— Горячий человек, ты просто сошел с ума и тебе надо немедленно на Слободку! Откуда в твоей башке могла появиться такая мысль? Откуда! Больше на эту тему ты не услышишь от Дегтяря ни одного слова. А насчет санузла, и даже с ванной, как было сказано, у тебя не было заботы и не будет впредь, потому что рядом живет старый дурак Дегтярь, который двадцать пять лет назад держал маленького Зюнчика на руках, и тот в благодарность засикал ему новый шевиотовый костюм.
Зиновий смотрел молча, в глазах была растерянность, Иона Овсеич протянул руку и сказал:
— Дай пять! Но если ты еще раз повторишь подобные слова, больше я тебя не знаю. И не подходи ко мне.
В субботу из коммунотдела пришел инженер, в этот раз один, без депутата, за десять минут осмотрел помещение и велел, чтобы с понедельника после обеда кто-нибудь из семьи заглянул в исполком, а начинать работу можно хоть сегодня. Зиновий открыл сервант, достал графинчик, внутри плавали апельсиновые и лимонные корки, но инженер наотрез отказался и объяснил, что у него обострение язвы.
— Хорошо, — уступила Катерина, — по одной стопочке при язве можно. Я беру на себя.
На другой день рано утром Чеперуха уже стоял со своим Мальчиком в Щепном ряду, вокруг крутились разные люди, интересовались, какой нужен товар, долго ничего подходящего не было, наконец появились двое, велели заехать с ними в Ватманский переулок, вынесли почти новый бачок, полный комплект для душа, а с унитазом просили пару дней потерпеть.
Когда Иона вернулся домой, Степан Хомицкий с Зиновием закончили разметку и ломом выдалбливали дырку в полу, чтобы можно было пропустить трубу в подвал, где проходила канализация. После обеда Степан предупредил Лялю Орлову, Дину Варгафтик и всех других, кто жил в этом флигеле, чтобы не пользовались до утра отливами, потому что надо установить новый тройник и канализация получится временно открытой. Люди возмутились и побежали к товарищу Дегтярю жаловаться: мало того, что Зиновий со своей Катериной забрали у наших детей форпост, мало того, что этому сыну тачечника строят ванную, как будто он знаменитый Филатов или какой-нибудь генерал, другие еще должны ради его удобств страдать!
— Дорогие товарищи, — удивился Иона Овсеич, — почему вы обращаетесь ко мне? Я могу вмешиваться, если делается не по закону, но данный случай как раз не подходит. А если вас не устраивает техническая сторона дела, вы можете потребовать от Чеперухи, чтобы он приостановил работы и вел свое строительство без помехи для других.
Дина Варгафтик с Лялей сделали, как советовал товарищ Дегтярь, и предупредили Зиновия, что сию минуту во дворе будет вся наша милиция, если Чеперухи не прекратят свое самоуправство. Катерина, хотя к ней не обращались, засмеялась Дине прямо в лицо и назвала ее долгоносиком, а Ляле Орловой сказала такие слова, что при людях стыдно повторить. Дина схватилась за голову и потребовала от Ляли, чтобы та немедленно подала в суд за оскорбление, она будет свидетелем. Ляля заплакала и объяснила соседям, что первый раз в жизни слышит такие выражения, словно здесь красный фонарь, а не интеллигентный двор.
Зиновий взял Катерину за плечи, захлопнул дверь, сам остался снаружи и просил у женщин извинения. Ляля вытерла слезы и сказала, что она не злопамятная, Дина начала кусать пальцы и вспомнила своего Гришу, за которым она была, как за каменной стеной, а теперь любой встречный-поперечный может оскорблять ее и насмехаться. Зиновий ответил, что никто не насмехается, просто у каждого есть нервы, и не надо лишний раз дразнить.
— Вот как, — Дина вмиг успокоилась и перестала кусать свои пальцы. — Значит, твоя Катерина не насмехалась, а ты извинился перед нами, вроде мы просто дурочки. Да, ты прав, мы действительно дурочки, если могли хоть на минуту поверить тебе и принять за чистую монету! Ляля, оставайтесь здесь, а я немедленно иду за милицией.
Дина повернулась и успела сделать несколько шагов в сторону подъезда, но неожиданно из парадного вышли Иона Овсеич и Степан Хомицкий.
— Что за шум, а драки нет? — весело спросил Иона Овсеич.
