршан? Птицы прорицают грядущее… Чудеса, да и только.
Высокий священник поклонился наместнику святого Петра:
- Исходящая от вас благодать – вот истинное чудо, Ваше Святейшество!
- Пустое! – отмахнулся папа, - Истинные чудеса перед нами! Фрески! Они совершенны! Поздравляю тебя, сын мой!
Он потрепал Джакомо по плечу, а Томас украдкой изучал отца Маршана, смуглокожего, тонкокостного, с блестящими зелёными глазами. Тот почувствовал на себе взгляд, повернул голову, и Томас потупился. Мягкие туфли папы были расшиты изображениями ключей святого Петра.
Иннокентий, довольный скоростью, с которой продвигалась у итальянца роспись комнаты, благословил его и вышел. Свита последовала за папой, исключая тучного кардинала и зеленоглазого священника. Кардинал возложил на чело начавшего было подниматься Томаса мясистую длань и потребовал:
- Повтори-ка своё имя!
- Гильом д’Эвек, Ваше Высокопреосвященство.
- А я – кардинал Бессьер, кардинал-архиепископ Ливорно, папский легат при дворе короля Иоанна Французского, возлюбленнейшего из царственных чад Господа нашего на грешной земле. – кардинал выжидательно воззрился на Томаса.
- Благослови Господь Его Величество. – послушно поддакнул Томас.
- Слышал я, что некий Гильом д’Эвек распрощался с этим светом. – в голосе кардинала звучали опасные нотки.
- Мой двоюродный брат, Ваше Высокопреосвященство.
- Как он умер?
- Мор. – неопределённо ответил Томас.
Сэр Гильом д’Эвек был врагом Томаса, затем другом, а перед тем, как его прикончила чума, сражался с Хуктоном плечом к плечу.
- Он дрался на стороне англичан. – изрёк кардинал.
- Да, Ваше Высокопреосвященство, такой позор семье! Но я, по счастью, его плохо знал.
Кардинал убрал тяжёлую ладонь, И томас встал. Зеленоглазый внимательно озирал выцветшую старую роспись.
- Это ты рисовал? – повернулся он к Джакомо.
- Нет, отче. Это задолго до меня малевали. Француз какой-то, а то и бургундец. Его Святейшество желает, чтобы я её замазал, а поверх написал своё.
- Замазать – это правильно.
Тон священника привлёк внимание кардинала к поблёкшим фрескам. На его лице Томас читал сомнение в том, что назвавшийся д’Эвеком паломник – тот, за кого себя выдаёт, но роспись заставила прелата забыть на миг о подозрительном нормандце. На стене был изображён апостол Пётр с неизменными ключами в руке. Правой он подавал меч коленопреклонённому монаху. Дело происходило в засыпанном снегом поле, хотя вокруг монаха снег отсутствовал. Инок стоял на островке травы и тянулся к рукояти оружия с оглядкой на второго монаха, высунувшегося из-за приоткрытой ставни заснеженного домика.
- Кто этот нарисованный монах? – зло спросил кардинал у Джакомо.
- Понятия не имею, Ваше Высокопреосвященство.
Бессьер посмотрел на зеленоглазого, подняв бровь в немом вопросе. Тот ответил пожатием плеч.
- Почему эта мерзость до сих пор не замазана? – гневно осведомился кардинал у итальянца.
- Его Святейшество распорядился начать с потолка, Ваше Высокопреосвященство.
- Замажь немедля! Сейчас же! – Бессьер вспомнил о Томасе, - Зачем сюда пришёл?
- Получить благословение Его Святейшества, Ваше Высокопреосвященство.
Бессьер задумался, покосился на старую фреску:
- Замажь, Джакомо, слышишь? – у Томаса же спросил, - Остановился где?
- У церкви Сен-Бенузе, Ваше Высокопреосвященство.
Ночлег он вместе с Женевьевой, Хью и десятком парней нашёл на постоялом дворе за большим мостом, на порядочном отдалении от церкви Сен-Бенузе, а слукавил, потому что меньше всего на свете хотел, чтобы его местонахождение было известно кардиналу Бессьеру, брат которого по вине Хуктона отправился к праотцам. Узнай Бессьер, кто скрывается под личиной д’Эвека, и на площади перед папским дворцом уже вечером весело пылал бы костёр с Ле Батаром на столбе.
- Меня очень интересует положение в Нормандии, - объяснил кардинал, вглядываясь в физиономию Томаса, - После ноны («Молитва девятого часа» согласно так называемой «литургии часов». То есть, по современному исчислению времени – после трёх часов дня. Прим.пер.) за тобой зайдёт отец Маршан.
- Непременно. – кивнул священник, и короткое слово прозвучало угрозой.
- Помочь Вашему Высокопреосвященству – величайшая честь для меня. – учтиво склонил голову Томас.
- Убери эту мерзость, Джакомо! – кардинал ткнул пальцем в сторону бледного изображения святого Петра и, подозвав зеленоглазого, удалился.
Художник испустил вздох облегчения, поднимаясь с колен. Томасу же заметил:
- Ты ему не пришёлся по нутру.
- А что, есть кто-то, кто бы ему по нутру пришёлся?
Джакомо хмыкнул и выругался по-итальянски на подмастерьев. Те бросились к ступе. Томасу художник объяснил: