С большим трудом, при помощи кладбищенских сторожей, разыскал я могилы погибших от сыпного тифа своих товарищей — галичан, стоял над ними в безмолвии и думал: за что они погибли? Как глупо и нелепо оборвалась их жизнь! Кости их давно сгнили, а люди, пославшие их сюда, до недавнего времени благоденствовали... Ходил себе на очередное пиво к Бизанцу или к Нафтулле либо в другие львовские кабаки старейшина украинских националистов адвокат Кость Левицкий. Дом напротив львовского почтамта купил адвокат Степан Федак. Загребал огромные деньги в кооперативных организациях бывший атаман УГА Шепарович. Получал посольскую тысячу злотых и гонорары за свои антисоветские книжки председатель УНДО Василь Мудрый. И все, как могли, спекулировали на печальной истории УГА.
Не думал я, стоя майским днем над стрелецкими могилами в Виннице, что уже известные мне косари смерти опять занесли свои косы над головами нового поколения галичан. Не знал и не предполагал я тогда, что история одного предательства повторится в ближайшем будущем.
Первый акт этого предательства разыгрался на глазах у нас 30 июня 1941 года. Еще не были убраны с улиц Львова и не преданы земле трупы женщин и детей, убитых фашистскими бомбами и пулями из пистолетов гитлеровских диверсантов, а уже с утра возле собора святого Юра можно было встретить знакомые лица воспрянувших духом наших «духовных вождей» старшего поколения. Из уст в уста передавали они весть о том, что «наши хлопцы прежде всего сюда прийдут». На Цитадели уже развевался флаг гитлеровской Германии, и там звучали немецкие военные марши.
Одна из немецких частей, ворвавшихся во Львов, и в самом деле завернула к Святоюрской горе и, пройдя походным строем под арку ворот, остановилась перед палатами митрополита Шептицкого. Солдаты были в немецкой военной форме, и я сперва подумал, что это регулярная немецкая часть собирается располагаться на постой в соседних с собором святого Юра зданиях. Но пригляделся повнимательнее и увидел на плечах у стоявших желто-голубые нашивочки. История повторялась! Ведь и мы когда-то маршировали по дорогам Украины в чужих, австрийских мундирах, с трезубцами на шапках. Лицо командира этой части (именуемой, как узнал я потом, отрядом украинских добровольцев-националистов так называемого легиона «Нахтигаль») показалось мне знакомым.
Где-то видел я этого рыжеволосого детину с перебитым носом? Присматриваюсь, приглядываюсь — и чуть не ахнул от изумления!
Да ведь это же Роман Шухевич, один из отпрысков всем во Львове известной адвокатской семейки Шухевичей, террорист и мастер тайных убийств, типичный фашистский молодчик, да еще с незалеченным сифилисом, жертвой которого стала не одна украинская девушка, вовлеченная им в ОУН. Гитлеровцы не зря взяли к себе на службу такого бывалого головореза, отлично зарекомендовавшего себя в их глазах не только убийствами многих своих, обращавших взгляды к советскому Востоку, земляков украинцев, но еще и тем, что в свое время он был завербован профашистской кликой пилсудчиков и немецкой разведкой для убийства проштрафившегося министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого.
В подготовке убийства Перацкого, совершенного в Варшаве, ближайший соратник Степана Бандеры Роман Шухевич играл большую роль. Когда видные оуновцы-провокаторы братья Барановские сообщили польской полиции имена участников убийства, дипломатический нажим гитлеровской Германии вынудил правительство Польши сохранить всем им жизнь. Сейчас Роман Шухевич «отрабатывал» свой долг перед гитлеровцами, отдавал команды. Возле него крутился другой офицер, в котором мы все, кто стоял поблизости, узнали переодетого в немецкий мундир греко-католического священника, любимца митрополита Шептицкого, доктора богословия отца Ивана Гриньоха. Поглядел я на это трогательное содружество греко-католического пастыря и убийцы-сифилитика и подумал: какова же цена христианской морали, проповедуемой под сводами Святоюрского собора, чего стоит заповедь: «Не убий!»
В то утро захвата нашего города войсками чужеземцев, сразу переименовавших древний украинский Львов в «Лемберг», седовласый митрополит граф Андрей Шептицкий не последовал этой священной заповеди.
