Птенцы одеты попроще. У черных пуховичков в наряде нет ни пушинки белого цвета, а ноги у них еще чернее, чем пух. Зато клюв красный с желтым кончиком и черноватым кольцом посередине. У одетых в перо подростков рисунок наряда тот же, что и у взрослых, но без единого черного перышка, без единого красного мазочка на клюве или ногах. Они того неопределенного цвета, который нельзя назвать ни серым, ни коричневым.
Полет камышницы далек от совершенства. В полете она выглядит довольно неуклюже из-за того, что не поднимает ноги, и они висят, как перебитые. Крылья коротковаты, и в тихую погоду без разбега птица не может набрать взлетной скорости. Поэтому камышница не летит туда, куда можно доплыть водой или дойти пешком. Крылья у нее только для дальних перелетов, а не для местных прогулок. Дома камышнице нужнее ноги, и если бы у нее была возможность всю жизнь не покидать родное озеро, она вполне обошлась бы без крыльев.
Не перестает удивлять способность камышницы к плаванию: легко и быстро плавают и птенцы и взрослые. У таких пловцов лапы должны быть хорошими веслами, но у водяной курочки они не похожи на лапы утки, лысухи или поганки. Нет на них ни перепонок, ни лопастей, и на береговой грязи печатаются только тонкие, как стебельки осоки, широко расставленные пальцы: три длинных — вперед, один короткий — назад. Такие лапы хороши для ходьбы по зыбкому месту, а камышница и бегает, и по кустам лазает, и плавает не хуже тех, кто проводит на воде или в воде всю жизнь.
Птенцы камышницы поднимаются на крыло позднее молодняка других птиц такого же роста. В первые дни и даже недели своей жизни они выглядят бескрылыми. Однодневные утята, фазанята, куличата уже как-то пользуются своими бесперыми крылышками, а у маленьких камышниц на черных пушистых боках нет никакого намека на то, что станут они когда-нибудь крылатыми. Лишь во время туалета или в какой-нибудь спешке высунется на миг из густого пуха маленькая, голая, ярко-розовая раздвоенная культя — будущее крыло — и тут же скроется снова. Оба пальца на ней одинаковой длины, и это делает ее похожей на клешню неизвестного назначения.
Для взрослых, семейных птиц, обладателей гнездового участка, крылья — признак их полноценности. Дело в том, что полетные перья у камышницы при линьке выпадают все сразу. Постепенная замена их на новые у такой узкокрылой и короткокрылой птицы лишила бы ее способности к полету месяца на два, а так она уже через три недели снова с крыльями. И когда в середине лета самцы начинают менять наряд, самые первые стараются не попадаться на глаза тем соседям, у которых линька еще не начиналась. Самцы и без того довольно драчливы, а когда крылатый видит поблизости бескрылого, то ничем не спровоцированное нападение неизбежно. Пока сохраняется превосходство не в силе, а в количестве перьев, крылатый терроризирует бескрылого, не давая ему свободно плавать даже по собственному участку. Причем он никогда не нападает открыто, а подкрадывается на возможно близкое расстояние и без обязательного при обычных стычках ритуала бросается на соседа.
Кустик ивняка или рогозовая кочка служат для бескрылого убежищем, от которого он может пугнуть соседа-деспота: мой дом — моя крепость, но в стороне от укрытия бескрылый трусоват и робок и старается скорее нырнуть, чем пытаться дать отпор. В первые дни линьки, пока не начало отрастать новое перо, кажется, что он кормится украдкой от собственных птенцов: высунет голову из рогозовой чащи, поклюет ряски и спрячется снова. Потом, привыкнув к своему положению, немного смелеет и начинает отплывать от спасительного кустика все дальше. Но боязнь встречи с соседом все- таки не покидает его, и даже близость собственной самки не удерживает его от бегства. У нее линька еще не началась, все перья целы, поэтому она выглядит такой же рослой, как и самец в полном наряде. Видя коварное нападение на отца своих птенцов, она смело бросается на его защиту, и хотя ее самец, нырнув, уже спрятался где-то, она исполняет тот ритуал, которым начинается стычка соперников-самцов, и прогоняет чужака, спешащего отступить то ли потому, что перед ним самка, то ли потому, что «стены» вокруг не свои.