Дина закричала, чтобы никто не смел к ней прикасаться и задерживать: она приведет милицию, и пусть милиция разберется, кто в нашей стране дал право насмехаться над одинокими женщинами, тем более, все хорошо знают, что ее Гриша положил свою голову на фронте!
— Успокойся, — Иона Овсеич взял Дину за руку и похлопал, — позволь мне сказать слово.
Дина ответила, что она успокоится лишь на том свете, а здесь пусть никто не прикасается к ней и не трогает.
— Успокойся, — повторил Иона Овсеич и опять похлопал. — Во-первых, ты не пойдешь в милицию: мы не будем позорить наш двор на весь город. Во-вторых, неужели без посредника вы не можете сами договориться между собой, обязательно надо вмешивать Дегтяря?
Дина показала пальцем на Зиновия и просила повторить в присутствии товарища Дегтяря, какую грязь его Катерина вылила Ляле на голову, хотя наша Ляля живет в Одессе с самого рождения, а эту Катерину три года назад привезли из глухой тайги, где даже не слыхали про Одессу.
Иона Овсеич велел немедленно прекратить этот бедлам, предупредил, что не допустит никаких дрязг и требует от соседей, чтобы жили в мире и дружбе, как подобает советским людям, и не трепали друг другу нервы по пустякам.
— Хороший пустяк! — хлопнула себя по ляжкам Дина. — Зачем же вы сами посылали меня за Лялей, чтобы мы заставили Чеперуху остановить работы?
— Я посылал? — удивился Иона Овсеич.
— Нет, — истерически захохотала Дина, — нас посылал дюк Ришелье! Ляля, повторите ему!
Ляля пожала плечами, а товарищ Дегтярь категорически потребовал от Дины Варгафтик, чтобы она не перевирала слова, ибо он с предельной ясностью объяснил и ей, и Орловой, что вмешиваться не будет, а пусть соседи сами разберутся между собой.
— Но я хочу получить ответ, — цеплялась за свое Дина, — вы посылали нас к Зюнчику или не посылали?
— Слушай, Варгафтик, — Иона Овсеич с силой выдохнул воздух, — не занимайся провокацией! Я вам дал совет, как лучше между собой разобраться, а ты пришла к Зиновию скандалить и еще привлекла на свою сторону Орлову.
Ляля Орлова, хотя товарищ Дегтярь лично к ней в данном случае не обращался, подтвердила, что им действительно дали только совет, а не посылали в прямом смысле этого слова.
— То есть, — Иона Овсеич поднял палец и провел в воздухе черту, как маятник, туда и обратно, — хотите идти — идите, не хотите — не идите. И кстати, Варгафтик, следуя по твоим стопам, мы могли бы вспомнить историю, как в свое время ты оформила на себя липовую прописку Ефиму Гранику.
— Липовую? — Дина буквально побурела. — Да, липовую, но весь двор знает, что я просто хотела Ефиму помочь, а выгоды никакой не имела, кроме неприятностей.
— Просто, да не просто, — Иона Овсеич наклонил голову вперед и немного набок. — Завтра, в качестве народного заседателя, я как раз буду слушать аналогичное дело о барышах за липовую прописку.
— Люди, он с ума сошел! — закричала Дина. — Что вы молчите, как каменные: вы знаете всю правду, что же вы молчите, как каменные!
Ляля Орлова сказала, что ей пора домой, и дала обещание до утра не пользоваться отливом. Степан взял шведский ключ, тройник, болты и спустился в подвал, а Иона Овсеич попросил Зиновия повести его в квартиру и ознакомить, как идет строительство.
За один неполный день была проделана такая работа, что оставалось только удивляться. Товарищ Дегтярь похвалил, но при этом напомнил: заботясь о темпах, мы иногда забываем о качестве. Зиновий ответил, что у них на заводе Кирова вопрос поставили так: сначала — качество, а потом — темпы. В результате, получилось и качество, и темпы. А у себя дома, какой дурак будет делать хуже, чем на заводе.
Зиновий улыбнулся и объяснил, что это, конечно, только шутка. Иона Овсеич ответил, не надо оправдываться, он понимает шутку, и вспомнил к слову, какое глупое подозрение стукнуло Зиновию в голову, когда в прошлый раз зашел разговор про Адю Лапидиса. Хотя сегодня, если говорить по существу, практика полностью подтвердила, что Дегтярь таки был прав: Лапидис своей болтовней уже привлек внимание не только у себя в цеху.
