— Почему лишняя? — пожала плечами Клава Ивановна. — Можешь остаться, тебя никто не гонит.
У Гизеллы сделались холодные и злые глаза, но в этот раз она себя сдержала, сказала, мадам Малой спасибо и переставила цветы с подоконника на тумбочки.
— Ланда, — возмутилась Клава Ивановна, — что у тебя в доме творится: она решает все по-своему, а ты сидишь, как жених на чужой свадьбе!
Полковник беспомощно развел руками, мадам Малая вдруг схватила его, прижала к себе, велела Гизелле сесть за пианино, сыграть «Рио-Рита», а они вдвоем потанцуют.
У хозяйки был такой вид, как будто она не знает, что раньше, плакать или смеяться, Клава Ивановна с полковником Ландой успели уже сделать два тура, оба зажмурили глаза от удовольствия, и тогда Гизелла взяла аккорд, еще один, и заиграла так, как не играли лучшие таперы на немых картинах в кино «Ударник», теперь имени Горького.
На музыку пришли Дина с Лялей, они тоже хотели потанцевать, но полковник Ланда был один, и мадам Малая никому не уступала его.
— Ланда, — Клава Ивановна через каждые три па поднимала руки вверх и щелкала пальцами, как молодая испанка, — я еще доживу, когда ты будешь генералом!
Дина Варгафтик танцевала с Лялей, и обе восхищались Гизеллой, которая своей музыкой может в один прием всех околдовать. Ляля сильно запрокинула голову, вроде ее пытаются поцеловать, а она уклоняется, складки на шее почти совсем разгладились, и Дина сказала, что при этой шее можно еще поспорить с теперешними девчонками, у которых кожа, как сухая кора, такие они тощие.
Гизелла играла «Брызги шампанского», «Любимый вальс», «Кариока», Дина ни с того ни с сего заплакала, а Ляля все время улыбалась и брови были высоко подняты, как у гимназисточки.
Когда сделали передышку, Клава Ивановна крепко поцеловала Гизеллу и сказала всем:
— Дети мои, если бы вы знали, какие вы мне все родные!
Потом танцевали еще несколько раз «Рио-Рита» и «Брызги шампанского», а в заключение Гизелла сыграла «Челиту», которую Клава Ивановна от начала до конца спела словами.
— Клавочка Ивановна, — захлопала в ладони Ляля, — вы же еще совсем невеста!
— Да, — подтвердила Клава Ивановна, — и скоро буду совсем девочка в беленьких тапочках, с ручками на животе.
Дина Варгафтик возмутилась: глупые разговоры, Клава Ивановна еще всех нас переживет! Не надо, нахмурилась Клава Ивановна, это никому не надо, пусть все идет, как должно идти.
Когда гости разошлись, и остались вдвоем, Гизелла сказала своему мужу, полковнику Ланде: удивительно, как эти простые люди цепляются за прошлое. Полковнику не понравились слова жены, и он отметил, что она со своими манерами тоже цепляется за прошлое, которое еще дальше, чем прошлое этих простых людей. Гизелла обиделась и заявила мужу, что он такой же кровный сын этого двора, как и его соседи.
В середине недели Зиновий Чеперуха кончил строительство у себя в квартире и послал Гришу с Мишей к товарищу Дегтярю и мадам Малой, чтобы те зашли на несколько минут. Клава Ивановна не заставила себя ждать, а Иона Овсеич передал через мальчиков, что не имеет ни минуты свободного времени, если дела позволят, он заглянет завтра вечером.
— Зиновий, — сказала Клава Ивановна, — ты не должен обижаться: наш Дегтярь работает за десятерых.
На другой день Иона Овсеич позвонил Чеперухе на завод имени Кирова и просил, когда тот будет возвращаться со смены домой, чтобы завернул к нему на фабрику, он будет ждать у себя. С утра стоял густой туман, через каждые пять секунд на море выл звуковой маяк. У Зиновия сильно ныла культя, и от большого напряжения набрякли руки, но, поскольку договорились, сразу после смены на своей инвалидной коляске он подъехал к обувной фабрике. На проходной его ждал готовый пропуск, коляску пришлось оставить на улице, вахтер обещал посмотреть.