Он не отвернул свое лицо от заведомых убийц, не призвал никого силою своего духовного авторитета прекратить уничтожение мирного населения. Он принял в своих палатах представителей легиона «Нахтигаль», Романа Шухевича, отца Ивана Гриньоха и других офицеров. Он с большим удовольствием выслушал доклад своего воспитанника Гриньоха, передал свое благословение шпионам, переодетым в немецкие мундиры, и будущему украинскому правительству.
Вспоминаю я сейчас всю эту церемонию, свидетелем которой мне случайно довелось стать, оцениваю все происходившее с точки зрения исторической перспективы и думаю: какой позор! До какой степени нравственного падения докатилась в те дни подчиненная Ватикану и много лет руководимая Шептицким греко-католическая церковь, которая, по словам живущих и поныне ее адвокатов из клерикального лагеря, якобы «никогда не вмешивалась в политику»! В то утро, на глазах у нас всех, на паперти Святоюрского собора украинский национализм наглядно демонстрировал не только свой военный союз с гитлеровцами, верноподданнические чувства к фашистской Германии, но и тесную связь свою с Ватиканом и его агентурой в Западной Украине, агентурой, которая не раз и не два толкала нестойкие души верующих на тропу измены делу народному.
Но произошел в это июньское утро еще один эпизод, о котором до сих пор стыдливо умалчивают все его свидетели, особенно святоюрцы, стремящиеся во что бы то ни стало обелить посмертно своего патрона, графа Шептицкого. Растроганный приходом гитлеровских войск, бывший австрийский офицер и агент австро-венгерской разведывательной службы, облачившийся к тому времени в мантию митрополита, князь церкви Андрей Шептицкий принял гауптмана вермахта по отделу контрразведки абвера Ганса Коха. Да, да, того самого Ганса Коха, который написал книжку о договоре «Украинской Галицкой Армии» с генералом Деникиным. Митрополит был знаком с Гансом Кохом еще до времен образования «Украинской Галицкой Армии», сотником которой служил Кох, ведя одновременно разведывательную работу на «большой Украине» в пользу немцев. До гитлеровского нападения на СССР Ганс Кох не только служил в абвере, но и, числясь «профессором» Кенигсбергского университета, готовил в нем шпионов-специалистов по России и Украине, ведя всю эту «учебную работу» под непосредственным руководством здравствующего и поныне в Западной Германии известного разведчика генерала Рейн-гарда Гелена.
Уже само по себе знаменательно, что в то первое утро во Львове, полное забот и организационных дел, Ганс Кох прежде всего направил свои стопы именно к Шептицкому. Разве не ясно из этого, какое значение придавала греко-католической церкви немецкая разведывательная служба и ее деятели, сегодня обслуживающие центры американского шпионажа в Европе?
Бывший разведчик, митрополит Шептицкий не только принял с распростертыми объятиями Ганса Коха. Его эксцеленция граф Шептицкий любезно предложил Гансу Коху поселиться по соседству со своей опочивальней, в митрополичьих палатах. Ганс Кох охотно принял предложение главы греко-католической церкви, вполне его устраивающее. Уж кто-кто, но он знал, как враждебно настроены ко всему прогрессивному святоюрцы, и понимал, что в палатах митрополита ему, представителю гитлеровской разведывательной службы, не будет угрожать ни пуля советского партизана, ни другие неприятности. Так под одной крышей старинного увенчанного крестом дома львовских митрополитов в трогательном соседстве коротали дни и ночи до августа 1941 года седой митрополит, или «украинский Моисей», как величали его наши меценасы, и представитель абвера, страшнейшей из всех контрразведывательных служб, какие знала история.
Быть может, я преувеличиваю ее роль и значение такого соседства?
Поздней осенью 1944 года, когда митрополит Шептицкий уже умер, у меня в гостях был один из священников, живших во время гитлеровского вторжения рядом с собором святого Юра. С Этим священником мы некогда учились вместе в гимназии, потом он пошел на теологию, я стал «студiювати право»(изучать право), наши пути разошлись, но порою мы встречались как друзья детства. Под наплывом воспоминаний о той далекой поре, когда мир кажется прекрасным и вы не постигли еще цену человеческой подлости, гостя у меня, знакомый священник под большим секретом сообщил мне некоторые подробности о Гансе Кохе, и в свете этого рассказа совместное проживание Коха с митрополитом приобрело иную, еще более зловещую окраску.
