- Я поговорю с ней после того, как поговорю с ним… и возможно для вас и для нее будет неожиданным удостовериться, что вы ошиблись. Иногда сердце знает больше, чем голова… Хуан не сможет ненавидеть меня, если я буду ему братом, если буду искренним, как и хочу, если мной будет двигать благородство предложить ему все, что ни попросит…
- Не впадай в безумное благородство, Ренато! Подумай, одно только существование Хуана для твоей матери – это живое жгучее оскорбление; что лишь имя Джины Бертолоци ранит ее, как отравленный кинжал.
- Не может быть. Моя мать должна быть более великодушна… Джина Бертолоци уже мертва…
- Есть ненависть, которая не утихает даже со смертью… Есть такая враждебность и ревность, о которой ты и понятия не имеешь. Ты никогда не страдал, Ренато, ты не можешь измерить горе, боль, отчаяние, куда опускается порой душа. Ты не можешь судить, потому что жизнь была для тебя до сегодняшнего дня дорогой из роз…
- Возможно по этой причине я понимаю и сочувствую тем, кто страдает, и Хуану в первую очередь. Я прикажу найти его, Ноэль, чтобы поговорить с ним как брат. Чтобы сказать…
- Уверен, что он это знает…
- Но он думает, что я равнодушен к этому… И если не думает, то верит, а это хуже: что я бесчувственный и эгоист. Я хочу, чтобы он знал, что я готов исправить, вернуть… что мир не так плох, как он думает…
- Он тоже не так хорош, как ты думаешь, Ренато. Позволь ему уехать… это главное желание твоей матери!
- До сих пор в этом доме все желания моей матери исполнялись, даже самые несправедливые. И один раз я воспрепятствую ей, и надеюсь, что ее противодействие не будет чрезмерным.
Ренато поднялся, подошел к стене и позвонил в колокольчик и удивленный Ноэль спросил:
- Что ты делаешь, сынок?
- Я позвал слугу, чтобы тот отыскал Хуана. Я ждал этого момента пятнадцать лет.
- А если Хуан не заслуживает твоего великодушия, Ренато? А что если он не способен даже этого понять? А если он ответит на твою добрую волю саркастически, презрительно, даже горькой неблагодарностью?
- Тогда я буду думать, что это не его вина, кроме того, что его превратили в ничтожество, отобрав все. Мой добрый Ноэль, отбросьте сомнения и колебания. Нет другого пути, именно это мне и подсказывает совесть… - Раздались скромные стуки в дверь, на мгновение прервавшись, он пригласил, повысив голос: - Проходите… Да, Луис, это я звал. Пойди поищи сеньора Хуана по усадьбе и скажи ему, что я жду его в своем кабинете, потому что мне необходимо немедленно с ним поговорить. Пусть поторопится, пусть не задерживается ни по какой причине, и ты тоже поторопись.
2.
- Что это, дядя Баутиста?
- Это…? Луис поскакал галопом на сахарный завод. Он вошел в конюшню и попросил самую лучшую лошадь, так как должен по приказу хозяина найти Хуана Дьявола.
- Стало быть послали за Хуаном Дьяволом…
- Да, хозяин срочно хочет поговорить… Пойдем посмотрим, какой подарок предложат этому попрошайке, который ни на что не годен.
Рядом с широким коридором от входа в комнаты левого крыла Баутиста дал полную волю своей злобе и досаде. Он только сейчас вышел из конюшни, где выполнял последний приказ Софии. С обросшей бородой, взъерошенными волосами, покрытыми грязью высокими сапогами, и только хлыст в руке отличал его в иное время как всесильного управляющего Кампо Реаль. Рядом с ним, всегда внимательная к малейшему шуму, за которым отслеживала всю внутреннюю жизнь, стояла бдительная к звукам и движениям Янина, которая задумчиво проговорила:
- Единственное, чего хотят Ноэль и донья София, чтобы Хуан навсегда исчез; но есть кое-кто, кто не хочет этого…
- О ком ты говоришь?
- Увидишь… это все увидят. Я скажу тебе, имей терпение… Успокойся, дядя.
- Ты меня не успокоишь. В моих венах кипит кровь от того, что вижу то, что вижу… Я ниже пса в этом доме, но первый же слуга, который снова ответит мне плохо, узнает кто я, даже если меня уволят.
- Замолчи. Стой спокойно. Видишь?
- Не вижу никого, кроме сеньоры Айме, которая высунулась из окна комнаты.