Зиновий ответил, что Дина Варгафтик полчаса назад тоже болтала много лишнего, но каждый хорошо понимает: болтовня — это болтовня.
Иона Овсеич покачал головой: болтовня болтовне рознь, но, независимо от этого, мы должны помнить, что критиканские настроения с неба не падают, они созревают в душе, как в теплице, и когда им становится там слишком тесно, они выбрасывают наружу свой ядовитый язык — клац, бац, и зараза пошла дальше!
— Дорогой мой Чеперуха, — Иона Овсеич пристально посмотрел в глаза, — ты был на фронте, и я не должен тебе объяснять, что такое зараза. Если требовала обстановка, выводили в поле, ставили к стенке, и не всегда имели в кармане решение суда или трибунала.
Нет, сказал Зиновий, он лично не знает ни одного случая.
Иона Овсеич задумался, машинально открыл кран, потекла вода, сначала толстой, как жгут, струей, потом все тоньше и тоньше, пока совсем не прекратилась. Иона Овсеич тяжело вздохнул: вот так и человеческая жизнь, но в молодости об этом не думаешь — смерть так далеко, что не представляешь себе, как этот мир может существовать без тебя.
Да, подтвердил Зиновий, сколько лет прошло, а он до сих пор чувствует свою ампутированную ногу, и по ночам, особенно перед рассветом, болят пальцы: во сне он делает массаж и ставит ногу в горячую воду.
В коридоре на втором этаже Клава Ивановна запела свою любимую песню: «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!»
— Малая сильно постарела, — сказал Иона Овсеич. — Иногда она совсем, как ребенок. Многие годы, начиная с двадцать четвертого, я мог на нее уверенно опереться.
Зиновий улыбнулся: он вспомнил отчетливо, будто лишь вчера было, как мадам Малая требовала от Оськи Граника, чтобы он под салютом дал пионерское слово, что больше никогда в жизни не будет ходить в церковь, синагогу и костел. И Оська сдержал свое слово: от Клавы Ивановны никто не мог спрятаться или убежать.
— Послушай, Зиновий, — у Ионы Овсеича были печальные глаза, веки заметно набрякли, — старая гвардия постепенно вымирает. Это закон жизни, и тут ничего не поделаешь. Когда выбывает солдат, на его место должен стать другой. Зиновий, у нас во дворе не то настроение, я чувствую тревогу за людей и не могу по ночам спать. Нужно создать новый актив — из молодых, сильных и здоровых. Я хочу, чтобы ты стал во главе. Я тебе дам рекомендацию в партию.
Из крана опять потекла вода, внизу, в подвале, Степан ударил три раза по трубе, чтобы немедленно закрыли; Зиновий среагировал сразу после первого удара, но повернул ручку с такой силой, что в трубе заскрежетало.
— Это я виноват, — сказал Иона Овсеич, — забыл закрыть, ты не серчай на старого Дегтяря.
Зиновий пожал плечами: не о чем говорить. А насчет актива следует подумать, но одно он может сказать сразу: вожак из него не получится, к этому надо иметь вкус от рождения.
— Дорогой Зиновий, — Иона Овсеич погрозил пальцем, — отбрось свою маскировку, Дегтярь уже достаточно насмотрелся и чует запах за версту.
Минуту стояли молча, Зиновий вспомнил, что через три дня надо сдать курсовую работу, а времени осталось в обрез. Иона Овсеич прищурил правый глаз: гость сделал свое дело — гость может идти, другими словами, хозяин имеет теперь квартиру со всеми удобствами и этот настырный Овсеич больше не нужен, Угадал?
Зиновий сказал, не совсем, Иона Овсеич дружески похлопал по плечу и похвалил за откровенность.
Клава Ивановна распахнула настежь свое окно и запела громко, как пионеры в строю:
А ну-ка, девушки, а ну, красавицы,
Пускай поет о нас страна,
И звонкой песнею пускай прославятся
Среди героев наши имена!
Поздно вечером приехал полковник Ланда вместе со своей Гизеллой, которая последние три года больше разъезжала с мужем, чем сидела в Одессе. Иона Овсеич зашел буквально на одну минуту, чтобы пожать товарищу полковнику руку и поздравить с окончательным возвращением в родные пенаты, но, вместо рукопожатия, крепко, по-солдатски, обнялись и расцеловались.
