Потрахаться, значит, можно, а как что-то серьёзное — пошёл к чёрту? Здорово просто.
Чонин сунулся в ванную, наспех ополоснулся под душем, быстро оделся и вымелся за дверь, не соизволив попрощаться с Чондэ. Прямо сейчас его переполняли обида с разочарованием пополам, а ещё — возмущение и горечь.
Оказывается, вынести обиду или оскорбление от человека, который ничего не значит, легко и просто, но это намного сложнее, когда человек вовсе не безразличен. А ещё в таких отношениях, пожалуй, совсем не важно, какой у людей возраст. Порой и старшие ведут себя как придурки или дети.
Чонин шагал домой с приличной скоростью и беззвучно осыпал Чондэ ругательствами. Но всё это не имело смысла — ругательства ничего не могли изменить. Зато мог Чонин. Он просто споёт эту грёбаную песню в конце триместра, станцует и попробует выкинуть Чондэ из головы вместе со всеми его блестяшками в ушах и на пальцах, с его звучным и красивым голосом, добрым лучистым взглядом, прохладными руками, впитавшейся в губы навеки улыбкой и…
Он всего лишь сотрёт Чондэ из жизни. Сдаст какие-нибудь экзамены, переведётся в другую группу и распрощается с занятиями у Чондэ. Хотя нет. Он останется там, где есть, потому что сбегать — это недостойно. Останется и больше не будет смотреть на Чондэ. Вырвет с корнем привязанность и всё остальное — вообще все те чувства, что Чондэ в нём вызывал. Можно и сексом полечиться. Или подкатить к Чанёлю, чтобы познакомил с кем-нибудь особенным — Чанёль может.
А ещё лучше — уйти с головой в танцы. Танцы никогда ещё Чонина не предавали. Они всегда оставались с ним. Плохо или хорошо ему приходилось, он всегда танцевал. И танцы лечили лучше всего прочего.
Чондэ вряд ли огорчится, раз это всё равно лишь секс. Найдёт ещё кого-нибудь, для кого всё это будет столь же простым и незначительным.
Добравшись до дома, Чонин собрал сумку и рванул в колледж. В танцзале подключил плеер к колонкам и поставил на бесконечный повтор весь список композиций. Переодевшись в свободные брюки и белую майку, начал танцевать. Композиции сменяли друг друга, а он импровизировал, создавая на ходу для каждой песни собственную историю и стараясь воплотить её в жизнь движениями собственного тела.
Примерно через час ожил телефон. Чонин увидел на дисплее знакомый номер, сбросил вызов, отключил звук и сунул телефон в сумку, чтобы не отвлекал.
Ким Чондэ мог катиться в преисподнюю вместе со всеми своими благими намерениями. Чонин честно пытался сказать о чувствах, но это не оценили. Трудно и больно — и не оценили. Всё-таки он в самом деле лишь один из непримечательных студентов для Чондэ. Ничего больше. А козыри у Чонина все вышли. Чондэ он смог заинтересовать только сексом и голосом, да и то — на время. Всё остальное пролетело со свистом мимо.
К повторению Чонин был не готов. Точно так же, как не мог заставить Чондэ полюбить себя. Любовь либо есть, либо её нет. А Чонину с завидным постоянством выпадал второй результат.
Всё с самого начала не имело смысла.
Никакого.
Чонин закрыл глаза и закрутился под музыку быстрее, стремясь выжечь горечь из груди и опустошить разум.
***
Во вторник на занятии по вокалу Чонин вдоволь налюбовался ошеломлёнными рожами однокурсников, когда умудрился спеть две строчки громко, чётко и по всем правилам — без обычной для Чонина неловкости и скованности. Чондэ даже выронил ручку, а после долбанулся затылком о стол, когда эту самую ручку поднимал с пола.
После окончания занятия Чонин вылетел из музыкального класса одним из первых, проигнорировав негромкий зов Чондэ, и умчался в танцзал.
В среду всё повторилось, но в конце по расписанию требовалось явиться на занятие по вождению. Чонин явился в растрёпанном после душа виде, пропустил мимо ушей замечания Чондэ, прогнал машину по нужному маршруту и снова не стал задерживаться.