- Весь день она выглядывает, а Ана входит и выходит уже больше ста раз… Она ее доверенное лицо… ее служанка, которой она совершенно доверяет. Уверена, что она поручает ей самые сокровенные приказы… О, смотри! Ана опять вышла… Кое-что случится этой ночью, и я ставлю все на то, что знаю, что именно случится.
- Но что за безумие…?
- Потише… Ана подходит… нет, она пошла в другой двор… Я пойду за ней. Что-то случится этой ночью…
Она бросилась следом за Аной. Встревоженный Баутиста последовал за ней. Очень близко была большая двуколка, которая готова была направиться к заводу. К ней направилась Ана, в то время как его лицо исказилось злобой, и он запротестовал:
- Куда идет эта дура? Это повозка ездит на завод.
- Естественно. Ана пошла искать Хуана Дьявола, она относит поручение или послание Айме де Мольнар, я уверена в этом.
- Она никуда не поедет, потому что не поднимется в эту повозку. Женщинам запрещено ездить на завод в повозке. Я главный в конюшне, донья София вчера меня назначила, и я достаточно давно уже хотел отыграться на ком-нибудь… - Он направил быстрые шаги к Ане, и крикнул бешено угрожая: - Выходи их этой повозки… долой… выходи! Спускайся или я тебя выволоку, воровка!
- Я не воровка… не спускайте меня! Я должна поехать на завод.
- Что, ты не спустишься…? Я голову тебе снесу.
- Эстебан отвезет меня… Сеньора дала мне приказ… - запротестовала Ана, отбиваясь от Баутисты, и повысив голос закричала взволнованно: - Эстебан… Эстебан…!
- Я сказал, что женщины не ездят на завод, - подчеркнул властно Баутиста, одновременно держа служанку-метиску. – Эстебан, проклятый осел… Возьми вожжи и проваливай отсюда. Проваливай сказал или пожалеешь! Уходи!
Баутиста хлестнул лошадей, которые испуганно поехали, пока Эстебан едва успел ухватиться за вожжи. Затем, как тряпку, он тряхнул служанку Айме, отбросив ее далеко резким толчком, бешено указав:
- Я научу их, я все еще приказываю в конюшне!
- Ана… Ана…! Дядя Баутиста! – крикнула Янина, бежавшая во весь дух. – Посмотри на нее… Она словно мертвая… Ты ударил ее по голове так, что она аж свалилась!
- Пусть окочурится! Меня это не волнует… Она притворяется! Проклятая сучка! Я пнул ее и не покончил с ней на самом деле, я ухожу.
Баутиста повернулся к повозке… Повозка удалялась по дороге во тьму. Нервно Янина потрогала холодное и пепельное лицо Аны, затрясла ее, настойчиво зовя:
- Ана… Ана…! Ничего…! Она не притворяется… Открой глаза… Ай, Иисус…! Ана…!
Дрожа от страха увидеть Ренато или кого-нибудь, способного ему сообщить об этом, не решаясь позвать кого-нибудь, Янина опустила голову Аны, ища, кто смог бы помочь ей… Наконец, она расстегнула полностью корсаж, оголяя ее грудь, ища биение сердца, которое слабо билось… Она случайно натолкнулась на белый конверт… Слабый свет фонаря из конюшен прямо осветил на мгновение, и быстрым движением она спрятала его у себя в одежде, пока вставала на ноги. Чувство было такое сильное, что казалось, она задыхалась, а шаги и знакомый голос приближался и спрашивал:
- Что случилось? Чьи это были голоса? – Янина спряталась в тени, пятясь спиной, и побежала от фигуры, показавшейся в освещенном коридоре, которая прошла в конюшню и, не получив ответа, упорно звала: - Кто там? Кто это? Ана…!
Изумленная сеньора Д`Отремон склонилась над обморочным телом Аны. Быстро и тихо удалилась Янина, пока голос Софии настойчиво звал:
- Янина… Янина… Эстебан… Эстебан…!
- Донья София, - воскликнула Айме, испуганно приблизившись. Вскоре в настоящей панике узнала неподвижную фигуру, обнаруженную на земле и закричала: - О, Ана! Что случилось? Что произошло?