Когда Зиновий зашел в партбюро, сидели люди из цехов, товарищ Дегтярь просил на минуту извинения, чтобы закончить с ними разговор. Речь шла о подготовке к республиканской промышленной выставке, Иона Овсеич, в присутствии главного инженера, поименно отбирал лучших модельеров и мастеров для изготовления образцов, а начальников цехов предупредил, что за каждый экспонат будут отвечать своей головой. Начальники не возражали, наоборот, они сами подчеркивали, что никакой скидки на качество сырья или сжатые сроки никто не допустит, и смотрели при этом на Зиновия, который внимательно слушал весь разговор. Модельер, выступивший последним, даже прямо обратился к Зиновию и твердо обещал, что наши художники обуви не подкачают и постараются, как для Парижа. Иона Овсеич сделал замечание, поскольку в его сравнении дал себя знать гнилой душок низкопоклонства перед иностранщиной, и привел известный факт, что наша русская обувь еще до революции котировалась на международном рынке, а знаменитые осташи из города Осташкова и женский сапожок широко бытовали на Руси, когда в Европе об этом еще не имели представления. Модельер немножко поежился, но признал допущенную оплошность и, в свою очередь, привел широко известный факт насчет той же Франции, где бедные слои населения издавна практиковали деревянную обувь, называется сабо, об этом даже писал в своих рассказах Мопассан, которая, как две капли воды, повторяет наши старинные лапти, только без задника и боковок. Пример с лаптями Иона Овсеич признал удачным и, поскольку уже затронули данный аспект, сослался на такие древние города, как Рязань и Козельск, где плетение лаптей достигло уровня подлинного искусства.
— Однако, — подбил окончательно итог Иона Овсеич, — лапотная Россия канула в далекое прошлое, и это надо понимать со всей ясностью.
Затем, без паузы, товарищ Дегтярь обратился к Зиновию Чеперухе, передовику завода имени Кирова, и поинтересовался, как у него лично с бытом: полностью закончили строительство ванной и туалета или есть недоделки и требуется еще помощь?
Вопрос, как он был поставлен товарищем Дегтярем, застиг Зиновия немножко врасплох, ибо только накануне вечером Гриша и Миша приглашали товарища Дегтяря на ужин, чтобы отметить окончание строительства.
— Зиновий, — радушно улыбнулся Иона Овсеич, — ты молчишь, и люди могут подумать, что они здесь лишние. А здесь все свои.
В ответ Зиновий тоже улыбнулся и повторил товарищу Дегтярю вчерашнее приглашение отметить окончание строительства.
— Да, — спохватился Иона Овсеич, — надо ввести присутствующих в курс дела, а то мы начали с другого конца. Товарищи, Зиновий Чеперуха, которого вы видите перед собой, до войны, вместе с матерью и отцом, отец простой одесский биндюжник, занимал небольшую комнатушку, а все удобства, как сами догадываетесь, располагались в общем дворе.
Главный инженер, а за ним начальники цехов и сам герой дружно засмеялсь, Иона Овсеич поднял перед собой ладонь, просил успокоиться и продолжал:
— А сегодня, на пороге второй послевоенной пятилетки, Зиновий Чеперуха имеет отдельную, изолированную квартиру со всеми удобствами: своя вода, свой туалет, свой душ, короче говоря, все, о чем раньше можно было только мечтать.
Начальники цехов, один за другим, поднялись, пожали Зиновию руку, а художник-модельер по секрету спросил у гостя, какое отношение к этому имеет наш товарищ Дегтярь. Зиновий, в ответ, задал встречный вопрос: а какое отношение художник-модельер имеет к своим моделям?
— Стоп! — остановил Иона Овсеич. — Никто из нас не делает больше, чем должен, и давайте не будем возвращаться к этому.
Несмотря на запрет, начальник заготовочного цеха все-таки попросил товарища Дегтяря, чтобы тот объяснил людям, как у него, который круглые сутки не выходит с фабрики, выкраивается еще время, чтобы вникать в нужды двора и заботиться о своих соседях.
— Товарищи, — Иона Овсеич хлопнул ладонью по столу, — я уже один раз просил не возвращаться к этому вопросу, и не будем повторять.
Когда остались вдвоем, Иона Овсеич минуту помолчал, подошел к окну, которое выходит на фабричный двор, как раз закончилась смена, рабочие, среди них особенно много женщин, повалили толпой, и сказал с волнением в голосе:
— Какой у нас удивительный рабочий класс! Какие люди! Сколько бы мы ни отдавали им, все равно мало, все равно мы всегда у них в долгу.