Оказывается, живя под крышей палат митрополита, в одной из уютных, тихих комнат, пропахших запахом ладана и мирра, попивая вино из богатых подвалов Шептицкого, Ганс Кох готовил и планировал здесь в первых числах июля 1941 года убийство выдающихся представителей львовской интеллигенции. Как стало впоследствии известно, в ночь с 3-го на 4 июля 1941 года 36 человек из числа львовской профессуры были арестованы эйн-затцгруппой, офицерами немецкой разведки и нахтигальцами и зверски расстреляны эсэсовцами в лощине близ Вулецкой улицы. Это все мы знали, но не знали до сих пор, что списки намеченных к расстрелу ученых до того, как свершилось это ужасное преступление, составленные агентурой ОУН, побывали на письменном столе у Коха в покоях митрополита. Сам Шептицкий отлично знал многих обреченных. Особенно хорошо ему были знакомы медики — профессор и академик Роман Ренцкий, профессор и академик-стоматолог Антон Цешинский, терапевт Ян Грек, хирург Тадеуш Островский, профессор-педиатр Станислав Прогульский и многие другие. Все они были римо-католиками; паствой того самого папы римского Пия XII, которому подчинялся и Шептицкий. Многие из них постоянно лечили дряхлого, болезненного митрополита, а его гость и старый знакомый Ганс Кох спланировал и осуществил их истребление. Что еще можно добавить к этому чудовищному факту!
До того, как было осуществлено это злодеяние, мы увидели гауптмана Ганса Коха в несколько иной роли, диплом этической.
Когда я возвращался со Святоюрской горы к себе, на Замарстинов, мне навстречу попался отец Роман Лу-кань, монах-василианин, известный во Львове своими исследованиями о первопечатнике Иване Федорове и, кстати сказать, очень загадочно погибший под колесами немецкого грузовика в одну из «круглых» дат смерти первопечатника. От него я узнал, что в город на машинах вермахта приехали вместе с немецкой армией вожаки ОУН Евген Врецьона, Ярослав Стецько-Карбович, Мы-кола Лебидь, Лопатинский и другие националисты. Роман Лукань сказал мне, что вечером в здании бывшей «Просвiтi» на площади Рынок созывается какое-то весьма важное собрание, на котором обязательно должны присутствовать все украинские интеллигенты, особенно те из них, кто служил в УГА. Тут же Роман Лукань добавил, что неявка на собрание может повлечь за собой последствия очень печальные, потому что оккупационные власти шутить не будут и всякого более-менее заметного в городе украинского интеллигента, который попытается отлынивать от сотрудничества с новой администрацией и вести «свою политику», возьмут сразу на заметку. В свою очередь, заметил Лукань, появление на этом собрании каждого человека, кто сотрудничал с большевиками, будет служить для него как бы индульгенцией, доказательством того, что это сотрудничество было вынужденным, неискренним, временным.
Должен откровенно сказать, как только мы расстались с василианином, я подумал: «Какого дьявола я тебя встретил? Уж лучше бы я не знал ничего об этом собрании». Мне хотелось выждать, осмотреться, а потом принимать какие-либо решения. Каюсь, я попросту перепугался. Должно быть, отсутствие стойкости в нужную минуту вызвано было долгим пребыванием «в наймах у сусцив» (в найме у польской шляхты). И, движимый чувством предосторожности, опасаясь, как бы этот иезуит-василианин сам первый не сообщил о моем отсутствии, я, едва стало смеркаться, двинулся к центру города. Возле Кафедры встречаю Осипа Бондаровича (который вскоре стал редактором продажной газетки «Львiвськi Biстi»). До того знаком я был с ним шапочно, но в этот вечер он держал себя как мой старый приятель. Взял меня под руку и торжественным тоном, не свойственным тону Бондаровича, какого я знал, промолвил:
— Пане меценасе! Пойдем со мною. Вы будете участником «Нацiональнiх збopiв», исторического события в жизни Украины.
Когда я стал отнекиваться, говоря, что я, мол, незаметный человек, всегда стоящий в стороне от политики, Бондарович энергично возразил:
— То было раньше, а ныне, в час нового «Великого зриву», каждый, в ком бьется украинское сердце, не имеет права стоять в стороне.
