— Ваши шефы в Би-би-си могут ведь не дать согласия на командировку своего сотрудника в Сирию?
— В общем-то могут.
— Будем считать, что так оно и случилось.
— Но тогда я…
— Все правильно, — Проспер часто закивал головой. — Тогда вы должны срочно выйти на связь, сообщить в центр об изменившихся обстоятельствах и запросить новые инструкции. Но вы же сами сказали, что ваша связь с Москвой носит односторонний характер. Не говоря уже о том, что в течение почти двух лет была полностью законсервирована. А имея на руках вывезенную из Израиля пленку с оперативными агентурными данными, вы не можете до бесконечности ждать, когда в очередной раз появится связной. И, прежде всего, потому, что это противоречит элементарным правилам разведки: «крот» не имеет права держать при себе секретные материалы. И тогда, господин Серостанов, вы принимаете единственно разумное в сложившихся обстоятельства решение — выполняете только вторую часть полученных от связного инструкций и летите в Лондон. То есть, в Москву…
— Мне могут сказать, что, перевозя через несколько границ фотопленку, я переступил грань допустимого риска, — возразил Серостанов и покачал головой. — Не знаю, как у вас, но в советской военной разведке подчинение приказу часто доходит до откровенного дебилизма…
— А вы ответите, что еще рискованнее было держать эту пленку при себе, продолжая сидеть на месте, в Каире, — отпарировал Проспер.
— Почему меня не отпустили в Сирию, но, в то же время, дали разрешение на уик-энд в Лондоне?
— Отказ вашего начальства был мотивирован именно опасностью предстоящей командировки, — казалось, что Проспер заранее знал ответы на все вопросы. — Вы скажите в Москве, что ваш лондонский шеф высказался категорически против командировок своих сотрудников в лагеря шиитских боевиков, во-первых, в силу неспокойной ситуации, а, во-вторых…
Проспер выдвинул нижний ящик письменного стола и, порывшись пару секунд, извлек оттуда толстую газету.
— Что это? — спросил Николай.
— Газета «Аль Хаят», — коротко ответил Проспер и потянулся за сигаретой. — Арабская газета, издающаяся в Лондоне на английском. Знакомы?
— Естественно, знаком.
— Это номер за 14 декабря прошлого года… — Проспер швырнул газету на стол. — В котором целых два разворота посвящены «Хезболлах». Много интервью, идеологии, деталей быта, конкретных высказываний шиитских лидеров и прочее. Поставьте себя на место босса арабского отдела Рейтер: стоит ли возвращаться к этой теме спустя каких-то два месяца?
— Мое начальство обязательно поинтересуется, почему я задержался в Израиле на трое суток.
— Обстоятельства сложились так, что вам необходимо было съездить и в Эйлат, где вы сделали еще один фоторепортаж для своей конторы. На этот раз — о самом известном израильском курорте. Готовый фотоматериал вы получите. Кроме того, в случае проверки выяснится, что вы действительно пробыли в Эйлате почти два дня и жили в отеле «Ренессанс». Продолжайте спрашивать, господин Серостанов, я готов выслушать любые ваши сомнения…
— Реакция сирийцев… — Николай сделал паузу, обдумывая мелькнувшую мысль. — Узнав, что я отказался от поездки в Дамаск, они… они могут заподозрить, что их план разгадан. И тогда…
— Что тогда? — Проспер подался вперед. — Рассуждайте смелее, господин Серостанов, мне важно знать, как вы видите эту ситуацию в развитии…
— Тогда они попытаются отыграться.
— Как отыграться? — Проспер впился взглядом в Николая. — Каким образом? Перешлют в Москву фотографии вашего задержания на тель-авивской автобусной станции? Но тогда сразу же выяснится, что сирийцы или кто-то еще в курсе агентурной деятельности советской военной разведки в Израиле. Причем настолько в курсе, что даже встречу связного ГРУ с внедренным в Израиль агентом фиксировали на пленку. Спрашивается, откуда такая осведомленность? Почему арабы в курсе дела? С какой целью?.. Вы остерегаетесь, что сирийцы передадут ГРУ доказательства, что агент советской военной разведки, работавший на стратегическом объекте в Израиле, провален? Но зачем? Чтобы Москва тут же заподозрила Дамаск в причастности к этому провалу?.. Нет, Серостанов, это совершенно невозможно! Наоборот, они тут же обрежут свои уши, дабы ничто не навело русских на мысль, что их ближневосточные союзники — ни много, ни мало — вздумали использовать Советский Союз в собственных тактических целях. И не просто использовать, а еще и подставляя при этом агентуру своего могущественного патрона…
— Хорошо, допустим… — Николай глубоко вздохнул.
