– Все.
– А Смирнов? Что с ним? У него что, правда припадок какой-то был?
Ищенков медлил с ответом.
– Он приехал к Юлии, – сказал он наконец. – У них свои дела. Я не в курсе, что там.
– Что, тоже холистические сеансы?
– Н-нет, скорей это дело иного сорта, – Ищенков медленно подбирал слова. – Он весь день был наверху, даже к обеду не спустился. Она объяснила: не стоит его беспокоить. Он готовится к инициации, это такая стадия ритуального очищения.
Колосову вспомнилась вонь, доносившаяся из комнаты Смирнова, – ничего себе очищеньице. Терминология, употребляемая Ищенковым, его раздражала.
– Что еще за очищение, перед чем? – спросил он.
– Я не знаю. Хованская никогда особо не распространяется о делах своих клиентов. Это не принято.
– Ну да, вещий профессиональный секрет, – Колосов хмыкнул. – Вы же взрослые люди, Ищенков, а все в игрушки мистические никак не наиграетесь. Доигрались уже вон черт знает до чего. Человека, который косил на участке вчера, ты видел?
– Да. Но я не знаю его, клянусь. Это его убили? Как… как это произошло?
«Так я тебе и выложил подробности, – подумал Колосов. – Если у нас с тобой, несмотря на эту экспертизу, все же в конце концов что-то сладится, ты мне сам, голубь, расскажешь, как это у вас с ним произошло».
– Почему племянник Чебукиани, Кузнецов этот, таскается на дачу почти каждый день? – продолжал он задавать вопросы. – Что ему нужно?
– Он работает у Смирнова. Он приезжает только с ним. А иногда по просьбе тетки поручения разные мелкие выполняет. Он ее, кажется, единственный родственник. И потом, я заметил, ему девчонка-соседка сильно нравится. К ней наверняка и приезжает.
– А что нужно Сорокину от вдовы?
– Это скорей Александре Модестовне кое-что нужно от Костьки.
– Что между ними?
– Они спят – вот что.
– Он такой деляга избалованный, холеный, и с этой переспелой каргой?
– Александра – женщина породистая и с биографией. – Ищенков усмехнулся криво. – Сто очков вперед молодым поблядушкам даст. А потом, Сорокина тянет к бабам значительно старше себя – он мне как-то раз сам по пьянке признался. Вдове пятьдесят четыре года, и я заметил, что она не прочь выйти замуж в пятый раз.
– За Сорокина? – Колосов прищурился. – Скажи, а она никогда не высказывала при тебе жалоб на его сестру? Никогда не предлагала, чтобы Валерию в больницу поместили? Короче, не хотела ли избавиться от сумасшедшей?
– Нет. При мне так прямо никогда. Она слишком хорошо вышколена для этого. Но девкой она брезговала. – Ищенков смотрел на Колосова: они понимали друг друга уже с полуслова. – Конечно, если посмотреть под этим углом, эта идиотка ей дьявольски мешала.
– Но Сорокин, возможно, совсем и не собирается на ней жениться, – заметил Колосов.
– Не собирается, – Ищенков хмыкнул. – Да кто его спрашивать-то будет? У него выбора уже маловато.
– То есть? Я не понял. Объясни, – Колосов нахмурился: что-то в этой насмешливой фразе Ищенкова было такое…
– Неужели госпожа наша Юлия, если уж она снисходит до наших жалких проблем, не посодействует в исполнении заветного желания своей закадычной подруги? – сказал Ищенков.
– Что ты хочешь сказать этим?
– Ничего. Знаешь, игра была такая в детстве: загадай желаньице и попроси хорошенько. Вдруг да исполнится.
– Я вижу, эта госпожа Юлия произвела на тебя сильное впечатление. Даже несмотря на причиняющее тебе столько хлопот твое женоненавистничество.
Ищенков не отвечал.
– А в ночь, когда умерла Сорокина, ты тоже, скажешь, был дома, спал сном праведника?
– Да, спал! Я ушел домой почти сразу же, как ее от припадка откачали. Если хочешь знать – там остались все, кроме меня.
– На даче Чебукиани? И что же… и Сорокин, выходит, тоже?
– Он ночует у Александры каждую ночь. Она с себя его не спускает, стахановца. И ни для кого это там не секрет.
