Гордеева все время озиралась, освещая стены лампой.
– Что-то не так? – спросил ее Лизунов.
– Да нет… Я говорила вам, здесь останки птицы были. А теперь я их не вижу.
– Может быть, это не тот проход?
– Нет, я шла именно здесь. Тут впереди осыпь, осторожнее.
С грехом пополам они преодолели осыпь. Колосов подал руку Островских. Тот тяжело дышал. Но на все их вопросы о самочувствии отвечал бодро: ничего, просто духота.
Дышать было уже тяжело. Никита с тревогой думал: а что будет, когда там, наверху, запалят костры? Правда, те выходы удалены, но все же… Если дым заполнит коридоры, что они станут делать в этой земляной кишке?!
Швед и Гордеева рассматривали карту, это были листки кальки, наложенные друг на друга. Отчуждение между ними не исчезло, однако на время спуска все ссоры были забыты.
Двинулись по знаку Шведа дальше. Проход снова сузился, так что местами они буквально протискивались, рискуя застрять. Но вот коридор снова расширился, и они наконец смогли подняться в полный рост и нормально идти. Под ногами чавкала глина. Свет ламп выхватывал из мрака серый известняк.
Они вошли в так называемую горизонтальную штольню, пробитую древними землекопами в толще холма. Швед двигался все увереннее, сверяясь с картой, разглядывая стены и потолок, словно ища на камнях какие-то только ему известные приметы. Во время краткого отдыха он пояснил: незнакомый для него ход неожиданно привел их туда, где он уже не раз бывал. Штольня, по его словам, имела самостоятельный выход на поверхность, располагавшийся недалеко от моста, вниз по течению ручья. Сама же штольня вела в так называемую камеру Царицы. Это и был тот самый седьмой маршрут.
– Здесь до выхода примерно километр, – Швед сверился с компасом. – Штольня прямая, как тоннель. Идти легко. Там только одно препятствие на пути – провальная шахта, такой колодец глубокий, заполненный водой. А так маршрут вполне проходимый, даже не очень сложный. А мы с вами сейчас окольным путем пробирались, я не знал про этот ход.
– Ну, теперь знаешь, следопыт, Чингачгук. – Лизунов снял каску и вытер вспотевшее лицо. – А штольню эту твою и я знаю. Мы как раз этот вход и искали тогда, когда труп под мостом нашли.
Из их дальнейшей беседы Никита понял, что тоннель к камере Царицы известен в округе столь же широко, как и Большой провал. Это были две основные визитные карточки Съян, до некоторой степени местные достопримечательности. Сейчас, узнав об относительной несложности этого седьмого маршрута, Колосов, как некогда и Катя, удивился тому, что Швед до сих пор его избегал и не сопровождал сюда спелеологов, хотя легко мог бы это сделать.
– А где эта камера Царицы? – спросил он проводника. – Далеко?
Швед махнул в темноту.
– Надо осмотреть столь легендарное место, – сказал Никита.
– Но мы же хотели сначала обследовать коридор, где я видела кровавые пятна, – возразила Гордеева. – А для этого нам надо там левее свернуть.
– Сначала осмотрим камеру, потом вернемся, – сказал Никита.
Швед поднял лампу, молча указал куда-то наверх. Они увидели на высоте двух человеческих ростов грубо высеченный в известняке крест. Чуть дальше на стене был еще один.
– Тут они везде, – сказал Швед тихо. – Обереги. Кто здесь камень добывал, так хотел себя от Нее обезопасить.
– От кого? – тревожно спросил Островских. – О ком ты говоришь, Павел?
Швед, не отвечая, пошел вперед, махнув им – идите следом, только не поскользнитесь.
Ноги их, и правда, то увязали по щиколотку в жидкой грязи, то разъезжались, как на льду. Никита то и дело спотыкался, терял равновесие, чертыхался. Идти было не так уж и далеко, но из-за размытого грунта времени на это ушло немало. Колосов глянул на часы: полвторого, там, наверху, уже у входов вовсю пылали костры. Но дыма пока еще они не чувствовали.
Однако с некоторых пор Колосову начал мерещиться какой-то сладковатый тошнотворный запах…
– Ничего не чувствуешь? – спросил он Лизунова.
– У меня нос заложен, а что?
– Да вроде падалью несет.