В маленьких полутемных комнатах «Просвiти» какие-то старушки зажигали свечи. На стульях сидели адвокаты, священники, учителя гимназий и другие интеллигенты; многих из них я знал. Все же собралось не более ста человек. Большинство присутствующих держались сдержанно, с опаской. Они переглядывались, молчали да покряхтывали. Выделялся своей окладистой бородой представитель митрополита Шептицкого, ректор духовной семинарии, митрат отец Иосиф Слипый. Он чувствовал себя очень уверенно и о чем-то громко разговаривал с адвокатом Костем Панькивским, бывшим усусусом. Видно было, что Иосиф Слипый упивается значительностью переживаемого момента: наконец-то он сможет послать своих воспитанников, священников грекокатолической церкви, вслед за наступающей гитлеровской армией, на восток, и дальше — к берегам Тихого океана, с миссией утверждать на огромных просторах Советского Союза власть Ватикана и папы римского, т. е. осуществлять давнюю мечту католической церкви. Всегда нагловатый, не по уму самоуверенный, в этот вечер, при тусклом свете свечей, Слипый выглядел триумфатором. Несколько иначе выглядел он ровно через два года, после разгрома немцев под Сталинградом. Его сосед по столу на банкете, устроенном в бывшей столовой воеводства в честь приезда генерал-губернатора Ганса Франка, рассказывал такой эпизод: когда после окончания банкета гости стали подыматься из-за стола, архиепископ Слипый оглянулся и, схватив лежавшую у его прибора карточку с его именем (такие карточки раскладывались, чтобы каждый приглашенный знал, где ему сидеть), воровато опустил ее в карман реверенды, боясь оставлять для потомства такую улику...
...Шушуканье, тихие разговоры, поглядывания на часы продолжались слишком долго. Каждый побаивался, как-то он вернется домой: оккупанты ввели уже свои полицейский час, после девяти вечера нельзя было появляться на улицах.
Наконец открылась дверь и в комнату, сопровождаемый группой националистов, вошел представитель Степана Бандеры и будущий председатель правительства «самостийной Украины» Ярослав Стецько-Карбович. Любой человек, который до этого никогда не видел этого недоучившегося тернопольского гимназиста, уже по одному его внешнему виду и по манере держаться смог бы безошибочно определить, что самозваный премьер не только позер, но и ничтожество. Был теплый июньский вечер, а он, чтобы подчеркнуть свою близость к немецким оккупантам, вырядился без всякой к тому необходимости в немецкий военный дождевик, да еще вдобавок, строго следуя гитлеровской моде, поднял воротник.
На его сером, невыразительном лице с красным носом, признаком приверженности к спиртным напиткам, освещаемом отблеском свечей, отражалось волнение. То и дело оглядываясь на пришедшего с ним вместе гауптмана абвера Ганса Коха, Стецько-Карбович тихим, срывающимся голосом, до того невнятно, что люди, сидевшие в соседней комнате, не могли разобрать ни одного слова, стал читать «акт» ОУН о «создании самостийной Украинской державы» и о признании фашистами ее «правительства». Впечатление от речи Стецько было жалкое. Этот «премьер» в немецком плаще ни своим видом, ни бессвязной болтовней не мог импонировать даже самым ярым сторонникам украинского национализма из представителей старшего поколения львовян. Если они его и слушали и дальше принимали участие в этой комедии, то только потому, что каждый понимал — за Стецько стоит другая, главная сила, которая за непослушание и оппозицию по головке не погладит. Этой силой был абвер — немецкая военная разведка. Представитель абвера Кох также выступал на этой церемонии. Его речь была жесткой и развеяла иллюзии, еще бывшие у иных, и опровергала она многое из того, что наболтал Стецько. Кох сказал дословно следующее: «Война не закончена, и надо со всеми политическими прожектами ждать разрешения фюрера». Тоном прусского фельдфебеля, не знающего отказа, он требовал от присутствующих, чтобы они работали на пользу рейха и всеми силами помогали гитлеровской армии. Любопытнее всего, что ни о какой «самостийной» Украине Ганс Кох и не заикнулся. Однако это не помешало многим националистским писакам, Бондаровичу например, ликовать потом по поводу того, что «присутствующие были счастливы, видя в зале бывшего сотника УГА, офицера Великой Германии Ганса Коха».