По драчливости камышницы уступают своей родне, лысухам, но в гнездовое время, то есть с прилета до обретения самостоятельности птенцами второго выводка (это почти полных четыре месяца), их семьи живут в постоянной вражде со всеми соседними семейными парами, и редкий день у них обходится без коротких стычек. В те три — три с половиной недели, пока самки насиживают, самцы дерутся один на один. Случайная встреча двух соседей в пограничной зоне, вторжение «бездомной» пары на занятый гнездовой участок непременно заканчиваются дуэлью, которая непохожа на грубые драки без правил у многих других птиц при выяснении территориальных отношений. Есть в ней и короткая приветственная церемония, бывают даже «секунданты». И если бы не были эти «секунданты» собственными супругами дуэлянтов, если бы своим вмешательством они не влияли на исход поединка, можно было бы назвать маленькую потасовку классической птичьей дуэлью на воде.
На беззлобный поединок самцов интересно смотреть, как на турнирный бой, в котором противники не наносят друг другу ни ран, ни увечий, в котором запрещены удары исподтишка, в котором победитель не добивает побежденного и не преследует его на чужой территории. Возникает эта дуэль без всякого предварительного вызова, словно вздумалось одному или обоим сразу попробовать силу и найти ей достойный выход. И вот оба самца с одинаковой решимостью, как две полузатопленные черные торпеды с желто-красными наконечниками, плывут навстречу друг другу. Шеи вытянуты вперед и положены на воду, хвосты опущены. Сойдясь клюв в клюв, они вздергивают хвосты торчком, поднимая над ними скрещенные концами крылья. Сзади черно-белый подбой хвостов и торчащие над ними острые кончики крыльев похожи на какие-то рогатые боевые маски, которые противники поочередно демонстрируют друг другу, делая мгновенный пируэт на одной ноге.
Сделав по развороту, дуэлянты, негромко вереща приятными голосами, начинают бой. Подпрыгнув, оба садятся на воду, широко распахнув крылья и встопорщив короткие перышки на шее, и машут перед собой лапами, наверное, стараясь оцарапать друг друга когтями. Клювы, пожалуй, были бы оружием посильнее, но птицы не пускают их в ход, а наносят удары только ногами.
Дуэль всегда скоротечна. Победа остается за хозяином, который уплывает с места поединка с надменно-грозным видом. Если самка не занята гнездом, она непременно ввязывается в поединок и превращает его в драку без правил. Когда в бой вступает третья птица, она не столько старается ударить чужого самца, сколько окунуть его с головой в воду. Если сходятся четверо, то со стороны в потасовке ничего не разобрать: мелькают ноги, летят брызги, верещат в четыре голоса четыре одинаковые птицы, которые внезапно расплываются в разные стороны, словно недовольные тем, что испортили все сами же. Заступничество самок доказывает их смелость и решимость постоять за своих, но оно всегда лишне, потому что зачинщик, приплывший выяснить отношения, никогда не выходит из драки победителем.
Приходилось мне бывать не раз свидетелем того, как побитый задира нападал не на взрослых соседей, от которых получил взбучку, а на их птенцов, когда те без присмотра выплывали на ничейную воду. Маленькие птенцы не сторонятся драки взрослых, не бегут от драчунов, не проявляя ни любопытства, ни испуга. Они прекрасно отличают соседей от своих родителей и даже могут подать сигнал «Чужой!», предупреждая всю семью. Они и сами не паиньки и в отсутствие отца и матери дерутся под кустами то и дело. Самих не видно, но по интонациям писка нетрудно догадаться, что происходит за зеленым занавесом. Правда, «сор из избы не выносят», и на виду у посторонних не бывает ни удара, ни щипка.
Когда слабеет среди выводка дисциплина послушания и взрослые камышницы больше не стремятся поддерживать ее прежними мерами, птенцы начинают кормиться сами и довольно безбоязненно выплывают на открытую воду за границы семейного участка. Это не утята, чтобы держаться кучкой около матери, самостоятельность приходит к ним очень рано. Казалось бы, таких может подстерегать любая опасность, но никак не нападение соседа-сородича. А тот только и ждет, чтобы соседские дети отплыли подальше от спасительных зарослей, и, наметив одного-двоих, плывет к ним, как крадется: только спина с прижатыми крыльями чуть заметным бугорком выдается над водой. Птенец, конечно, видит его приближение и, может быть, догадывается о намерениях, но спокойно склевывает ряску, улиточек, жучков, не проявляя беспокойства.
