Заехав на Гросвенор-сквер, Джон снова предложил жене обставить дом, но обнаружил, что она по-прежнему осталась равнодушной к этой идее.
– Я не хочу никуда ехать, – буркнула она, усаживаясь на диван в гостиной Треморов. – Неважно себя чувствую.
– Тебе никто не говорил, что лгунья ты никудышная? Надевай шляпку, бери ридикюль, и поехали!
– Я уже говорила, что не желаю обставлять твой дом.
– Он и твой тоже. Я обещал делить с тобой все, когда стоял у алтаря. В том числе и то, чем владею.
– Нет у тебя никаких владений, – фыркнула Виола, передернув плечами.
– А поместья? Титул? Несколько жутких портретов предыдущих виконтов? Нет… это, пожалуй, не считается.
– Почему бы тебе не повезти в магазины леди Помрой? Она обожает Бонд-стрит и без счета тратит деньги Помроя!
Значит, теперь она использует Энн, чтобы отделаться от него? Наверное, стоило бы откровенно рассказать ей об этой связи. Правда, заговорить на эту тему – все равно что сунуться в змеиное логово, где его обязательно ужалят.
Он мог поведать ей, какой пустой и ничтожной была эта любовь: удовлетворение физической потребности и ничего более, но сомнительно, что это что-то изменит. И, заговорив об этом, он еще больше ухудшит ситуацию. Дело кончится тем, что они наверняка поскандалят, да и что хорошего в том, чтобы вновь выволакивать на свет божий старые истории? Его роман с Энн закончился более пяти лет назад, а сейчас речь идет о будущем.
– Предпочитаешь прогуляться до Бонд-стрит или поедем в моем экипаже? – мягко осведомился он.
Виола нетерпеливо отмахнулась, встала и подошла к камину.
– Я же сказала, что не хочу ничего покупать, – бросила она, не оборачиваясь.
– Виола, я знаю, как ты любишь ездить по магазинам, и знаешь, как я это ненавижу! Я думал, ты ухватишься за возможность испытывать мое терпение, проверяя, насколько мягки кресла и диваны, и выбирая турецкие ковры. Я уже не говорю о ювелирах, где ты всегда можешь уговорить меня потратить огромные деньги на совершенно бесполезную безделушку из рубинов и бриллиантов.
Виола резко повернулась.
– Мне не нужно от тебя никаких драгоценностей, – холодно бросила она. – Что до всего остального, я уже сказала, что не намерена тратить мой доход, получаемый от Энтони на твой дом, пусть даже ты его контролируешь.
Она была полна решимости поругаться с ним, но он был настроен не менее решительно. Ничего подобного он не допустит!
– Если не хочешь в магазин, можно поехать куда-нибудь еще. – Он на минуту задумался. – Что, если навестить всех наших друзей? Прекрасное занятие! Можно сидеть на их диванах и держаться за руки подобно влюбленным. Мы никогда не держались за руки. Представляешь, как будут шокированы наши друзья?
– Я не собираюсь навещать своих друзей и держать твою руку.
– Ну, уж если в тебе нет ни капли романтики… – он коварно ухмыльнулся. – Можно вернуться в музей твоего брата. Я слышал, там есть восхитительные римские фрески, спрятанные от посторонних глаз и доступные только некоторым антикварам. Ты сестра Тремора, и, следовательно, нам тоже удастся на них взглянуть. Хочешь?
– Не стоит, – обронила Виола, отворачиваясь.
– Насколько я понял, на них представлены откровенно эротические сцены, – продолжал Джон, наблюдая, как краска медленно разливается по ее щекам.
Он рассмеялся, встал перед Виолой и наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо.
– Черт возьми, Виола, ты уже видела их?! Небось прокралась в запертую комнату и все тайком разглядела?
– Вздор!
Она покраснела еще гуще, и Джон понял, что попал в цель. Мысль о том, что Виола тайком пробралась в музей Тремора, чтобы взглянуть на эротические фрески, возродила в нем надежду.
– Значит, сгорала от любопытства? – поддразнил он. – Жаль, что не догадался взглянуть на них в тот раз. Интересно, какие они? Неужели так неприличны? Ну же, Виола, опиши мне хотя бы парочку. В конце концов, я твой муж.
Красная как рак Виола продолжала молчать. Очевидно, эти фрески абсолютно бесстыдны. Неудивительно, что Тремор с женой так любят вести раскопки в своем хэмпширском поместье, разыскивая подобные древности!
Джон оглядел жену, представляя их чувственно сплетенные тела, и мгновенно потерял тот слабый интерес, который питал к магазинам.