– А нам он заявил, что проводил сестру и остался с ней дома.
– Солгал. Когда утром соседи сообщили, что Лерка мертвая, я к ним пошел сразу. – Ищенков потер лицо ладонью. – Они еще и не вставали даже. Их Юлия разбудила. От нее Костька и узнал радостную новость.
Радостную новость… А ведь Сорокина действительно тогда по всему поселку с собаками разыскивали, подумал Никита. Ему вспомнились следы рвоты на поленнице на участке Сорокиных. Перед тем как выбежать за калитку на улицу, Валерия была там, на единственном месте на участке, откуда были видны окна соседского дома.
– Никита Михалыч, снова вас к телефону, – в кабинет снова заглянул начальник ИВС. – Из прокуратуры следователь, говорит, срочно.
Колосов поднялся. Ищенков тоже медленно встал. Никита не знал, что ему сказать, как окончить этот допрос. Тогда, полтора года назад, все было как-то проще. Испуг Ящера казался панацеей от… Он смотрел на Ищенкова. Кто же перед ним? Умный убийца или невиновный? Но если так, что же тогда означает это коловращение совпадений и случайностей, которое словно паутиной опутывает этого человека? Он посмотрел на часы: до половины двенадцатого оставалось еще три с половиной часа. Ровно столько еще времени Ищенков будет в изоляции. А потом его отпустят. Не совершают ли они еще раз роковую ошибку, отпустив его на все четыре стороны, быть может, для новых, еще более страшных и диких поступков?
Чувство того, что они не договорились в тот вечер о чем-то важном, быть может, самом главном, долго не покидало Колосова.
В дежурку звонил Караулов. По его взволнованному тону Никита понял, что сейчас услышит нечто особенное. Но следователь, явно для того, чтобы немного помариновать коллегу, начал с…
– У меня начальник розыска тут сидит, Майоров, – кричал он в трубку словно из подземного бункера. Слышимость на линии была отвратительная. – Они только что закончили обход и опрос жителей поселка. Колоброда-Тарантинова вчера все видели в основном у магазина. Деньги у него к вечеру завелись. Продавщица сказала, в половине девятого мужики с автозаправки за пивом разливным приехали. Вроде и Колоброд с ними там гужевался. Расстались где-то в десятом часу. Он уже никакой был. Пошел вроде на автобусную остановку. Ну, больше его никто и не видел.
– Коса, которой он косил, они насчет нее что-нибудь узнали?
– Коса была его. Майоров с сотрудниками к нему домой ездили, жену спрашивали, искали – нет косы. Вчера, жена говорит, как он с утра к бочке ушел, так больше домой и ни ногой.
– Он не с косой же ушел! Значит, у него где-то было место, чтоб инвентарь хранить. Пусть опросят шабашников, поденных – они не могут не знать.
– Хорошо, я передам. Никита, и только что эксперт звонил, – голос Караулова звенел от волнения. – Они закончили с химией своей. В крови у Тарантинова, как мы и предполагали, высокое содержание алкоголя. Но, кроме него, анализ еще выявил и… Никита, у него клофелин, понимаешь? Он был в беспомощном состоянии, в отключке полной, когда ему рану нанесли. Он не мог, эксперт говорит, оказывать никакого сопротивления при такой дозе, таком коктейле. И еще: я не знаю, отчего ты вдруг снова заинтересовался делом Полунина, точнее, я до сих пор голову ломаю, как ты догадался. Объяснишь потом мне подробно. А сейчас слушай внимательно: мы с шефом только что материалы подняли. Платок черный, шелковый, с тремя узлами на концах действительно есть в описании вещей, внесенных в протокол осмотра квартиры. И это опять же не все. Я просмотрел заключение судебно-медицинской экспертизы трупа Веры Полуниной, жены его… На левой ладони женщины заживший след от пореза длиной около девяти сантиметров. От большого пальца к мизинцу, наискось. Эксперт там фотографии делал, мы с шефом сравнили только что. Никита, я же труп Тарантинова лично осматривал сегодня. Это очень похоже. И тоже на левой руке. Никита, что же это? Что у нас получается теперь? Что у нас тут происходит, в конце-то концов? Ну что ты молчишь, Никита?
Колосов смотрел на стену изолятора, выкрашенную облупленной масляной краской. Перед ним была глухая стена.