– Верно. – Подошедшая к ним Гордеева принюхалась. – Наверное, какое-нибудь павшее животное, но это не здесь, это где-то ближе к входу.
Кресты на стенах начали попадаться все чаще – выбитые в известняке, нарисованные копотью. Они окружали их со всех сторон, словно действительно ограждали от чего-то, способного наброситься из темноты.
Колосов увидел бледное лицо Островских. Он смотрел на кресты, губы его шевелились.
– Вам плохо, Олег Георгич?
– Ничего, сердце жмет маленько. О чем это Паша говорил, я не понял? От кого эти обереги?
– Да сказки все это про какое-то луноликое привидение.
– Ах это, – Островских поморщился. – Да, слышал, мне жена рассказывала, еще в детстве ее этим подземельем дед пугал. Я думал, это все небылицы. А тут, и правда, кресты кругом.
– Мы почти пришли. – Швед остановился. – Вон вход в грот. – Сам он, однако, не сделал и шага вперед.
Все, кроме него, начали протискиваться в тесную щель, пробитую в известняковой породе, светя фонарями.
Открывшийся грот был небольшим. Возле дальней от входа стены из земли торчало два камня. Один высокий, почти в человеческий рост, отдаленно по очертаниям напоминал женскую фигуру – широкобедрую, приземистую. Второй камень, более плоский, лежал у его подножия.
Гордеева подошла к камням, потрогала их.
– А говорили, на камне круг краской намалеван, а тут никакой краски нет. – Она водила фонарем, шаря по стенам и потолку. – Правда, это немного напоминает жертвенник, но…
Ее фонарь неожиданно погас. Словно его задули.
– Возьми мой, – Лизунов сунулся внутрь грота, – Алина, а я свечку зажгу.
– Подождите. – Гордеева стояла у камня, напряженно вглядываясь в темноту. – Уберите свет совсем. Теперь видите? Что это такое?
В темноте от глиняного пола и стен исходило слабое зеленоватое свечение.
– Что это? – прошептал Островских.
– Трупы, – они услыхали за спиной голос Шведа. В камеру Царицы он так и не вошел, стоял на пороге, где на потолке были выбиты кресты. – Говорят, что тех, кто погибал на разработках, закапывали прямо здесь, в штольнях, и еще говорят…
– Что еще? Что? – Островских озирался по сторонам.
– Говорят, это души тех, кого забрала Луноликая. Кого она не отпустила из-под земли. Это ее свита.
– Дурдом. – Лизунов присел, коснулся пола, посмотрел на ладонь. – Ну, полный дурдом. Фосфор это, что ли, Алина, как думаешь?
Гордеева не успела ответить – они почувствовали запах дыма. Еще слабый, но уже ощутимый.
– Пошли дальше быстрее, – скомандовал Швед.
И они начали протискиваться поочередно назад из грота в штольню.
Запах дыма становился все сильнее. Однако на какое-то мгновение Колосову вновь почудилось, что сквозь гарь он слышит и другой запах – тлена, гниющей плоти. Но дым уже перебивал все. Островских надсадно закашлялся.
Вдруг они услышали шорох осыпающейся глины – он донесся из левого бокового коридора. Хлюпанье грязи, кашель, шаги…
– Кто здесь? – крикнул Швед. – Кто?!
Желтые пятна света от их ламп заметались по потолку и стенам штольни. Снова донесся шорох. И все стихло. Стояла мертвая тишина. Но у Колосова появилось ощущение, что в темноте кто-то напряженно следит за ними. Вдруг послышалось какое-то хриплое хрюканье, бормотанье и…
– Да вот же оно, смотрите! – испуганно крикнула Гордеева.
Пятно от ее фонаря метнулось влево, и вдруг оттуда из темноты раздался визгливый вопль, и увесистый камень с размаха ударился об стену в нескольких сантиметрах от головы Островских.
От неожиданности они все опешили. А затем Колосов бросился в темный коридор. Кроме явственно ощущавшейся гари, чувствовалось и еще какое-то зловоние. При свете фонаря Никита успел заметить чью-то тень. Кто-то юркнул в боковой ход, видимо отлично ориентируясь в лабиринте этих подземных коридоров.
– Пусти меня вперед! – крикнул за его спиной Швед. – Тут заблудиться в два счета можно!
Колосов пропустил его, но тут из темноты вылетел новый камень и ударил Шведа по ноге. Тот охнул, выругался и захромал.