- Мне бы тоже хотелось это узнать… Я слышала голоса, повозку… Звала, но не дождалась ответа; я вышла взглянуть, что происходит и… Не знаю, что здесь делала эта женщина…
- Она кажется в обмороке, но…
Айме посмотрела с тревогой на открытый корсаж; с лихорадочным беспокойством ощупала ее грудь, руки, проверила карманы и повернулась в ужасе к даме, которая стояла и объясняла:
- Могу поклясться, что кто-то напал на нее… Когда почувствовали мое приближение, убежали… Меня удивило, что никто не появился!
- О! Я должна поехать на завод… - пробормотала Ана жалобно, уже постепенно приходя в себя.
- Что она сказала? – захотела знать София.
- Ничего… Ерунду… Кажется, она бредит… - ответила Айме сильно нервничая. – Ана, это я, и здесь донья София также! Ты понимаешь? Здесь донья София!
- Донья София, да… - пробормотала Ана с усилием. – Ай, моя голова…! – пожаловалась она. И вскоре, с внезапным ужасом воскликнула: - Письмо! Меня обокрали!
- Что за письмо? – разожглось любопытство Софии.
- Ты бредишь, Ана! – ногти Айме вонзились в запястье метиски.
Все чувства вернулись к Ане. Она посмотрела в гневное лицо Айме, а затем на другое бледное, серьезное и внимательное, склонившееся над ней, и тот голос был законом на земле Д`Отремон:
- Что случилось, Ана?
- Ай, сеньора! Не знаю… не знаю… не знаю… - пыталась заплакать Ана с видимым беспокойством.
- Не плачь, а отвечай! – упрекнула София. – Ты скажешь, что за письмо?
- Она, должно быть, поскользнулась и упала, - вмешалась Айме, примирительно пытаясь отвести в сторону расследование свекрови.
- Но с тобой был кто-то, Ана. Кто это был? – настаивала сеньора Д`Отремон.
- Не знаю… не знаю…! – пыталась уклониться служанка.
- Она ничего не знает, донья София, - снова вмешалась Айме. – Вы уже знаете, кто она… У нее слабо с головой… Не беспокойтесь сильно… Она пойдет на кухню, я о ней позабочусь… Не беспокойтесь…
- Да, дочка, иди с ней… Я ужасно испугалась… Не знаю, где слуги, которых никогда нет, когда нужно. – И, повысив голос, снова позвала: - Янина…!
С другой стороны конюшни появилась безупречная и правильная Янина, с совершенным выражением заботливости, с которым она приблизилась к сеньоре, и слащаво предложила:
- Я здесь, крестная, вы меня звали?
- Я давно тебя зову… Ана ударилась, она была в обмороке… Не знаю, что это на самом деле… Мы не знаем… Нужно позаботиться о ней, Янина…
- Нет, ради Бога… Вы уже позаботились, - быстро предупредила Айме. – Так что Янина сопроводит вас, донья София… Сеньора напугана, Янина. Думаю, что нужна чашка липового чая немедленно… Пойдем, Ана!
- Какой странный случай! – проговорила София.
- Все теперь странно в этом доме, сеньора. Но единственное, что грустно, так это ваш испуг. Я пойду на кухню, сделаю вам липовый чай…
- Нет, Янина, оставь это… Дай руку и отведи меня в комнату. Мы там поговорим…
- Кто забрал письмо? Кто? – торопила Айме, в нервном возбуждении.
- Ай, сеньора… не знаю…! – плакала Ана.
- Проклятая дура! Но что произошло? Что случилось с тобой?
- Я думаю, Баутиста… Я залезла в повозку, Эстебан собрался ехать на завод… Появился Баутиста, словно демон и рывком меня снял с нее. Затем я начала кричать Эстебану, чтобы ехал, а Баутиста сам заторопил лошадей… Я хотела заскочить в повозку, но Баутиста меня толкнул… Да, он толкнул меня и дал еще пинка. Потом я уже не помню… Я лежу возле камня… Я больше ничего не знаю, хозяйка, больше ничего…
- Ты была вся расстегнутая. Кто-то тебя осматривал, кто-то забрал письмо… Кто это был? Кто мог быть? Баутиста случаем? Кто еще там был?
- Никто… я никого не видела… Я была одна, а Эстебан уехал… Баутиста прибежал… Уверена, что Баутиста, сеньора!
- Да, Баутиста взял это письмо, но он не понесет его Ренато, не посмеет принести его прямо ему, он предпочтет принести его мне за хорошую цену. Я должна найти его, поговорить с ним… - Удар часов на стене прервал ее, и с внезапным испугом она воскликнула: - О…! Уже время… Я должна вернуть это письмо во что бы то ни стало.