— Не делайте мне никаких скидок! — Моти Проспер затянулся с такой силой, что горящий кончик сигареты ослепительно полыхнул рубиновым сиянием. — От того, насколько СКЛАДНОЙ будет эта версия, зависит ваша личная безопасность, господин Серостанов!..
— Вы считаете, что меня можно вернуть в игру? — тихо спросил Николай.
— Я бы поставил вопрос иначе: вы ХОТИТЕ вернуться?
— Ответьте вначале на мой вопрос.
— В случае корректности нашей версии о том, что руководство советской военной разведки действительно не имеет никакого отношения к этой запутанной истории, у меня нет принципиальных возражений. — Проспер пристально посмотрел на Серостанова. — Теперь ответьте вы.
— Это не просто…
— Мы провели вместе так много времени, что я готов подождать, пока вы подыщите нужные слова.
— Меня еще никогда не перевербовывали… — Николай развел руками. — И мне всегда была глубоко отвратительна любая форма предательства…
— Как и всякому нормальному человеку, — кивнул Проспер.
— Вы можете мне не верить, но я все равно скажу: если бы причиной того, что… случилось, была моя ошибка, собственный промах, я бы отказался от этой затеи. В конце концов, семь или восемь лет тюрьмы — не самая суровая кара за производственный брак. Тем более, если тебе только тридцать пять, и можно когда-нибудь вернуться домой и не бояться смотреть в глаза друзей…
Моти Проспер внимательно слушал, подперев подбородок ладонью. Со стороны могло показаться, что этот человек самым внимательным образом наблюдает за киноэкраном, на котором разворачивается сюжет интереснейшего детектива.
— В камере у меня было время подумать как следует. Я практически не спал двое суток, понимаете? Совершенно очевидно, что меня поимели в задницу самым грубым, варварским способом. От одной мысли, что это могли сделать СВОИ, я готов был перегрызть себе вены. И я вам благодарен за то, что вы, кажется, сумели меня в этом разубедить. А раз так, то…
— Неужели почувствовали себя графом Монте-Кристо? — устало улыбнулся Проспер и потер веки. — Встретили аббата Фариа, который раскрыл вам глаза на механизм интриги? Появилось желание отомстить?
— Вам это, похоже, кажется смешным? — набычился Николай.
— Ничуть… — Моти Проспер энергично покачал головой. — Видите ли, Серостанов, накопленный опыт доказывает: использование двойных агентов — это, как правило, десять процентов конкретного результата и девяносто процентов — постоянной головной боли. Грамотно использовать обстоятельства и заставить работать на себя агента иностранной спецслужбы — задача, поверьте, несложная. А вот превратить такое сотрудничество в стабильный и эффективный контакт удается крайне редко. У агентов-двойников, как правило, нет МОТИВАЦИИ, нет стимула выкладываться и уж тем более рисковать. И это естественно: никто не любит работать из-под палки, никто не прощает обид, ущемленного достоинства и, главное, страха перед разоблачением, под знаком которого существуют все двойники. Поэтому мы стараемся обходиться без их услуг. Что же касается вас, господин Серостанов… — Проспер почти минуту сосредоточенно крошил в пепельнице обгоревший сигаретный фильтр. — Вы влезли в чужую драку. Задачи любой военной разведки, как я понимаю, концентрируются на предотвращении реальной ВОЕННОЙ угрозы, которую представляет для твоей страны армия конкретного государства. В этом плане у нас с арабами свои счеты. Причем не гипотетические, а реальные. А вот то, что делает на Ближнем Востоке ГРУ, диктуется совсем не оперативными задачами военной разведки, а ПОЛИТИКОЙ, господин Серостанов! Израиль никогда не представлял и объективно не может представлять военной угрозы Советскому Союзу. Скажу больше: не Израиль, а именно арабские режимы в достаточно близкой перспективе могут стать реальными врагами вашей страны, почти треть которой заселена мусульманскими народностями. Что же касается союзнических обязательств Сирии, Ливана, Ирака, Ливии, Ирана перед вашей страной, то они мало что значат, если на другую чашу весов положены планы тотального уничтожения еврейского государства. И вы в этом убедились на собственном опыте, не так ли, господин Серостанов?