Он сталкивался с Чондэ только на занятиях и в рамках “учитель-ученик”. А субботу и воскресенье безвылазно провёл в танцзале. На звонки не отвечал, если видел на дисплее номер Чондэ. Потому что бессмысленно. Чондэ сам сказал, что большего не ждёт, но Чонин не собирался всё бросать и бежать к нему по первому зову только потому, что Чондэ вдруг захотелось потискать его и приятно провести время.
Так продолжалось до конца месяца. Чонин не мог сказать, что ему стало легче, но немного свободнее — да. По крайней мере, часть его разума больше не металась в попытках найти путь к Чондэ. Он ощущал спокойную обречённость и ждал, когда танцы и время вернут ему целостность и жизнерадостность. Ведь он не единственный человек, чья любовь осталась безответной. Другие как-то с этим жили, значит, сможет и он.
Конечно, на занятиях он продолжал невольно смотреть на Чондэ украдкой и любоваться, слушать его голос, отстранённо грезить. Но это было именно “грезить”. Потому что Чонин чётко осознавал — “недостижимо”. Потому что в принципе недостижимо стать кем-то значимым для человека, который не воспринимает тебя всерьёз. Порой у него проскальзывала шальная мысль о том, с кем же Чондэ встречается и встречается ли вообще, но он старался не думать об этом. Для Чондэ он был никем и не имел права лезть в чужую личную жизнь. Но интерес это не преуменьшало.
А однажды Чондэ нагрянул к Чонину домой в выходные. Ожидаемо Чонина не застал — Чонин всё свободное время проводил в тренировках в колледже. После нуна рассказала Чонину о визите преподавателя, того самого, что они встречали в торговом центре.
— Он очень милый и забавный. Постоянно спрашивал о тебе и, по-моему, волновался, что ты так много занимаешься танцами. Но мы его успокоили, что это нормально — все привыкли. Спрашивал ещё, поёшь ты или нет.
Чонин уныло угукнул и снова зашарил в сумке в поисках майки.
— А ещё он спрашивал, с кем ты сейчас встречаешься.
От удивления Чонин едва не свалил сумку со стула.
— И что ему ответили?
— Да ничего. Ну, то есть, я сказала, что ты сейчас вряд ли с кем-то встречаешься кроме музыки, если весь в танцах по уши. А что? Ошиблась?
— Нет. — Чонин выудил наконец из сумки пропитавшуюся потом майку и понёс в ванную, чтобы сунуть в корзину с грязным бельём. Нуна увязалась за ним.
— У тебя ведь скоро итоговое выступление по триместровому заданию?
— Через полторы недели, — пробормотал Чонин, пытаясь протиснуться в перекрытый нуной дверной проём.
— И как?
— Отлично. Всё уже готово. Может, ты выпустишь меня из ванной?
— Не выпущу. Потому что тебе срочно надо принять душ. Нормально, а не галопом. И сразу потом ложись спать. Выглядишь замученным, если честно. И исхудавшим. Тебе нужно будет помогать с гримом для выступления?
— На следующих выходных, ладно? — Чонин вздохнул и отобрал у нуны полотенце, после прикрыл дверь, сбросил одежду и послушно полез под душ. Пока отмокал под тёплой водой, всё гадал, за каким чёртом Чондэ приходил на самом-то деле? С чего Чондэ так опекать студента, на которого ему, по большому счёту, наплевать? Пару раз потрахались — вот и вся любовь. Чондэ ведь сам так сказал. И продолжал изводить замечаниями, выставляя на посмешище перед остальными. Сейчас это больше всего задевало. Как насмешка. Словно Чондэ демонстративно и настойчиво указывал Чонину, где его место, пытался доказать, что Чонин не заслуживает внимания и права на их отношения, потому что младше, глупый, ничего не умеет и ничего не знает, непримечательный и… вообще.
Но Чонин всё ещё помнил. Всё помнил. Каждую мелочь хранил в памяти. Честно пытался забыть, только не получалось. И он устал от собственной памяти. И устал просыпаться по утрам в возбуждённом состоянии на влажных простынях. Ладно бы это был просто недотрах, да где уж там. Он так загонял себя на тренировках, что сил ни на что не оставалось, только всё равно испытывал возбуждение во сне и просыпался с каменным стояком. И ведь сны даже не эротические снились, а вполне обычные, вроде воспоминаний о прогулке в парке и потерянном щенке. Невинные сны вполне, но даже из-за них…
Достало. Всё достало. И Чондэ — тоже.
