А сейчас – попросим этих двоих остаться здесь до тех пор, пока мы не узнаем правду.
Орсино рубанул по воздуху сжатой в кулак рукой.
– Я не стану просить! Они и без того останутся здесь – в надежнейшей из моих темниц. Я не позволю эльфу вновь ускользнуть из моих рук, если эта шавка в самом деле Вертумн. Уильям! Подойди ко мне, мой верный Уильям. Отведи эту женщину и ее пса в темницу, да присмотри, чтобы им принесли еды и питья.
В темницу… Снова в плену… Его таскают с места на место, из жизни в жизнь… Похоже, такова уж его природная сущность.
– А я пока что отправлю послание царице фей, – добавила Малхи. – Если не ошибаюсь, мне она ответит – в память о прошлых услугах. А если это действительно Вертумн, она явится сюда сама во всей красе своего гнева.
– Она сообщит обо всем Оберону, – буркнула Виола.
– Быть по сему, – решил Орсино. – Мы ничего не теряем. Ради этого не требуется ослаблять бдительность и останавливать приготовления к войне.
Человек по имени Уильям повел их сквозь лабиринт узких коридоров. Массивные каменные стены не пропускали внутрь летний зной, и воздух был милосердно прохладным, едва ли не сырым. Бело-зеленая ливрея Орсино была Уильяму тесновата – шнуровка едва не лопалась на груди. Во рту его недоставало двух зубов, глаза смотрели испуганно.
Должно быть, это и был тот самый терзаемый кошмарами Уильям, которого брату Лоренцо велели исцелить. Интересно, нашел ли он общий язык с выращенной Помоной мандрагорой?
К утру преподобный должен быть здесь. Он встанет на ее сторону, если только ему хватит смелости. Хотя что в этом проку? Ведь он не видел того сада. Да, он видел надпись в книге, но в ее-то существовании и без него никто не сомневается.
Однако, если рядом друг, от этого как-то уютнее.
Наконец Уильям довел их до тяжелой двери с маленьким, не шире ладони, окошком. Распахнув дверь, он жестом велел им войти внутрь.
– Вот здесь, у задней стены, ночной горшок. Позже я принесу хлеба, вина, а для собаки – мяса.
Помона взглянула на Вертумна, вопросительно подняв бровь. В ответ он лишь покачал головой.
– На свете множество чудес я повидал, – негромко сказал Уильям, – но никогда еще не видел пса, в темницу заточенного с хозяйкой. Что ж за злодей? Неужто его мало повесить иль на привязь посадить? Кто заслужил такое уваженье? Сам пес или хозяйка?
Помона молча шагнула через порог в прохладный сумрак темницы, но Уильям остановил ее, придержав за локоть. Будь проклято его беспардонное любопытство!
– Вашу котомку, – сказал он.
Хвала небесам, манускрипт она оставила дома! Помона отдала ему котомку, в которой не обнаружилось ничего, кроме бурдючка с водой. Вынув затычку, Уильям принюхался к его содержимому и вернул бурдючок вместе с котомкой Помоне.
– А вот нож я заберу.
Они могли бы попытаться одолеть его. Их двое, к тому же, Помона – ведьма, а собачий облик, возможно, дал бы какое-нибудь преимущество и Вертумну. Но удастся ли миновать остальных стражей? А если и удастся, оба они превратятся в беглых преступников, тем временем Оберон и Венеция наверняка вступят в войну, и тогда путь в Милан окажется закрыт, даже если Орсино сменит гнев на милость и простит их.
О, как она надеялась, что награда, полученная от Орсино, ускорит отъезд!
Сняв с пояса небольшой нож, она отдала его Уильяму. Вертумн и не шелохнулся, хотя Помона отлично видела нож в ножнах на его поясе.
Уильям осмотрел ее нож, поворачивая его то так то этак в тусклых лучах света, проникавшего внутрь сквозь узкую бойницу в стене коридора.
– И это все? – шепнул он. – У вас нет для меня другого ножа? Кинжала, может?
Помона с Вертумном озадаченно подняли брови и покачали головами.
– Иль хотя бы вести?
Что за интриги плетутся здесь, при дворе Орсино?
– Какую весть тебе угодно слышать? – негромко спросил Вертумн, очевидно, решивший, что этот человек закидывает удочку насчет мзды – и, вполне возможно, так оно и было.
Но Уильям услышал только собачий рык. Отступив назад, он встряхнул головой, точно над ухом его зудела сама Маб. Был он бледнолиц, начал лысеть со лба, заложенная за ухо прядь темно-русых волос промокла от пота.
– Входите, – велел он.
Дождавшись, когда за ними захлопнется дверь, Помона подошла к дальней стене полутемной комнатки. Свет проникал в темницу только через крохотное окошко в двери и такое же крохотное окошко во внешней стене – толстой, сложенной из тесаного камня.