– Где оно? Вы его видите? – сзади кричала Гордеева. Бежать она не могла. На нее, жадно хватая воздух посинелыми губами, опирался Олег Островских – сердце все же подвело.
– Иди к выходу по штольне, выводи его на воздух, а то он тут от дыма концы отдаст, – скомандовал Швед. – А мы тут сами…
Из темноты снова запустили камнем, причем таким булыжником, что если бы он в кого-то попал – убил бы на месте.
– Держи его! – рявкнул Лизунов, бросаясь вперед. – Вон она, тварь такая!
Никита, еще ничего не видя, побежал за ним. Проход сужался, приходилось низко наклоняться. Ход был тупиковым – они уперлись в крохотный грот, более похожий на каменный мешок. Весь пол его занимала вязкая лужа жидкой грязи. Однако они еще ничего не успели разглядеть. Как только свет от их ламп осветил лужу, кто-то прыгнул из темноты прямо на Лизунова, визгливо завывая, как рассвирепевший мартовский кот.
Лизунов не удержал равновесия и грохнулся в лужу. Фонарь его погас. Они барахтались в грязи.
– Никита, я его поймал, держу… Мать твою, падла… Он меня укусил!
Колосов, утопая в грязи, бросился к нему, нагнулся в темноте, оторвал от Лизунова чье-то щуплое верткое тело, едва не задохнувшись от исходившего от него зловония. На секунду ему даже показалось, что он держит не человека, а куклу, но чьи-то пальцы впились в его комбинезон. Пойманный начал бешено вырываться, извиваться и издавать какие-то дикие невообразимые звуки – то ли вой, то ли мычание. Колосов видел пыльные всклокоченные волосы, бледную, тощую исцарапанную руку – костлявый кулак молотил по спине барахтающегося в луже Лизунова. И вдруг он почувствовал запах крови – он не понял, откуда она взялась, хлынув так обильно. Им с Лизуновым ударил в глаза свет – на пороге грота стоял Швед, высоко держа над головой карбидную лампу.
– Кто это такой, господи?! – крикнул он хрипло. – Кого мы поймали, мужики?!
Глава 28
НЕМОЙ
Нет ничего хуже, чем болеть летом и к тому же во время событий, обещающих стать настоящей сенсацией. Катя вообще ненавидела болеть.
Прошло два дня. Температура больше не поднималась. Правда, голос охрип и так и тянуло чихать в самые неподходящие моменты, но Катя на такие пустяки уже не обращала внимания. Кто-то научил ее еще в детстве: если хочешь удержаться от чихания, ухвати себя за нос и массируй переносицу. И на всем пути в отдел – в автобусе, на улице, на пороге дежурки – она только и делала, что ловила себя за нос. Со стороны это, наверное, смотрелось странновато, но Катя на все приличия плевала. Было не до того!
Поимку предполагаемого убийцы в Спас-Испольском отделе шумно обсуждали во всех кабинетах. Из уст в уста от розыска до кадров, от ИВС до гаража циркулировали невероятные слухи о задержании.
Катя начала свой день с поисков Колосова, ей не терпелось узнать все новости из первых рук. Но начальника отдела убийств не было, с утра он уехал в Экспертно-криминалистическое управление на Варшавское шоссе: по задержанному возникло немало вопросов для экспертов.
То, что в Съянах был пойман странный субъект, который, по всей вероятности, и являлся убийцей, знали уже и в городке. Там тоже гуляли самые невероятные слухи. Все ждали, когда задержанный начнет давать показания, однако…
О том, что пойманный нем как рыба да к тому же скорей всего психически ненормален, Катя узнала от Лизунова. Она застала его после оперативки в кабинете в весьма приподнятом настроении. Приемник на окне будоражил слух маршем тореадора из «Кармен». Перед Лизуновым на столе лежала карта района, которую он изучал с видом Наполеона.
С Катей на этот раз он повел себя подозрительно радушно:
– Статью писать о нас будете? Хорошее дело. Правда, рановато, конечно, но… Ладно, как и обещал, полный эксклюзив вам, Екатерина Сергеевна, предоставлю. Колосов мне говорил – вы нам помощь оказывали, так что… Одним словом, что конкретно вас интересует?
– Все! – пылко воскликнула Катя и выхватила из сумочки диктофон. – Абсолютно все, Аркадий Васильевич. Это правда ОН? Тот, кого вы искали? Это он совершил убийства? Вы в этом уверены?