========== - 17 - ==========
Комментарий к - 17 -
Добрый вечер, котички :)
С вами всё ещё я и события с поля боя)))
Ваша Бета
п.с. Для тех, кто читает и АР - глава завтра будет, сегодня я не успеваю даже сама её прочесть тт
п.п.с. Строки в тексте - перевод слов той самой песни Тони Ана с корейского, “Любовь ещё желаннее, когда она недостижима”
- 17 -
Чонин без спешки заправил белую ткань за пояс тёмных брюк и разгладил воротник свободной рубашки. Опустившись на стул, принялся зашнуровывать чёрные спортивные ботинки на удобной подошве, повторяя про себя строчки песни. Выпрямился, как закончил со шнурками, и придирчиво осмотрел собственное отражение в зеркале.
С гримом промашек не случилось, волосы лежали небрежно, но это вполне вписывалось в образ. И Чонин не волновался, хотя стоило бы. В танце он был уверен, а вот в песне — не очень. Но какой смысл волноваться о том, на что он почти не мог повлиять? Он всего лишь мог выйти на сцену и изо всех сил постараться спеть так, как надо. Просто представить, что он дома, совсем один, — и спеть. А после — станцевать.
— Нормально? — приоткрыв дверь и просунув в получившуюся щель голову, спросил Кёнсу.
— Вроде бы. А сам-то?
— Уже отстрелялся. — Кёнсу распахнул дверь пошире, зашёл и жестом попросил Чонина подняться, осмотрел после с головы до ног и обратно, улыбнулся и показал вскинутый большой палец. — Ты сегодня прямо по-особенному красивый. Костюм без претензии, но тебе очень идёт.
— Это повод для ревности? — пробурчал из коридора Чанёль и сунул нос в гримёрку. Оглядел Чонина и тоже засиял улыбкой. — Похож на принца из сказки. Тебе только льющего на голову дождя не хватает. Добавить дождь и нотку драматизма — и все нуны в зале твои.
— Да уж, спасибо. И что мне прикажешь с ними делать?
— Перестаньте уже, — возмутился Кёнсу. — Две минуты.
Чонин тут же развернул к себе часы, позабытые на столике, тихо выругался и помчался к выходу. У лестницы перепрыгнул через чьи-то сброшенные ангельские крылья, остановился на пятой ступеньке и ещё раз проверил обувь, затем уж выпрямился и замер на третьей сверху ступеньке, вслушиваясь в голос конферансье. Объявили его выход, и он двинулся на сцену. Без спешки шёл почти в полной темноте под короткий проигрыш к микрофону.
Так и было задумано. В полумраке петь получалось легче, как и представлять, что в зале он один. Над микрофоном горела всего одна лампа, и, оказавшись в столбе света, Чонин уже больше вообще ничего не видел за пределами сцены.
Он понятия не имел, где сидит Чондэ, да и пришёл ли тот. Просто неспешно и чётко проговаривал слова в первой части, перед припевом прикрыл глаза, запасаясь силами и смелостью. Честно говоря, он даже себя не слышал и понятия не имел, что у него получается и получается ли вообще. Чувствовал себя так, будто погрузился в подобие транса и выпал из реальности. Будто он вовсе сейчас на сцене не стоял, а смотрел на это со стороны с заложенными ватой ушами.
Не то чтобы он боялся петь так же, как и раньше. Скорее, он смирился с неизбежностью. Он не мог отменить занятия вокалом, а Чондэ всё же верно тогда сказал — без вокала попасть на сцену будет непросто. Но Чонин хотел попасть на сцену. Он хотел этого больше всего на свете. И если ради этого ему пришлось бы петь… Он мог это сделать. Если ради этого ему требовалось чем-то пожертвовать, он тоже мог это сделать. И если ради этого…
Если ему требовалось ради сцены отказаться и от тех чувств, что он испытывал к Чондэ… Пусть будет так.
Сейчас на сцене в столбе робкого света он не пел — он отказывался от любви, сжимая влажными от пота ладонями микрофон, и надеялся, что Чондэ поймёт его правильно. Потому что в этом всегда был здравый смысл. Он всего лишь студент с не лучшей репутацией, не внушающий Чондэ особого доверия. И Чондэ честно говорил Ча Хагёну, что он влюблён в голос Чонина. Только-то. Но Чонин — это больше чем просто голос*.
Танцевал Чонин уже под светом пяти ламп и делал то же самое — отказывался. Как в песне.