– Если бы только я смог отправить весть Оберону… – сказал Вертумн. – Если бы только ты догадалась вовремя отпустить меня…
– Все эти «если бы» нам не помогут.
– Верно. Мы можем просидеть здесь не один день, а тем временем Оберон пошлет своих сильфов обрушить на Иллирию ядовитые ливни и уничтожить взращенные тобой сады и виноградники, а его нимфы устремятся в ручьи и реки и превратят все воды Иллирии в отраву, а копыта волшебных коней его охотников сравняют селения Иллирии с землей. И тогда смертные поставят на нимф сети из бритвенно-острой проволоки, и реки потекут кровью, а османы пришлют чародея, и он разнесет сильфов в клочья и разметает их по вершинам гор, а английские лучники из-за Пролива придут на наши берега воевать с испанцами и Обероном, и мои друзья, величайшие из охотников, выпадут из седел, пронзенные стрелами… Помона, да прекратишь ли ты расхаживать взад-вперед? У меня уже в глазах рябит!
Очевидно, только после этих слов Помона осознала, что меряет шагами каменный пол. Остановившись, она приложила ладонь к каменной стене, чтобы успокоиться.
– Мне эта война нужна не больше, чем тебе, – устало сказала она.
– Да, но ты хотя бы не обрекаешь своих друзей на ужасную гибель.
– Моя единственная настоящая подруга давно мертва! – прорычала Помона. – Такова уж жизнь, Вертумн! Бывает, мы подводим друг друга. Случается нам оплошать. Я обещала позаботиться о сыне подруги, отправленной Гекатой в горькое изгнание на верную смерть, но думала, сын ее умер на этом острове вместе с ней. Однако брат Лоренцо говорит, что на свете живет человек, утверждающий, будто он – сын Сикораксы, и недавно его видели в Милане. Если и сухопутные и морские пути в Милан будут закрыты, может пройти год, и даже больше, прежде чем я смогу добраться туда и передать Калибану то, что принадлежит ему от рождения. Но к тому времени он может уйти куда-нибудь еще. Или я могу умереть…
Вертумн с улыбкой покачал головой.
– Твоя так называемая оплошность лишь делает тебе честь. В отличие от моей. Я, подменыш, изменник и для людей, и для эльфов, с тем же успехом могу быть псом и бегать по пятам за хозяином.
Тьфу ты! Ладно,
пусть упивается своим ничтожеством, а ей и кроме него есть, о чем подумать.
– Скорее всего, не пройдет и дня, как нас освободят, – сказала она. – Должен же Орсино прислушаться к голосу разума.
– А если не прислушается?
Закусив губу, Помона приложила ладонь к камням наружной стены и негромко ответила:
– У меня с собой мешочек самых разных семян. Некоторые из них дают крепкие стебли и толстые корни, и я могу разнести эту стену по камешкам за час, если захочу.
– Где же?
– Х-ммм?
Помона повернулась к Вертумну. Тот развалился на прохладном каменном полу в нескольких шагах от нее. Рука его покоилась на согнутом колене. Он улыбался. Как дрожал воздух между ее пальцами и его испещренной неведомыми письменами кожей! А затем – с тех пор не прошло и часа – она дотронулась до него, никем не видимая, однако у всех на виду. Сейчас, когда вокруг не было никого, кроме них двоих – не осмелилась бы…
– Где же ты прячешь эти семена? Я ведь видел, как ты вывернула котомку, когда Уильям попросил об этом.
– О! – рассмеялась Помона. – За корсетом, конечно. Когда я была молода, прятать там что-либо от лап тюремщиков было опаснее всего. Но теперь, в моем-то возрасте, спрятанному не угрожает ничто – как червяку под камнем.
Вертумн покачал головой.
– Помона, ты к себе несправедлива. Если б ты видела себя моими глазами…
– То что?
Склонив голову набок, он окинул Помону взглядом. Но она не отвела глаз. Пусть говорит, если только ему есть что сказать по делу. Возможно, эльфам и нравится этакое жеманство, однако пустые воздыхания ей сейчас ни к чему.
– Скажи же что-нибудь, Вертумн. Закончи мысль и изложи ее вслух!
– Я хотел сказать…
– Что?
– Как по-твоему, чьему взору больше открыта истина? Мы думаем, что знаем себя лучше, чем кто-либо другой, глядя изнутри наружу. Однако, может статься…
– Да прекратишь ли ты когда-нибудь философствовать?! – воскликнула Помона.
Вертумн широко развел руками:
– А что мне еще остается?
– Кровь господня! Настанет день, и мир погибнет, восстанут мертвые, моря вскипят, а ты будешь размышлять, размышлять, размышлять…
Вертумн рассмеялся.
– А ты?
– И я, – ответила Помона и двинулась к нему – три шага по холодному каменному полу.
– И я, – повторила она.
Брови его озадаченно – а может, от неожиданной радости – вздрогнули.
Взяв его руки в свои, Помона подняла его на ноги.
– И я, – шепнула она.