– Погодите пока записывать. – Лизунов поднялся из-за стола. – Пойдемте. Вам лучше на это явление природы взглянуть самой.
Они спустились в ИВС. Дежурный провел их по коридору к самой дальней камере.
– Пока у нас находится, до комплексной психиатрической, – отчего-то шепотом пояснил Лизунов. – А затем до суда в спецбольницу поместим. Дверь открывать не будем, а то он снова беситься начнет… Через глазок, осторожнее.
Катя приникла к глазку. Камера была освещена одной тусклой лампочкой. «Света он почти не переносит, по совету врача только такое освещение оставили», – шептал Лизунов. Катю поразило, что в этой обычной с виду камере стены в человеческий рост были закрыты полосатыми матрасами, как это бывает в палатах умалишенных.
На полу, в центре камеры, сидел человек. Катя разглядывала щуплую, худую фигурку – судя по внешнему виду, это был отнюдь не богатырь и не снежный человек, а почти подросток, тщедушный и жутко грязный. Темные нестриженые волосы клоками падали ему на плечи. Он кутался в серое тюремное одеяло, а когда пошевелился, Катя увидела, что он под ним абсолютно голый. Вот внезапно, словно почуяв их за дверью, он начал с беспокойством озираться. Катя видела бледное худое лицо, вроде бы молодое и вместе с тем какое-то сморщенное. Незнакомец скорчил гримасу. Его водянисто-голубые мутные глаза шарили по стенам камеры. До Кати донеслось глухое ворчание, словно там за дверью дразнили злую дворнягу. Но эти звуки издавал человек на полу.
– Боже, – она обернулась к Лизунову, – так он же…
– Немой, – Лизунов вздохнул. – Когда мы его там поймали, только визжал и орал. И кусался – так в меня впился, еле отодрали… – Он засучил рукав кителя и показал на запястье багровый синяк, на котором явственно отпечатались чьи-то зубы.
– Но откуда же он взялся? Как попал в Съяны? Вы же так теперь ничего и не узнаете, раз он немой! – встревожилась Катя.
– От такого, если и заговорит, толку мало. – Лизунов крутанул у виска пальцем. – Клиника полнейшая. Это он сейчас вроде тихий, потому что сытый, каши поел, а видели бы вы его, когда мы его из подземелья вытаскивали…
– Он же еще почти ребенок. Вы теперь никогда не узнаете, откуда он и почему…
– Ему девятнадцать лет, весит он примерно сорок два кило, рост метр шестьдесят пять, предположительно страдает врожденной олигофренией в стадии имбецильности. А насчет того, что мы ничего о нем не знаем, – плохо думаете, Екатерина Сергеевна, о нашей работе. – Лизунов самодовольно хмыкнул. – Я даже вам больше скажу: наверняка имя и фамилия этого Маугли – Виктор Мальцев. Я ж говорил: у меня для вас первосортный эксклюзив. Только давайте ко мне в кабинет вернемся. Ко мне свидетель один сейчас прийти должен, некто Петухов, водитель нашей «Скорой». Можно сказать, Витька Мальцев – его крестник.
Следующие два часа Катя, не разгибаясь, строчила в блокноте. Сначала она испытывала жгучее разочарование, что существо, считавшееся ужасом Съян, оказалось жалким олигофреном. Однако рассказ водителя Василия Петухова – это был пятидесятилетний, медлительный, как черепаха, мужик, который после каждого слова вставлял «елки-палки» и «нет, ты слушай сюда», – заставил ее снова насторожиться в предчувствии сенсации.
Водитель Петухов не торопясь, обстоятельно рассказывал о ночном вызове «Скорой» в июне прошлого года в Александровку, к дому Раисы Мальцевой.
– Семейка та еще у этой Мальцевой была, – по ходу комментировал Лизунов. – Я ее до армии еще знал. Да многие в городе ее знали. Алкоголичка была запойная, тунеядка. А детей шестеро наплодила, как крольчат, и все от разных отцов-алкашей. И у всех одинаковый диагноз: олигофрения в разных стадиях. Кто там дебил был, кто имбецил, а кто и круглый идиот. Витька этот был самым старшим, за ним братья-сестры мал мала меньше. Так и колупались они там в своей Александровке. Мы меры хотели принимать, участковый к Мальцевой заходил, но…