– Знаешь, чем больше я об этом думаю, тем больше мне нравится идея вернуться в музей. Возможно, на этих фресках нет ничего такого, чем мы не занимались бы в первые месяцы брака. А уж если эта комната запирается, мы могли бы…
– Хорошо, хорошо! – вскрикнула она, поднимая руки, словно пыталась остановить поток слов. – Ради всего святого, давай поедем на Бонд-стрит!
Она поспешно выскочила из гостиной, в вихре светло-желтого шелка и кружевных нижних юбок.
– Но я передумал! – смеясь, крикнул он вслед. – Хочу вернуться в музей и взглянуть на непристойные фрески!
– Ни за что! – откликнулась она на бегу, но через несколько минут вернулась в соломенной шляпке, отделанной фиолетовыми и желтыми анютиными глазками, и с вышитым ридикюлем в руках.
Остановилась в двери, поманила Джона и направилась к лестнице, не дожидаясь его.
От Гросвенор-сквер до Бонд-стрит было всего два квартала. Поскольку день выдался теплым, Джон предложил прогуляться. Виола кивнула, но отказалась от предложенной руки, и они пошли по тротуару бок о бок, не касаясь друг друга. Два лакея следовали за ними на почтительном расстоянии, готовые при необходимости нести покупки.
Когда они свернули на Бонд-стрит, она приостановилась.
– Что ты хочешь купить?
– Понятия не имею, – пожал плечами Джон. – Это твоя территория. Не моя. Чаще всего я бываю в обувных и книжных магазинах. И иногда заезжаю к портному. – Он широким жестом обвел улицу. – Веди меня. Я последую за тобой куда угодно.
Виола огляделась и, немного подумав, объявила:
– Пожалуй, лучше всего начать с «Беллз».
– «Беллз»?
– Драпировщики. Я слышала, у них чудесный бархат, а несколько комнат твоего дома нуждаются в новых шторах. Старые уже поизносились. – Она задумчиво прижала палец к губам. – Хотя ты, наверное, захочешь сначала перекрасить стены. Ну ладно, посмотрим.
Джон неожиданно рассмеялся:
– Помнишь, как ты захотела сделать ремонт в Хэммонд-Парке? Выкрасила нашу спальню в темно-красный цвет и, как только все было сделано, возненавидела самый вид этих стен. А мне понравилось, и я решил оставить все как есть. Тогда мы страшно поссорились!
– И ты настоял на своем, – пробормотала Виола, останавливаясь перед магазином драпировок в ожидании, пока Джон откроет ей дверь. – Как всегда в те дни. Страшно подумать, сколько раз я тебе уступала!
Джон последовал за ней в тесный магазин.
– Не знаю. Я просто хотел, чтобы ты взглянула на вещи моими глазами. Если не ошибаюсь, требовалось немало поцелуев, чтобы перетянуть тебя на мою сторону. И это было самым приятным.
– Мне не хотелось бы говорить на эту тему! – прошипела Виола, снова покраснев, отчего Джон засмеялся еще громче.
Они подошли к длинному прилавку, где лежали образцы бархата. Самые модные цвета этого сезона, разумеется. Джон остановился за спиной жены, разглядывая ткани через ее плечо.
– Тебя сильно раздражает, когда я упоминаю о том, как мы целовались и мирились? – спросил он тихо.
Виола раздраженно обернулась и отступила в сторону.
– Почему ты ходишь за мной как тень?
– Вижу, ты не собираешься отвечать.
Он обошел прилавок и встал напротив Виолы.
– Сегодня ты колючая, как каштан в скорлупе.
– На это у меня пять веских причин! – отрезала Виола. – Нет, шесть, если считать Элси.
Джон никак не прореагировал на колкость. Только поднял лоскут бархата цвета лесного мха, зная, как любит она этот оттенок зеленого.
– Как насчет этого?
Виола склонила голову набок.
– Он будет неплохо смотреться в твоей библиотеке на фоне стен цвета сливочного масла и кожаных переплетов книг. Что ты об этом думаешь?
– Тебе нравится?
Виола безразлично пожала плечами:
– Какое имеет значение, нравится мне или нет?
– Для меня имеет.
Виола, не отвечая, рассеянно теребила лоскут бархата.
– Тебе нравится? – повторил Джон.
Виола переступила с ноги на ногу, вздохнула и взглянула на мужа.
– Да, нравится. Доволен?
Малая уступка, но и этого пока хватит.
– Так и знал, – ухмыльнулся он. – Поэтому и выбрал его.