— Овсеич, — громко сказал полковник и потянул Дегтяря ближе к свету, — годы тебя не берут, наоборот, ты делаешься все моложе.
Иона Овсеич улыбнулся: когда полковник открыто завидует капитану, в этом есть что-то настораживающее.
— Овсеич, — засмеялся полковник, — у меня такое чувство, как будто на дворе сейчас тридцать шестой год и Дегтярь зашел, чтобы позвать доктора Ленду на строительство форпоста.
— Ты ошибся на один год, — сказал Иона Овсеич, — форпост строили в тридцать седьмом году.
Полковник без разговоров принял поправку и удивился, что мог допустить такую ошибку. Иона Овсеич ответил, что нет оснований удивляться, наша память довольно часто подводит, и не у одного доктора Ланды. Полковник хотел объяснить, что Дегтярю, который с сорок четвертого года сидит безвыездно в Одессе, легче было запомнить, но махнул рукой, вынул из чемодана бутылку, разлил в три рюмки и сказал:
— За нашу родную прекрасную Одессу!
— И чтобы память до ста лет была, как у молодых! — добавил Иона Овсеич.
Когда гость ушел, Гизелла спросила у мужа, что тот имел в виду своим дополнением, но полковник Ланда опять махнул рукой.
— Я его не люблю, — Гизелла вся съежилась, как будто сильно озябла. — Я его никогда не любила.
Через два дня во двор заехал грузовик с контейнером. Полковник Ланда разгружал вместе с рабочими, и соседи говорили, что другой на его месте только наблюдал бы и давал указания, но зато жена, слава богу, палец о палец не ударит.
— Ляля, — просила Дина Варгафтик, — посмотрите на эту красавицу. Я вас умоляю, посмотрите на эту красавицу — за что людям так везет!
— Диночка, — Ляля сладко зажмурила глаза, — по внешнему виду не всегда можно судить.
— Ой, — застонала Дина, — людям везет, а наши мужья гниют на чужбине и даже адреса не оставили, где искать могилу.
Ефим Граник, хотя никто не просил, сам взял четыре стула и понес наверх. В комнате он остановился посредине, со стульями в руках, и стоял неподвижно, пока доктор Ланда не велел поставить на пол.
— Я здесь не был пятнадцать лет, — Ефим закрыл глаза, губы кривились и дергались. — Вы помните, доктор Ланда, как мы сносили вниз пианино, а ваша супруга бегала вокруг и боялась, что мы разобьем в щепки? А мы просто хотели немножко напугать. Ради шутки.
Полковник Ланда подошел к гостю, обнял и дружески похлопал по плечу.
— А, — заплакал Ефим, — если бы вы знали, доктор Ланда, как мне горько на душе!
— Перестаньте, — сказал полковник Ланда, — перестаньте плакать, Граник.
Во дворе Лизочка громко звала папу, Ефим вытер слезы и объяснил, что обещал дочке пойти на вечерний сеанс в кино, она еще никогда не была на вечернем сеансе, а ему сейчас хочется в кино, как доктору Ланде на танцплощадку.
— Ефим Лазаревич, — командирским голосом сказал полковник Ланда, — вашей Лизе не нужен папа, у которого на глазах слезы, а на душе всегда горько.
— И вообще, — улыбнулся Ефим, — стране требуются строители, а плакальщики ей не требуются.
Пришла Клава Ивановна. Она объяснила, что в квартире надо навести порядок, а Гизелла одна не в силах. На деле, однако, получилось, что лишний человек создавал только лишние помехи, сам полковник сто раз благодарил мадам Малую за помощь, с трудом усадил ее на диван и дал в руки свежие болгарские журналы, чтобы она могла посмотреть картинки. Пять минут Клава Ивановна сидела спокойно, потом сказала, что болгар она хорошо знает и без журналов, под Одессой были целые болгарские села, и взялась переставлять вазоны с тумбочек на подоконник.
— Послушайте, — обиделась Гизелла, — у себя в доме я, кажется, хозяйка.
— Гизелла, — ответила мадам Малая, — не болтай и делай, как тебе говорят.
Полковник Ланда, вместо того, чтобы поддержать жену, вдруг начал хохотать, как будто рассказали соленый солдатский анекдот, Гизелла окончательно обиделась и предупредила, что уйдет из дому, если она здесь лишняя.