На последнем метре сосед не выдерживает распирающего его желания поскорее дать тычка малышу, который вчетверо меньше его, и бросается с явным намерением ударить. Но никогда не успевает, так как птенец мигом исчезает под водой, успев, однако, пискнуть: «Спасите!» На этот сигнал сразу мчатся один или оба родителя, но нападавший с невинным видом плывет мимо них в свою сторону, птенца нигде не видно, и они дают «отбой», возвращаясь назад. Когда все успокаивается, из-под лопушка или цветущего горца выныривает виновник переполоха и как ни в чем ни бывало продолжает заниматься своими делами.
Как ни странно, подобные вывихи в поведении бывают у семейных, но бездетных камышниц. У других видов обездоленные пары, лишенные хищником или стихией яиц, гнезда, выводка, нередко помогают кому-либо из соседей кормить их птенцов; родители превосходно обходятся и сами, но помощь принимают и не гонят доброхотов со своих гнездовых территорий.
Если бы в семьях камышниц все птенцы появлялись из яиц в один день, как у чирков или куропаток, то родители сразу могли бы увести всех на самое кормное место, облегчив себе добычу и доставку корма и не оставив ни одного из птенцов без присмотра. Но природа выработала для этих птиц иной режим размножения и воспитания. Самка, отложив в гнездо первые три-четыре яйца, начинает насиживать, ежедневно добавляя к ним еще по одному. И конечно, трое или четверо первенцев появляются на свет разом. Они могут денек-два посидеть под боком у матери, а отец будет приносить им корм, но чаще всего бывает так, что он уводит их раньше, беря целиком на свое попечение. Уводит на день, а к ночи приводит в гнездо или сам строит им для ночлега временное гнездо из травы.
С четырьмя ему управляться несложно, и нет никаких нарушений дисциплины. Но назавтра появляется пятый, на следующий день — шестой, потом седьмой, восьмой, девятый. А с десятым неожиданно получается какая-то задержка. Мать продолжает греть последнее яйцо, чувствуя под его скорлупой биение новой жизни, а отец еще день-два продолжает в одиночку управляться со всей девяткой, в которой уже нет прежнего послушания. Хотя старшие из птенцов уже поклевывают ряску, сами ловят каких-то козявок, ему надо кормить досыта всех. Он еле выкраивает время для отдыха, и после часа кормления у него едва выпадает несколько минут для того, чтобы перебрать и почистить перо.
Схватив тяжелого, размером чуть ли не с куриное яйцо головастика чесночницы, он не плывет, а бежит с подлетом, помогая крыльями, чтобы скорее отдать детям пойманную добычу. Разовая порция не бывает больше того, что можно удержать в клюве. К тому же в постоянной спешке птица нет-нет да и уронит добычу в воду и, пробежав еще несколько шагов, останавливается и оторопело кружится совсем не там, где потеряла лягушонка, плавунца или головастика. Головастиков она всегда берет одним отработанным приемом, хватая клювом у основания хвоста: если и не удержит добычу сразу, то она все равно никуда не уплывет.
Высидев последнего птенца, самка немного облегчает заботу самца, но все равно ритм движения обеих птиц за кормом и обратно остается напряженным. Выводить птенцов на открытую воду или на берег еще рано и рискованно: лунь, ворона, лиса, норка не упустят легкую добычу. Врожденное опасение птенцов покидать заросли то и дело подкрепляется сильным и резким приказом: «Кьюрр!» — «Не выходи!».
Но в какой-то день один из старших, не удержавшись от желания поскорее получить корм, самовольно выплывает навстречу отцу или матери, спешащим к нему с карасиком или прудовиком в клюве. Как поступить с таким ослушником? Отдать добычу другим, проплыв мимо него? Родитель применяет необычный воспитательный прием. Он отдает добычу нарушителю дисциплины, ждет, пока тот с ней управится, а потом тычками гонит его обратно, под те кусты, откуда он выплыл и где сидят остальные. Малыш улепетывает, как может, но успевает получить с десяток хороших подзатыльников, от которых тычется клювиком в воду, но молчит и не пытается нырнуть, чтобы избежать наказания. Урок? Да, и неплохой.