– Откуда ты знал, что мне понравится?
– Ты любишь зеленое. Я помню. Правда я молодец?
– И совершенно незачем выглядеть таким самодовольным! – проворчала Виола и надолго замолчала, лишь время от времени спрашивая его мнение насчет той или иной ткани.
Они медленно двигались вдоль прилавка. Виола продолжала отделываться сухими репликами, словно Джон нанял ее обставить дом. А он хотел ее улыбок, смеха, поцелуя, черт побери! Проклятие, он так хотел угодить ей!
Заметив ткань самого нелюбимого цвета Виолы, он почти обрадовался.
– Я передумал насчет зеленых штор в библиотеке! Лучше этот бархат!
Она уставилась на ткань, потом на него, с таким выражением, будто Джон внезапно спятил.
– Что?!
Джон изо всех сил старался казаться серьезным.
– Да, этот цвет мне нравится куда больше зеленого.
– Но это оранжевый! – с ужасом воскликнула она.
Он притворился, будто размышляет, после чего с невинным видом пожал плечами:
– Мне нравится оранжевый. Что в нем плохого?!
– Я его ненавижу! Кошмарный, отвратительный цвет.
– Но, Виола, мне он нравится.
Виола упрямо выпятила нижнюю губку.
– В нашей библиотеке не будет ничего оранжевого!
– Наконец-то! – воскликнул он, не обращая внимания на укоризненные взгляды матрон. – Наконец-то победа!
Виола неловко поежилась.
– О чем ты?
Джон широко улыбнулся. Плевать на все, даже если здесь соберутся все дамы Мейфэра.
– Ты назвала библиотеку нашей!
Виола вздернула подбородок и отвела глаза.
– Ничего подобного, – пробормотала она.
– Назвала, – настаивал он. – И не можешь взять назад свои слова.
Виола покачала головой:
– Твой очередной трюк, не так ли? Тебе вовсе не нужен оранжевый бархат.
– Разумеется, не нужен. Но это не меняет того факта, что ты назвала библиотеку нашей! – торжествующе воскликнул Джон. – Считай, что я получил очко.
– Очко? О чем ты?
– Если я получу достаточно очков, значит, выиграл.
– Очки? Ты ведешь новую игру?
– Все ту же. Она называется «Завоевать Виолу». Несмотря на все ее усилия, губы тронула легкая улыбка.
– Значит, я не только противник, но и приз в твоей игре?
– Разумеется. Сколько очков мне следует выиграть?
Она издала странный звук, подозрительно похожий на смех, но тут же крепко прижала пальцы к губам. Через минуту-другую она опустила руку и снова принялась перебирать образцы на прилавке.
– Сколько, Виола?
– Тысячи и тысячи.
– Несправедливо. Назови точное число.
– Хорошо, – вздохнула она. – Восемнадцать тысяч семьсот сорок два очка.
– Это все? Ты слишком добра ко мне. Это означает, конечно, что я получаю второе очко.
– За что это? – удивилась она.
– Если бы ты действительно ненавидела меня так сильно, как постоянно твердишь, сказала бы, что требуешь не меньше миллиона очков. Теперь видишь, как здорово идет игра?
– Ты невыносим!
Она взяла лоскут ткани с золотыми листьями на бежевом фоне.
– Как насчет таких штор для музыкального салона?
– Может, лучше такие?
Он показал на отрезок сиреневого бархата, но теперь, как ни старался казаться серьезным, это ему не удалось. Она улыбнулась чуть шире:
– Сиреневый? Конечно, не для музыкального салона. Зато такой цвет идеально подойдет для твоей спальни.
Джон отложил образец и перегнулся через прилавок.
– А это может привести тебя в мою постель? – прошептал он.
– Нет, – не колеблясь ответила она.
– Значит, все не важно, – пробормотал он и выпрямился. – Я был готов пожертвовать своими предпочтениями ради тебя, но все напрасно. Поэтому для бархата такого цвета есть только одно применение.
– Какое именно?
– Фрак для сэра Джорджа.
На этот раз Виола рассмеялась, и у Джона стало еще легче на душе.
– Бедняга! – воскликнула она. – Вы с Диланом просто преследуете его. Неужели опять сочиняете о нем лимерики?
– Нет, зато у нас есть новый, для леди Сары Монфорт. Вряд ли она относится к числу твоих подруг, поэтому я уверен, что ты захочешь его послушать, – робко предложил он.
– Не захочу.
Оглядевшись, дабы убедиться, что их не подслушивают, он упрямо начал декламировать: