— Знаешь, что мы делаем с пленниками, которые не повинуются?
Он подошел к столу, который был прикручен к полу, чтобы он не упал, если лодку качало. Со своего места у стены, к которой он был прикован цепями, Оливер видел, как капитан достал скрученный бархат, расшнуровал его и разложил. Из пришитых карманов торчали блестящие инструменты для пыток.
Разумеется никакие не кинжалы, тиски для пальцев или ножи.
Годом ранее с головы Морин упала диадема, когда она ехала верхом через луг единорога. Хотя корону и нашли потом, но она была настолько помятая, что ее пришлось ремонтироваться. Королева Морин приказала позвать специалиста для ремонта корон, и мужчина, который пришел в замок, к всеобщему удивлению, попросил королеву сесть на трон и широко открыть рот.
Очевидно, есть короны, которые носят на головах... и также очевидно есть короны, которые носят на зубах, если у них серьезные проблемы с ними.
В бархатной сумке капитана Крабба находились зонды, щипцы и зеркала.
— Вы... Вы — зубной врач? — спросил Оливер.
Сначала капитан округлил глаза от неожиданности. Однако, так же быстро он снова взял себя в руки.
— Нет, я — страшный пират, а ты, мой мальчик, аппетитный кусочек.
— Может быть, — сказал Оливер. — Но вы — также зубной врач.
Капитан Краббе сопел и нагнулся к Оливеру, чтобы закрыть ему рот рукой. — Но ты, же никому не расскажешь об этом, или? Я могу потерять репутацию на всех мировых океанах!
— Все зависит от того, дадите ли вы мне уйти, — произнес Оливер.
— Я не могу, — сказал капитан, качая головой. — Если я не скормлю тебя Пиро, я также, вероятно, закончу как его трапеза.
Оливер подумал над этим.
— А если бы я сказал вам, — заманивал он его. — Что есть возможность обойти мыс приливов и отливов... И, кроме того, обеспечить для вас лучших пациентов для лечения зубов, которые когда-либо могли у вас быть?
Глава 17
Оливер
Уже целый день я жду, что Делайла вернется ко мне после школы. Я хочу еще больше рассказать ей о сказке, которую нашел у Раскуллио. И я хочу знать, верит ли она, что этот план сработает лучше, так как я не хотел бы быть нарисованным человечком в ее мире.
Мне нужен ее совет, что я должен написать в книге и на какой странице, в конце концов, она очевидно более опытная читательница. И тогда нам нужно будет составить план, что мы будем делать, в случае, нет, когда я отсюда выберусь.
Кому я вообще пытаюсь что-то доказать?
Все что я хочу, это просто проводить больше времени с Делайлой.
Я верю, если жить в мире с определенными границами, как со мной было до сих пор, если знаком с каждым и видел все, что мог бы увидеть, тогда теряешь надежду, что случится что-то удивительное. Все же наши действия и общение с другими всегда является только копией той же самой последовательности.
Но с Делайлой все новое и захватывающее. Кто бы мог подумать, что есть что-то вроде пневматического краско-распылителя, чтобы сушить мокрые волосы, чтобы кончики не замерзли, если выезжают верхом морозным утром?
Кто бы мог подумать, что существуют устройства, у которых только одна страница, которая заполнена, однако, если нажать на кнопку, снова и снова появляется новый текст? Каждый вопрос, который я задаю Делайле, он отвечает встречным вопросом: существуют ли еще книги как его и все ли персонажи продолжают существовать, если книгу не читают.
К таким вопросам я должен подходить осторожно, так как могу судить только по собственному опыту. Когда мне впервые стало понятно, что я заточен в истории, вместо того, чтобы жить своей собственной жизнью?
Трудно ответить на этот вопрос, так как мне всегда шестнадцать в этой истории и навсегда таким останусь. И тогда есть еще вопросы, которые она задает шепотом, когда вокруг становится темно и вокруг все тихо. Кем бы ты хотел быть, если бы ты мог выбирать? Куда бы ты пошел?
У меня не всегда есть ответ. Но только факт, что Делайла спрашивает меня, уже чудо для меня. Никто прежде не считал возможным, что я смог стать кем-то другим чем то, что я представляю собой в книге.
Никто из читателей не предполагал, что в моей голове могли бы возникать другие мысли кроме тех, которые написал автор.
Вчера вечером Делайла спросила меня, верю ли я судьбу.
— Едва ли, — ответил я. — Так как я просто не могу принять, что моя судьба такова, просто роль в истории, играя кого-то другого.
— Но что, если это совершенно не так? — прошептала Делайла. Было уже поздно, после полуночи, и луна бросала серебристую тень на одну половину ее лица. Она выглядела удивительно, словно из другого мира. Как кто-то, кто принадлежит сказке.
— Я не совсем могу понять ход твоих мыслей...
— Что, если ты и я созданы друг для друга? — спросила она. — Что, если какая-то высшая сила, судьба, предопределенность, что— то, Заставила Джасмин Якоб написать эту историю, потому что иначе мы никогда бы не познакомились?
Эта мысль мне понравилась. Представление, что Делайла и я связаны друг с другом чем-то таким сильным, что граница между реальностью и фикцией, книгой и читателем, очаровывало меня.
Мысль о том, что я начал свою жизнь как продукт фантазии другого человека, однако была не менее реальна, казалась мне очень заманчивой.
Пока Делайла в школе, я сижу на искривленной, извилистой ветке в волшебном лесу. Волшебницы порхают вокруг меня и болтают друг с другом. Хотя они действительно имеют слабость к шлепкам и болтовне, они полностью противоположны персонажам, которые они воплощают, являясь явно не злыми маленькими существами.
Если Фрамп и я хотим поиграть в шахматы, они охотно играют роль фигур, и без ворчания залетают в расщелины и трещины, которые слишком узкие для нас, чтобы вытащить оттуда потерянную монету или кнопку.
Кроме того на протяжении истории среди других персонажей они самые сильные, сильнее даже чем грубые тролли, и им не составляет особого труда помочь королеве Морин, если она хочет переставить мебель.
Они охотно таскают предметы обстановки вверх или вниз по лестнице. Я видел, как одна фея подняла каменную глыбу, которая закрывала дорогу к замку, даже не вспотев.
— Глинт, можно мне на минутку твой блеск для губ из волчьих ягод? — просит Спаркс.
— Сама сделай себе, — отвечает Глинт. — Мне не нравится, что ты постоянно пользуешься моими вещами.
Все равно она подает желудь Спаркс, которая снимает шапку и опускает палец в кремовую субстанцию. Тогда она склоняется к капле росы, чтобы увидеть свое отражение, и проводит крохотными пальцами по губам.
Я пытаюсь читать лежащую перед собой книгу, но крона бросает слишком большую тень. Внезапно луч света падает со стороны. Когда я моргая смотрю в том направлении, я замечаю Эмбер, которая светит на меня.
— Большое спасибо, — говорю я.
Она бросает на меня сияющую улыбку. — С удовольствием!
Я листаю страницы и задаюсь вопросом, погруженный в мысли, спешат ли поэтому другому миру, вероятно, исполнители королевы, морских нимф и пиратов на свои места, чтобы я смог насладиться своей историей.
Я спрашиваю себя, томится ли принц из этого другого мира по девушке, которую он любит.
— Любовь? — спрашиваю я громко.
— Любовь? — повторяет Глинт.
— Кто-то сказал "Любовь"? — хочет знать Эмбер.
— Любовь? — слышу я еще раз, затем эхо и еще одно, так как каждая волшебница в лесу повторяет это слово.
— Ах да, — говорит Спаркс. — Я не предвидела этого?
— Ты еще помнишь, вчера, когда ты бежал около дерева, Оливер? — спрашивает Эмбер.
— Это был момент, — говорит Глинт, — когда мы начали делать ставки.
Феи опускаются на мои плечи и руки. — Кто та счастливая принцесса? — спрашивает Эмбер.
У меня нет намерения, торжественно объявить о ней; такое предательство перед Делайлой кажется мне невозможным. — Вы не знаете ее, так или иначе. Она не отсюда.
— Кто же тогда не отсюда? — задумывается Спаркс.
Внезапно я слышу лай из леса.
— Фрамп, — говорю я с облегчением.
— Фрамп в любом случае отсюда, в этом я уверена, — отвечает Спаркс.
Я разгоняю их движением руки, прыгаю с ветки и приземляюсь на землю как раз в тот момент, когда Фрамп скользя, останавливается у моих ног.
— Привет, парень... у тебя есть время? — спрашивает он. При этом он делает такое выражение, которое узнаю из всех, когда он сидит под столом и просит.
Неохотно я убираю книгу в карман камзола. Он выводит меня из леса, подальше от любопытных фей. Как только мы оказываемся снаружи, Фрамп начинает бежать. Мне приходится спешить вслед за ним.
Мы мчимся вдоль дороги между утесами и затем сворачиваем на тропу, которая ведет к дому Орвилля, волшебника. — Есть ли причина для такой спешки? — пыхчу я.
— Мы должны вовремя добраться до луга Единорога, — кричит Фрамп через плечо.
— А что на лугу Единорога? — спрашиваю я, но тогда мы уже оказываемся на месте. Заросшая травой территория заполнена белых, однорогих существ, которые щиплют роскошную, серебристо-сверкающую траву.
— Ты, — объясняет Фрамп и останавливается. — Я сказал Серафиме, что ты будешь здесь.
— Почему?
Он опускает голову. — Чтобы она пришла сюда. Только из-за меня она не хотела приходить.
Фрамп, согласно предыстории сказки, как известно, раньше был моим лучшим другом Фриггинсом. Но Раскуллио украл у Орвилля украл ядовитые травы, чтобы убить молодого принца (меня), так как он рассматривал его в виду препятствия для его любви к Морин.
Бурда, в которую он подмешал травы, была выпита ошибочно Фрампом. Без вмешательства Орвилля он бы умер. Волшебник, правда, не смог отменить проклятие, однако, смог превратить его: Фрамп продолжил бы жить, но, разумеется, в теле другого существа. Поэтому Фрамп — это собака... с сердцем и мозгом молодого человека.
Молодого человека, который безумно и всецело влюблен в Серафиму. Которая на него не обратила бы внимание, если бы у него даже не было бы блох.
— Ах, Фрамп, — я глажу его за ухом.
— Я не нужен тебе для того, чтобы девушка заинтересовалась тобой.
— О, нет? А как насчет того, что ее лицо засветилось как фейерверк, когда я упомянул твое имя?
Я вздрагиваю при мысли о Серафиме.
— Тебя не беспокоит, что она не делает никакого различия, закрыта ли книги или открыта?
— Вообще— то нет. Я постоянно говорю себе, что это причина, почему она не обращает на меня внимание. Для нее я просто собака.
Наверное, можно было бы привести в поле, что Делайла тоже не может предъявить великолепный результат баланса, если речь идет о том, чтобы разделить реальность и фикцию. — Можно спросить тебя кое о чем?
— Конечно.
— Откуда ты знаешь, что она так самая?
Фрамп виляет хвостом. — Ну да, у нее прекрасная, блестящая белокурая шкурка... эм... я имел в виду волосы... и этот маленький промежуток между передними зубами... а ты когда— нибудь замечал, что она поет, если нервничает? Фальшивит и поет?
— И тебе это нравится?
— Именно это, — продолжает Фрамп. — Я люблю ее еще больше за ее недостатки. Она не может быть совершенна, но для меня она такая и есть.
Я думаю о Делайле, как она фыркает, когда смеется, как она грызет ногти, если она напряженно думает. Как она иногда не знает простых вещей, например, что пиявки помогают от головных болей, а не маленькая, круглая белая конфета. Как она загадывает что-то, когда видит падающую звезду или находит выпавшую ресницу или когда ее часы показывают 11:11.
— Да, — говорю я. — Я понимаю это.
Фрамп замучено завывает. — Ты любишь ее также?
— Серафиму? Нет. Тысячу раз нет.
Он задумчиво смотрит на меня взглядом, который выдает легкое сомнение.
Даже если я не хотел целовать Серафиму, книга потащила бы меня в ее руки. И да, она красива. Поцеловать ее не такая уж и трудная работа.
Все же интимные моменты с Серафимой наполняют меня чувством вины. Не только из— за Фрампа, но и из— за того, что она вкладывает всю свою страсть в эти поцелуи, так как она считает все это еще реальным, в то время как для меня это только была работа... с несколькими приятными побочными эффектами.
— Тогда ты должен мне помочь, Оливер, — просит Фрамп. — Как мне сделать так, чтобы она заметила меня?
Некоторое время я думаю над этим. Делайла видела меня по особенному. Если бы Фрамп написал слово ПОМОГИ на этом лугу,
он бы только рассердил бы единорогов. — Как насчет подарка? — предлагаю я.
— Я передал ей кость, лучшую, которую только смог откопать! А она выбросила ее!
— А ты? — спрашиваю я.
— Я ее поймал.
Я начинаю ходить из стороны в сторону в раздумьях. Проблема в том, что Серафима всегда видит спасителя во мне, а эта картина должна исходить от тебя. То есть, мой друг, тебе нужна девушка в опасности, — несколько единорогов ржут, когда я подхожу слишком близко. — Я придумал! — щелкаю я пальцами. — Я умру.
— Что?
— Не по правде. Только так. Тогда ты можешь спасти меня на глазах у Серафимы.
— Олли, не обижайся на меня, но ты предлагаешь ужасно безобразную принцессу. И я не буду целовать тебя, чтобы пробудить тебя от столетнего сна, даже не думай об этом.
— Тебе и не придется, Фрамп. Мы сделаем вид, как будто бы единорог наколол меня на рог. Ты должен позаботиться только в моем симулированном кровотечении для пущей правдивости. — Я наклоняюсь над кустом сахарных ягод и собираю целую горсть плодов.
Фрамп беспокойно смотрит вдаль. — Мог бы ты собрать ягоды попозже? Она в любой момент будет здесь.
— Я не планирую их есть, — бормочу я и давлю ягоды в руке, до тех пор пока не остается только красная мякоть. Я расстегиваю камзол, так что открывается белая рубашка, и я намазываю ягодный сок на материал.
Красное пятно появляется посреди груди.
— Единственная проблема, — продолжает Фрамп, — в том, что никто никогда не попадал на рог единорога. Они — идеальные существа на протяжении все книги.
— Ну да... вероятно, я довел одного из них до белого каления, — предлагаю я. Я ложусь, прислоняю голову к камню и и прикрываю симулированную рану рукой.
Фрамп взволнованно вращается по кругу. — Это не сработает, Оливер. Она поймет. Я не такой хороший актер...
— Ты издеваешься надо мной? Ты каждый день играешь собаку. Это не может быть труднее.
Внезапно высокая, диссонирующая мелодия сдувает нас через луг. Единороги ржут и разлетаются. — Ах, Оливер, — напевает Серафима. — Вероятно, мы играем в прятки, любимый?
— О, это хорошо, действительно хорошо, — шепчет Фрамп, глядя на мое лицо. — Ты выглядишь по-нстоящему бледным.
— Сконцентрируйся, — шиплю я. — Фр... амп.., — кашляю я. — Помоги мне...
Серафима бегом перебегает через луг, и когда видит меня измазанного в кровь, она вскрикивает.
— Оливер!
Фрамп прыгает мне на грудь. — Держись мой друг, — говорит он, затем он поворачивается к Серафиме.
— Один из единорогов пырнул его. Оливер потерял много крови, — Фрамп прижимает лапой рану. — Сними мой ошейник, — требует он.
— Что?
— Чтобы наложить жгут, — говорит Фрамп.
Уголком глаза я замечаю, что Серафима смотрит на него, как она еще никогда не смотрела на него. Но в ее взгляде, ни в коем случае не было восхищения.
А соперничество.
Она складывает руки и отбрасывает его от меня прочь. — С дороги, собака, — рычит она и встает на колени рядом со мной. — Не уходи к ангелам, Оливер, — всхлипывает она. — Останься со мной.
После этих слов она склоняется вниз и закрывает мой рот губами. Ее напряженное пыхтение должно ощущаться, пожалуй, как дыхание рот в рот, однако, похож скорее как скользкий влажный поцелуй. Фыркая, я сажусь и отпихиваю ее от меня.