Подняв ладони к его небритым щекам и чувствуя, как золото с серебром покалывает кожу, Помона привстала на цыпочки и поцеловала его.
Теплые руки легли ей на спину, и Вертумн привлек ее к себе. Ее ладони скользнули вниз по его спине, исследуя каждый дюйм тела, которого она едва осмеливалась касаться.
– Посмотрим, удастся ли мне отыскать твое сокровище, – с улыбкой сказал он.Акт V
Вертумн проснулся, дрожа от холода. Голова Помоны покоилась на его обнаженной груди. Осторожно, чтобы не разбудить ее, он высвободил правую руку и укрыл их обоих тоненьким одеялом, однако она подняла голову и взглянула – нет, не на него, а на яркий свет из окошка в наружной стене.
– Ну не потеха ли? – сказала она.
– М-м-м, – согласно промычал Вертумн, обнимая ее.
Одежды их были в беспорядке разбросаны по полу: ее испачканная зеленью нижняя юбка сплелась в объятиях с его дублетом, его рубашка – с ее чулками. Соломенная шляпа Помоны лежала у стены, как кошка, ждущая хозяйку.
– Никогда еще не делала этого с эльфами, – сказала она. Голос ее звучал глухо, эхом отдаваясь в теле Вертумна.
– Никогда еще не делал этого с ведьмами, – со смехом откликнулся он.
– Должно быть, такое часто случается с заключенными в темницу.
– Что ж, тогда дело стоит проведенной в темнице ночи, – сказал он.
Улыбнувшись в ответ, Помона села, просунула голову в ворот блузы, задумчиво поджала губы и взглянула на него.
– Что с тобой? Что тебя тревожит?
– Это всего лишь… так сказать, тюремные шалости, и ничего более. Мимолетный роман. Он не может длиться долго, Вертумн.
Он вздрогнул и, чтобы скрыть дрожь, потянулся за рубашкой. Конечно же, она была права. У него своя жизнь, у нее – своя, а когда ее жизнь завершится, он, мучительно бессмертный, будет продолжать жить. Быть может… Но нет, желать, чтобы Орсино продержал их в заточении еще денек, не стоило даже на миг – ведь война с каждым днем все ближе.
– Мы оба давно уж не в том возрасте, чтобы обманывать себя в таких материях, – ответил он так сухо, как только мог.
Дверь распахнулась, и оба они вскинулись от неожиданности. Вертумн был все еще наг, если не считать одеяла, в которое он поспешил завернуться. Помона хотя бы успела надеть блузу, однако ее кертл и передник валялись в дальнем углу темницы.
Но больше всех был изумлен тот, кто стоял в дверях – монах преклонных лет, худой и согбенный, точно прут старой метлы. Неужели Орсино послал к ним исповедника?
– Святой отец? – изумленно ахнула Помона.
– Что это? – в свою очередь изумился монах. – Помона, Уильям сказал, что я найду здесь лишь тебя, но… Но ни словом не обмолвился о собаке. Хотя он, бедняга, был так рассеян… А где же тот эльф?
Вертумн протянул ему руку, но монах попятился назад. Его поразил вовсе не вид обнаженного мужчины, но вид Помоны, делившей одеяло с псом. Вертумн засмеялся, и монах сделал еще шаг назад.
– В пути мы встретились с Гекатой, – объяснила Помона, поднимаясь на ноги. – Вот тот самый эльф. Это и есть Вертумн, но в ином обличье.
– Так, значит… – монах указал на Вертумна, затем покосился на разбросанные по полу кертл, шоссы и дублет. – Я вас оставлю на минутку.
С этими словами он вышел в коридор.
– И это к лучшему, – устало сказала Помона. – Клянусь жизнью, мне будто снова пятнадцать!
Вертумн рассмеялся, не заботясь о том, услышит ли кто-нибудь его лай.
– Одевайся, – зашипела Помона, суя ему его шоссы. – Этот монах – добрый человек и наш лучший друг во всем замке!
Ну что ж, вчера у них не было в этом замке ни единого друга. Возможно, этот монах согласится передать весточку Оберону, если только удастся хоть ненадолго остаться со стариком наедине.
Дождавшись, пока они оденутся и по очереди справят нужду, монах вывел их в зябкую прохладу коридора.
– Небеса полны странных знамений, – сказал он, переводя дух на ходу. – Повсюду в вышине – точно хвосты комет, красные, как кровь, а из вод речных слышен дьявольский хохот.
Значит, сильфы начали строить планы битвы, и нимфы готовятся к войне!
– Это армии Оберона, – сказал Вертумн.
– Уже?! – вскричала Помона.
– Меж тем Титания, вняв призывам Малхи, явилась ко двору Орсино и требует представить пред ее очи ведьму, похитившую Вертумна.
Несмотря на раннее утро, тронный зал был полон придворных. Неужели они только вчера стояли здесь? Весь мир за пределами темницы казался всего лишь сном. Но нет, сном