Однако через несколько дней запрет полностью снимается, и хотя семья держится вместе, старшие отплывают все дальше, младшие тянутся за ними. Время кормления становится все короче, время отдыха — длиннее. А как только у птенца отрастают перья хвоста, он перестает просить корм и становится самостоятельным. Только гнезда для ночлега продолжают строить взрослые. Это не помосты, не плотики, на которые можно выбраться из воды и полежать, а такие же гнезда стандартной конструкции и размера, как и то, в котором птенцы появились на свет. И в одно из них самка откладывает еще несколько яиц, из которых птенцы появятся тогда, когда их старшие братья уже станут крылатыми птицами, а отец, наоборот, потеряет все полетные перья.
Миролюбивые родственные отношения между подросшими птенцами еще сохраняются, и даже серьезный инцидент может выглядеть как игра, шутка или озорная выходка. Как-то один из подростков, схватив в густой ряске маленького карасика, вскарабкался с ним на толстый ольховый обрубок, на котором скучали двое его братьев, и, отвернувшись от них, положил рыбешку перед собой, видимо, примеряясь, с чего начать. Но тут один из братьев, осторожно просунув голову между его ногами, утащил карасика, отбежал с ним на другой конец бревна и стал макать украденную добычу в воду, трепать ее, стараясь оторвать кусочек. А обворованный не только не погнался за похитителем, но даже не оглянулся на него. И вор не полакомился украденным, а утопил истерзанную рыбешку в ряске, и снова стало скучно всем троим.
На воде у птенца самая надежная защита от любого нападения сверху — нырнуть и сидеть под водой сколько понадобится. Но далеко не на каждой воде живется камышницам мало-мальски сытно, и часто им приходится кормиться на суше. Убедившись, что вокруг спокойно, родители выводят птенцов на бережок, где вся семья пасется по-куриному, разбредаясь по растрескавшейся грязевой корке, кто куда. Но и в такой обстановке их трудно застичь врасплох. Даже при быстром нападении хищника птенцы стремглав бросаются к ближайшему укрытию, которым может быть комок грязи, обломок ветки, кустик частухи, кучка сырой болотной ветоши или ямка от коровьего копыта. Замерев и прижавшись к маленькой кочке или втиснувшись в реденький кустик травы, птенец будет лежать там, пока не услышит сигнал, что опасность миновала.
У пятидневного птенца в такой ситуации не просто безотказно срабатывает инстинкт самосохранения, но и проявляется какое-то умение добавить к врожденной реакции то, что мы называем сообразительностью. Если потихоньку или резко отодвинуть от затаившегося птенца его случайную защиту, то он или поползет вместе с ней на новое место или стремительно метнется к другому ближайшему укрытию и затаится снова.
Довольно сложно и неоднообразно межсемейное, родительское и детское поведение болотных курочек, которые при случайных встречах с ними кажутся нам робкими и забитыми, неинтересными птицами. Таким много лет было и мое мнение о них, пока я не прожил всего десять дней возле маклокского озерка, где мог беспрепятственно из-за деревьев наблюдать за жизнью двух пар камышниц, ничем им не мешая. У орнитологов не часто бывает так, чтобы за одной удачей следовала другая, но мне в то лето повезло особо: на запущенном прудике в городском парке довелось подсмотреть кое-что у двух других пар и все сложить в один рассказ.
Черная крачка
Несколько лет подряд не было на наших реках хорошего половодья. То под могучими снегами всю зиму мягкой оставалась земля, и неторопливая весна отдавала ей многомесячный запас влаги. То вместо снега всю зиму шли теплые дожди. То, наоборот, свирепствовали зимние засухи, и по весне через унылые займища тянулись извилистые ледяные дороги: упираясь в берега, лежал едва поднявшийся панцирь рек. Не могли реки хорошо промыть свои русла, и они год от года затягивались. Так было на Дону и Хопре, на Усмани и Битюге. Тогда полая вода стала находить слабинку на луговых поймах и каждую весну все сильнее шла по новому ходу, пока не промывала в нем русло прямее прежнего. Входы и выходы в старые колена затягивались илом и песком, опоясывала их густая щетка тростника и рогоза, зацветала на воде кувшинка, и становились они старицами.