— Вам здесь понравится, — сказала Мария. — Если захотите позавтракать, позвоните, и придет служанка. Но если вы привыкли вставать рано, то мы завтракаем уже с семи утра. Чувствуйте себя как дома. Мы всегда хотим, чтобы Жослину и его друзьям было здесь комфортно. Оставим их с мужскими разговорами. Посмотрите в окно. — Мария указала рукой в сторону луга. — Там пасутся молодые кобылки и быки. Правда, через два дня вы уже устанете от вида быков.
Она рассмеялась, и Рафаэль облокотилась на подоконник рядом с ней.
— Вовсе нет. Здесь я познаю другой мир, о котором раньше ничего не знала. Даже по рассказам Жослин сложно было представить эту прекрасную сказку. Вам повезло жить здесь.
— Повезло? — удивилась Мария, нервно перебирая браслеты. — Каждый раз, когда Руис надевает костюм и отправляется на бой, мое сердце вздрагивает. Я никому этого не пожелаю.
Рафаэль повернулась к Марии и нерешительно спросила:
— Вы видели его в бою?
— Вы имеете в виду на публике? Нет, Виржиль так и не смог уговорить меня. До этого я очень любила корриду, часто приходила смотреть, как сражаются наши быки, и гордилась ими…
Было странно видеть, как эта дышащая здоровьем и счастьем женщина внезапно помрачнела и притихла.
— Да… Так было раньше… Теперь я могу спокойно жить только зимой, когда у Руиса нет выступлений. Здесь во время
Вторник, 13 сентября
Жослин проснулся на рассвете. Мысль о поездке на лошадях взволновала его: ему вспомнилась беззаботная молодость.
Он поднялся с кровати и выглянул в окно: солнце еще не взошло, а рабочие уже трудились в конюшнях. Жослин решил принять холодный душ. Он чувствовал себя молодым. Не помолодевшим, а по-настоящему молодым. Рафаэль еще спала. Жослин удовлетворенно посмотрел на себя в зеркало: седые виски, легкая сеть морщинок вокруг глаз и рта… Но его фигура была такой же стройной и гибкой, как двадцать лет назад.
Вчерашний ужин был долгим и обильным, как принято у испанцев. Виржиль играл на гитаре фламенко и даже пел. Рафаэль задорно танцевала с Руисом и Мигелем. Затем они с Жослином поднялись наверх и занялись любовью, не раздеваясь, опьяневшие от вина и возбужденные приятно проведенным вечером. Жослин был счастлив, что привез девушку к Васкесам: он мог просить ее обо всем, пользуясь впечатлением, которое произвело на нее это необычное место. Улыбаясь своим мыслям, Жослин спустился на кухню, где его уже ждал Виржиль.
— Ты, как всегда, встаешь рано! Выпей кофе, я составлю тебе компанию. Будешь?
Последний вопрос прозвучал риторически, как обычно у Виржиля, за что Жослин его всегда уважал.
— С удовольствием, Виржиль. Здесь я всегда чувствую себя желанным гостем. Мне не терпится познакомиться с миром, о котором рассказывал твой сын.
Виржиль насмешливо пожал плечами.
— Эх, Жослин… Ты же знаешь, что этот малый всегда требует самых диких животных. Он любит чувствовать власть над быками и лошадьми. Дома ему не нужны зрители.
Жослин выпил кофе, поставил чашку на стол, улыбнулся и спросил:
— Ну что, ты все-таки разрешил ему?..
Жослин помнил, каким суровым становился взгляд.
Виржиля каждый раз, когда он слышал о желании сына стать матадором. Но в этот раз его лицо потеряло былую жесткость.
— Ты же знаешь, Жослин, я много раз пытался его отговорить, хотя бы ради Марии. Тяжело видеть страдания матери, прощающейся с сыном перед каждым боем. Но я ничего не могу с этим поделать. Руис делает это не ради денег, как многие горделивые юнцы, желающие получить несколько испанских песо за бой. Мой сын не гонится за славой и социальным положением. Желание быть матадором у него в крови…
— Но ведь он не этого хотел, — вздохнул Жослин.
— Он всегда хотел диких быков и настоящего боя на арене, — продолжил Виржиль. — Он мечтал слышать крики толпы и чувствовать тело разъяренного быка рядом с собой. Он желал пройти этот путь до конца, и это правильно, потому что подобным делом нужно заниматься с полной самоотдачей. Бросив школу, он припер меня к стенке: хочу быть матадором, убивать. И я не смог отговорить его и отправил в школу тореадоров в Мадриде, где он начал выступать в novilladas [4], пропадая каждое лето на юге Испании. В нем как будто даже больше испанской крови, чем у его матери. Затем он прошел церемонию посвящения во взрослые матадоры в Лас Вентасе, куда Мария отказалась ехать.
Виржиль посмотрел на фотографию Руиса над столиком.
— Посмотри на него, Жослин, посмотри. Я не верил, что настанет этот день в Мадриде. Но когда я увидел его там, то был восхищен, насколько он может потрясать публику, насколько он велик и талантлив. Ему так и не удалось уговорить мать смириться с этим. С тех пор он одерживал победы одну за другой, стал знаменит в Мадриде. Ничего страшного пока не произошло, но сколько будет продолжаться такое везение? И вообще, некоторые тореадоры устают уже к двадцати годам, а другие… С этим ничего нельзя поделать…
Жослин покачал головой и ничего не ответил. Он представил драму, к которой была давно готова семья Васкесов. Он почувствовал страх Марии и ее ненависть к быкам-убийцам, которых они сами и выращивали. Руис мог бы продолжить это дело…
— Ну а я, — говорил далее Виржиль, — хожу смотреть бои. Девять раз из десяти мое сердце подпрыгивает при виде этого страшного действа. Но в конце он снова и снова восхищает меня. Я ошеломлен тем, что он делает. Представь себе сына, который заставляет все твое существо содрогаться… Это несравнимо с Мигелем… — Его голос стал хриплым.
— Я понимаю.
Некоторое время оба молчали. В доме стояла тишина, лишь слышно было, как часы пробили полшестого. Жослин выпил кофе, взял булочку и спросил:
— Как обстоит дело с хозяйством? Ты доволен?
Виржиль широко улыбнулся и ответил:
— Я очень доволен тем, как продвигаются дела. Теперь мы занялись выращиванием настоящих боевых быков. Это должно было произойти. Молодые