Николай молча кивнул.
— Думаю, именно на этой почве мы и достигнем определенного взаимопонимания или, как любит говорить ваш генеральный секретарь, консенсуса. Я вовсе не стремлюсь как-то облагородить наше возможное сотрудничество. Вы, Серостанов, умный человек, да и, вдобавок, немало поживший на Ближнем Востоке. И потому понимаете главное: мою страну и, соответственно, мою службу НЕ ИНТЕРЕСУЕТ Советский Союз. Нам нет никакого дела до ваших стратегических секретов, до ваших планов противостояния НАТО или маршрутов ядерных субмарин во всех океанах. С другой стороны, находясь в пределах досягаемости ракет среднего радиуса действия, Израиль никоим образом не заинтересован в конфронтации с державой, сражающейся за мировое господство. Пусть в этой связи болит голова у американцев и их европейских союзников. Нам же вполне хватает региональных проблем, напрямую связанных с обеспечением национальной безопасности Израиля. И вот здесь, господин Серостанов, ваша помощь может оказаться весьма и весьма полезной. Как я уже говорил, нам нет дела до русских, нас интересуют только арабы. Правда, здесь наши интересы более чем обширны…
— Как раз ЭТО меня не смущает, — пробормотал Николай.
— Тогда, договорились? — Проспер прищурился.
— Вы в самом готовы сыграть в эту игру?
— Почему бы и нет? — улыбнулся Проспер. — Тем более, что правила я уже знаю, а реального риска — не вижу…
— Ну, да, — кивнул Николай. — Рисковать буду я…
— Совсем не обязательно, — спокойно возразил Проспер. — Во-первых, вы можете отказаться. Эту возможность я предоставил вам в самом начале нашей встречи.
— Считайте, что я оценил ваше благородство.
— Напрасно злитесь, Серостанов. Я уважаю ваш профессионализм, поверьте. Но то, что вы делали в Израиле, иначе как шпионажем не называется…
— Допустим, вы правы, и мои начальники действительно не в курсе дела… — Серостанов уставился в какую-то точку на стене за спиной у Проспера и, казалось, размышлял вслух. — Допустим также, что в Москве одобрят мои действия и вернут меня к исполнению своих обязанностей. То есть, обратно в Каир…
— Возможно, так оно и будет, — кивнул Проспер.
— Тогда вы должны согласиться, что, работая с одной стороны на вас, а с другой — находясь под колпаком у сирийцев, корреспондент Би-би-си Кеннет Дж. Салливан протянет в своем новом качестве очень недолго. Кто-нибудь да обязательно его уберет и, кстати, правильно сделает…
— И это весьма вероятно, — неожиданно легко согласился Проспер. — Но лишь в том случае, если вас действительно вернут в Каир. Мне же кажется, господин Серостанов, что такое решение — опять-таки, исходя из моего опыта работы в разведке — будет далеко не самым лучшим. Десять лет на одном месте — это слишком много для «крота». Думаю, понимают это и ваши боссы. В противном случае, они бы не держали вас в резерве почти два года. Скорее всего, ГРУ потому и использовало вас в качестве курьера, что намеревалось перебросить Кеннета Салливана в другой регион. Повторяю: все эти рассуждения имеют смысл только в случае корректности нашего посыла, в соответствии с которым советская военная разведка не имеет никакого отношения к этой операции…
— А если вы все-таки ошибаетесь? — Чувствуя, что он уже не в силах органично усваивать этот поток информации и аналитических посылов, Серостанов стал методично массировать виски. — Если в Москве я просто получу новые инструкции и опять вернусь в Египет?
— Тогда и подумаем, как вас понадежнее прикрыть от наших арабских клиентов, господин Серостанов… — Моти Проспер устало откинулся на спинку кресла и с хрустом потянулся. — В конце концов, Каир или даже Дамаск — не Буэнос-Айрес, верно? В этом регионе мы все еще в состоянии кое-что сделать…
— Я согласен, — тихо произнес Николай.