Небольшой ужин, который хотел устроить Зиновий, Иона Овсеич просил перенести на субботу, перед выходным, потому что сегодня у него совещание в райкоме, а повестка дня такая, что дай бог закончить и успеть на трамвай. Кстати, вспомнил Иона Овсеич, на ужин надо бы пригласить Хомицкого, Ланду, Марину Бирюк, вместе с Дегтярем и Малой получится пять человек, пожалуй, хватит. Неплохо было бы и представителя из Сталинского жилкоммунотдела, но это Зиновий пусть сам решает.
Кроме тех, кого перечислил товарищ Дегтярь, Зиновий пригласил еще Ефима Граника, Лялю Орлову, Дину Варгафтик и Аню Котляр с Адей. Насчет Ани Котляр и Ади у Катерины были сомнения, хотя она лично против них ничего не имеет, а бабушка Оля пошла еще дальше и прямо заявила, что товарищу Дегтярю это не может понравиться. Зиновий сверкнул глазами, закричал: «Прекратите свои бабские штуки!» — и на том поставили точку.
Иона Овсеич, когда увидел, сколько собралось гостей, сказал, тут надо будет полдня только для того, чтобы со всеми поздороваться, и пожал каждому в отдельности руку. Старый Чеперуха сделал товарищу Дегтярю комплимент от всей души, что рука у него крепкая, как двадцать пять лет назад, как будто время не имеет над ним власти.
— Матерый комплиментщик! — погрозил пальцем товарищ Дегтярь и крепко обнял Иону Чеперуху.
Доктор Ланда, который принес с собой немецкую «Лейку» с магниевой вспышкой, просил Дегтяря и Чеперуху на секунду задержаться и не двигаться. Когда раздался щелчок и можно было опять двигаться, Иона Овсеич обратился к полковнику Ланде с убедительной просьбой, чтобы в его объектив попадали такие люди, как потомственный транспортник Иона Чеперуха, мастеровой Степан Хомицкий, старейшая активистка и общественница Клава Малая, жена кадрового офицера, кавалера Золотой Звезды Марина Бирюк, а Дегтярей надо фотографировать поменьше.
— Овсеич, — ответил полковник Ланда, — успокойся; тебе просто повезло — ты как раз стоял рядом с потомственным транспортником Ионой Чеперухой, но на фотографии я могу тебя отрезать.
Люди весело засмеялись, Иона Овсеич тоже улыбнулся, но дал понять, что хорошая шутка должна хорошо знать свое место.
Старый Чеперуха напомнил дорогим гостям, что пора за стол, а то горилка выдыхается, люди стали отодвигать стулья, но Иона Овсеич поднял руку и громко сказал:
— Товарищи, я думаю, среди нас голодных нету, мы пришли не кушать и пить, а чтобы поздравить нашего соседа, фронтовика Зиновия Чеперуху, который родился и вырос в этом дворе, со вторым новосельем!
Иона Овсеич, а за ним все остальные ударили в ладони и попросили хозяина показать квартиру, которая настолько изменилась, что, хотя находилась на месте старой, но была на нее похожа, как день на ночь.
Зиновий открыл дверь туалета с желтой, под слоновую кость, пластмассовой ручкой, просил заходить по трое, чтобы не создавать тесноты, пустил воду из крана, из душа, потянул цепь бачка, в унитазе запенилось, забурлило, как будто ударили в упор из пожарного шланга, а через пару минут, когда зашли следующие трое, бачок был опять полный, и, только потянули цепь, опять запенилось и забурлило.
— Счастливые люди! — открыто позавидовала Ляля.
— Не горюй, Орлова, — подмигнул Иона Овсеич, — сегодня у Чеперухи, завтра — у тебя, а еще день — и у Дегтяря будет.
Доктор Ланда опять щелкнул своим фотоаппаратом, магниевая вспышка получилась в этот раз такая яркая, что Дина Варгафтик зажмурила глаза и долго не могла открыть.
— Ланда, — обратился Иона Овсеич, — надо будет сделать два экземпляра; один мы сохраним для наших детей, когда построим новый форпост.