Моя надежда всё обрести растаяла бесследно —
От тебя веет холодом без намёка на чувства.
Всё, что есть у меня, лишь эта мечта —
Любовь, которую ты не можешь мне дать, —
Искренняя, чистая, желанная и самая прекрасная.
Да, я всё понял. Любовь — это не то, что ты прячешь от меня,
Любовь — это то, от чего ты отказываешься.
И, как в песне, это было его “прощай”. Он пока ещё не знал наверняка, сможет ли отпустить, забыть и жить дальше без мыслей о Чондэ, но его переполняла решимость попытаться.
Ведь моя любовь словно неудержимое сияние,
Словно прекрасная бабочка,
Так легко поднялась в небо и улетела прочь, —
Ведь я не могу удержать тебя,
Как не могу удержать в небе облака,
Потому что любовь недостижима для меня.
Он кружился под звуки скрипки. Тонкая ткань липла к спине и груди. И он не смотрел. Никуда. Просто складывал музыку и танец в прощание с плотно закрытыми глазами. И всего лишь надеялся, что хотя бы сегодня его язык поймут.
В ярком свете, вспыхнувшем после последнего аккорда, Чонин поклонился и покинул сцену. Задерживаться в гримёрке не стал. Быстро переоделся и выскочил с сумкой из колледжа, грим стирал уже на ходу, сворачивая к стадиону, чтобы вернуться домой кружным путём.
Дышалось легче, чем до выступления. Сжигать мосты непросто, но зато потом — легче, потому что знаешь — отступать больше некуда. Или вперёд, или никуда.
Вообще ему полагалось остаться в холле с другими ребятами, чтобы узнать результаты, но он понадеялся на Кёнсу и Чанёля. Те наверняка позвонят, как только всё разведают. Ну или Чонин сам завтра всё узнает от Ча Хагёна — занятие танцами стояло как раз первым по расписанию.
Старый телефон напомнил о своём существовании в квартале от дома. Чонин в любом случае знал, кто мог звонить ему на этот номер, но всё равно полюбовался на набор цифр на дисплее, после чего размахнулся и бросил телефон в пруд — подальше от берега. Поставил точку.
Ровным шагом добрался до дома, просочился к себе, чтобы ни мать, ни нуны не перехватили, сцапал со спинки стула старые джинсы, сунул в угол сумку и заперся в ванной. Тщательно смывал с себя остатки грима и пот, промывал волосы и как следует вытирался после полотенцем. Натянул джинсы, присел на бортик ванны и помассировал шею и плечи, прогоняя усталость и напряжение. Хотелось танцевать ещё, но остаться в зале в колледже было плохой идеей.
Чонин выглянул из ванной, прокрался к себе, плотно прикрыл дверь и достал из ящика стола плеер. Нацепив наушники, выбрал песню под настроение и, смежив веки, принялся неторопливо танцевать. Не то чтобы он прогонял идею для выступления к следующему триместру, но кое-какие задумки имелись, а танцы в принципе Чонина успокаивали и придавали сил. В них он с лёгкостью забывался, избавлялся от всего и становился абсолютно свободным. Музыка и танец по-прежнему были его ветром в крылья.
Чонин не помнил, как долго танцевал, просто в один миг ощутил, что что-то не так. Распахнул глаза и замер под пристальным взглядом Чондэ. Тот медленно прикрыл дверь и жестом попросил снять наушники.
Чонин неохотно выполнил просьбу, достал плеер из кармана и положил на стол, стараясь дышать ровно и размеренно. И не замечать, что опять взмок. На нём из одежды только старые джинсы и красовались, но даже на них пояс промок от пота.
А потом у Чонина неслабо зашумело в голове от сильного подзатыльника.
Он ошеломлённо прижимал ладонь к пострадавшему месту и с недоумением смотрел на возмущённого Чондэ.
— Это тебе за то, что на звонки не отвечаешь.
— Я не могу на них ответить, раз уж выбросил телефон.
— И зачем ты его выбросил? — Чондэ явно сердился, и это казалось забавным. Ну и раздражало тоже. Припёрся вот и теперь отчитывает как мальчишку. Какого чёрта?
— Потому что мне надоело быть игрушкой для развлечений. Ты сам сказал, что не нужно ничего усложнять. А теперь — усложняешь. На кой чёрт ты припёрся?