Айме снова выглянула из окна. Никого не было в прихожих, галереях, на широких участках, разделяющих центральное строение парка. Тем более никакого шума не было на другой стороне дома. Вздрагивая от беспокойства, она повернулась к ближайшему шкафу, взяла оттуда плотную шелковую накидку и набросила ее на голову и плечи пока Ана смотрела удивленно, приоткрыв толстые губы, спросила:
- Куда вы идете, сеньора Айме?
- Искать Баутисту. Уверена, он в конюшнях. Не выглядывай, когда позовет донья София!
Она завернула в шаль свое точеное тело, закрыла почти полностью лицо, лишь глаза сверкали лихорадочным блеском. Держа руки на груди, откуда сердце, казалось, готово было выскочить, поджидала, когда опустеет коридор, вышла быстро и тихо, словно пантера.
- Ты не откроешь это окно? Этой ночью словно не хватает воздуха … Этой ночью мне снова стало душно, как в первые годы, когда я оказалась на этой земле.
Точная, тихая, с совершенной быстротой, что отличала ее, Янина распахнула окно в просторной спальне Софии, но ничего не изменилось в роскошном зале, ни порыва ветра, ни облачка не было на темном небе, усыпанном звездами. Была одна из таких безлунных ночей, когда сплетались звезды, такие стесненные, словно серебряные сети на бархатном небосводе. Мягким шагом бледная владычица Кампо Реаль приблизилась к окну, а стройное тело Янины, темное и колеблющееся, отступило на шаг, почтительно уступая место.
- В течение этих долгих лет я ненавидела эту землю, в которой столько красоты: ее поля, небо, жаркое солнце, неподвижные ночи… Сколько прошло таких ночей, когда я задыхалась и отчаянно бродила по этим тропам!
София протянула руку к неясным очертаниям затихших полей, одновременно чувствуя, как охвачена сильным волнением воспоминаний… жгучих воспоминаний своих первых месяцев замужества, горьких воспоминаний долгих лет, в течение которых она ждала каждую ночь Франсиско Д`Отремон, подсчитывая с острой досадой, в скольких руках он забывал ее имя, с чьих губ пил любовный мед, а к ней лишь приходил с улыбкой, с почтительной мягкостью, с любезным и холодным уважением…
- Вы не будете ложиться, крестная? Вам нужно отдохнуть…
- Этой ночью мне не спится. Давай поговорим, Янина. Ты меня выслушаешь?
- Конечно, крестная.
Янина склонила голову с обычным холодным уважением, словно автомат, но соединенные руки тряслись, сжатые у груди, и вздрагивали еще больше, касаясь того письма. Там было доказательство, ужасное оружие, кинжал, которым можно точно ударить ненавистную соперницу… Но соперницу в чем? Опустив голову, глядя на саму себя, рассматривая тяжелый национальный костюм; широкую юбку из цветастой ткани, и снова, как обычно, посмотрела на свои тонкие смуглые руки… Они были изящные и красивые, тщательно ухоженные… руки цвета светлой меди, породистые, в судорожном желании сжатые, которые сжимались, словно хотели ухватиться за невозможно желаемое, руки одновременно чистые и чувственные, благородные и порочные… руки, в которых, наконец, была судьба Айме…
- Ты устала? Присядь, Янина…
- Нет, крестная, я не устала, - утверждала Янина, с трудом сдерживая нетерпение. – Но боюсь, что вы… что вы утомлены больше, чем нужно…
- Да… Мое сердце работает медленно… оно любило и достаточно страдало. Это естественно… Но оставим это; я хочу поговорить о Ренато… О нем, и ради него, нужно создать в этом доме полный покой. Ренато он необходим; это та обстановка, которой дышит его сердце, такое чувствительное, такое нежное… и такое страстное. Ренато словно ребенок, Янина… несмотря на годы, силу и мужскую гордость, он словно ребенок, которого необходимо защищать. Не знаю, понимаешь ли ты меня; но мне нужно, чтобы ты поняла меня, чтобы я не казалась тебе неблагодарной, и хочу сказать тебе… Нужно, чтобы Баутиста и ты удалились из этого дома…
- Как? Что? – с болезненным удивлением спросила Янина. – Вы выгоняете нас, крестная?
- Зачем говорить такую некрасивую фразу и в то же время такую правильную? Нет, Янина. Я думаю, что твой дядя должен вернуться во Францию и справедливо, чтобы ты его сопровождала. Тебе не нравится идея поехать в путешествие по Европе?