— А я — рад, — улыбнулся Проспер. — Вы хотели спросить меня о чем-то еще, да?
— Да, — кивнул Николай. — Даже если меня перебросят на новое место, сообщение о внезапной гибели человека, с которым я выходил на связь, неизбежно вызовет в Москве подозрения…
— Я не понимаю, о чем вы говорите… — Проспер с нескрываемым удивлением уставился на Николая.
— Ну, тот человек… Который опустил фотокассету в карман моей куртки… Он ведь мертв, так?
— Кто вам это сказал?
— Офицер контрразведки, который допрашивал меня первым.
— Глупости какие! — Проспер решительно тряхнул головой и закурил очередную сигарету. — Вы, очевидно, просто неправильно его поняли. Может быть, в моральном плане этот человек, после того, что он сделал, действительно перестал существовать, образно выражаясь, умер для Государства Израиль. Однако для своей семьи, друзей и коллег он существует по-прежнему. И будет существовать до тех пор, пока это нам нужно. Так что, не волнуйтесь, господин Серостанов: в Москве вас о нем никто не спросит…
* * *
…Сидя за рулем основательно вылинявшего под лучами беспощадного солнца «пежо», Проспер автоматически реагировал на цвета светофоров, осточертевшие тель-авивские «пробки» и мигающие восклицательные знаки на местах ремонта дорог. На его глазах желто-багровый диск солнца, как монета в дырявом кармане, медленно западал за горизонт. А потом вдруг сразу же стало темно.
Проспер возвращался домой после 48-часового отсутствия, думая лишь о двух вещах: горячем душе и абсолютной тишине. К действительности его вернула легкая трель сотового телефона в «бардачке».
— Что еще?! — рявкнул он в трубку.
— Ты где?..
Из всех вопросов этот был самым ненавистным. Может быть, потому, что право задавать его имел только один человек на свете.
— А где я, по-твоему, должен быть?
— У меня. И поторопись, Моткеле…
Резко развернувшись на запрещающем знаке, Проспер выровнял «пежо» и вдавил до пола педаль акселератора. Форсированный двигатель, как застоявшаяся в конюшне скаковая лошадь, отозвался радостным ревом. И в ту же минуту в зеркальце заднего обзора полыхнула голубым полицейская «мигалка».
— Черт! — Проспер включил поворотник и притормозил у обочины. Еще через минуту у окна выросла фигура полицейского.
— Выйди из машины, — коротко приказал полицейский.
Проспер окинул оценивающим взглядом молодого парня в голубой форменной рубашке с аксельбантами и протянул ему через окно пластиковый квадратик с документами:
— У меня мало времени, приятель. Я знаю, что нарушил. Оформляй протокол, только заклинаю тебя, побыстрее! Меня ждут на очень важной встрече…
— Я сказал, выйди из машины! Ты что, иврита не понимаешь?
В Моссаде существовала единая для всех — от рядовых стенографисток до самого высокого начальства — инструкция: ни при каких обстоятельствах не называть место своей службы и уж, тем более, не козырять документами. Так было всегда.
Моти помнил немало случаев, когда его сотрудники, прошедшие сквозь все испытания в рискованнейших акциях за рубежом, в аналогичных ситуациях попросту бежали от израильских стражей порядка, как мелкие воришки, схваченные за руку на месте преступления. Его гражданское удостоверение личности и документы на машину были в полном порядке. Тем не менее, зная процедуру, Проспер не сомневался, что как минимум на полчаса этот служака его задержит. Причем любая попытка вступить в препирательство могла лишь удлинить и без того тягучую процедуру наказания. Что, естественно, не входило в плане первого заместителя шефа израильской политической разведки. Надо было как-то выкручиваться…
Выйдя из машины, Проспер решил не выпускать инициативу из своих рук и сразу предложил:
— Послушай, друг, все документы в полном порядке. Я действительно очень тороплюсь. Забирай мои права и позволь мне ехать. Договорились?
Внимательно рассмотрев документы, полицейский с любопытством уставился на пожилого нарушителя:
— И ты ничего не хочешь оспорить?
— Абсолютно ничего! — Моти с готовностью мотнул головой. — Ты прав, а я — неправ!
— Ты в этом уверен?
— На сто процентов!