Дина Варгафтик открыла, наконец, глаза и просила доктора Ланду переснять, потому что она получилась слепая и дети будут смеяться. Доктор объяснил, что она зажмурилась уже после вспышки, но Дина никак не хотела слышать и пришлось пойти на уступку, Зиновий опять открыл кран, душ, дернул за цепочку, вода ринулась с грохотом, люди повернулись лицом к аппарату, смотрели прямо в объектив и радостно улыбались.
За столом товарищ Дегтярь предоставил первое слово Чеперухе-старшему, отцу нашего дорогого именинника, старожилу Одессы, который застал еще своего деда, а тот еще помнил Пушкина, когда поэт здесь жил в ссылке, ходил по улицам и прислушивался к голосу народа.
— Дорогие соседи, — Иона держал перед собой стопку, от волнения сильно дрожала рука, — товарищ Дегтярь только что вспомнил моего деда, который жил в нашей Одессе при Пушкине, но что хорошего он знал в своей жизни? Ничего, ровным счетом ничего: моему родному папаше он оставил пару тощих коней, а папаша оставил мне тачку или, проще говоря, два колеса с оглоблей, а за лошадь должен был стать уже Иона, его родной сын, короче, я сам. А сегодня мой Зиновий кончает на инженера, имеет жену с образованием, и государство выделило ему отдельную квартиру со всеми удобствами, то есть своя вода, свой душ, свой туалет. Я вас спрашиваю: что еще человеку надо? Когда я был маленький мальчик, моя покойная мама давала мне на праздники пять копеек и посылала в баню Исаковича на Преображенской улице, а мой сын и его дети имеют баню у себя дома и могут сидеть, сколько им захочется, и никто на свете не имеет права сказать им: хватит, баня закрывается! У Ионы на глазах выступили слезы, а гости, наоборот, весело смеялись и требовали, чтобы оратор продолжал свою речь.
— И я думаю, — Иона вытер большим пальцем слезы, — когда папаша придет в дом к своему сыну и захочет тоже взять душ, сын не скажет ему: хватит, баня закрывается!
Старый Чеперуха опять заплакал, Клава Ивановна и бабушка Оля качали головами, а маленькие Гриша и Миша, хотя никто не давал команды, сами побежали к деду, прижались с обеих сторон к ногам и потребовали, чтобы дед выпил свою стопку, а то водка выдыхается. Гости засмеялись еще веселее и громче, Иона Овсеич поднялся со своего места, остальные тоже встали, и предложил самый первый тост за наших детей.
— За наших детей, — повторил Иона Овсеич, — за наше будущее, за мир во всем мире!
Когда немного закусили, Клава Ивановна запела «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!», сделала руками знак, чтобы подхватили и начала дирижировать:
Расти, страна, где волею единой
Народы все слились в один народ,
Цвети, страна, где женщина с мужчиной
В одних рядах свободная идет!
А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!
Хор получился дружный и звонкий, как будто накануне сто раз репетировали, Иона Овсеич зажмурил от удовольствия глаза, ударял в такт ногой и широко открывал рот, когда начинался припев. Адя Лапидис, по своей привычке, смотрел немножко исподлобья и тоже широко открывал рот, одна Аня Котляр сидела, как деревянная, и крепко сжимала губы.
Иона Овсеич, хотя глаза были закрыты, хорошо видел, какое у Ани Котляр выражение лица, и ждал, когда эта женщина своим надутым видом перестанет портить людям настроение. Бабушка Оля осторожно подошла сзади, наклонилась, но Котляр, вместо того, чтобы улыбнуться или просто приветливо ответить, еще больше надулась и замотала головой, вроде к ней зря цепляются и докучают. Оля положила ей руку на затылок, а она вдруг захватила обеими ладонями лицо и затряслась, как в истерике.
— Анна Котляр, — спокойно сказал Иона Овсеич, — мы здесь в гостях, а не у себя дома.
Аня продолжала держать лицо в ладонях, как будто не к ней обращаются, товарищ Дегтярь еще раз просил успокоиться и напомнил известную народную поговорку: в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
— При чем здесь монастырь! — встряла Клава Ивановна. — Тяжело заболел ее Иосиф, у него началась гангрена на второй ноге.
Товарищ Дегтярь выпрямился на своем стуле, положил ладони на стол и сказал, что от гангрены в наше время не умирают, а там, где находится сейчас Иосиф Котляр, достаточно квалифицированных врачей и хирургов, не хуже, чем наш доктор Ланда.