— Валя! — криком одернул ее мужчина, в чувство приводя. Девушка вздрогнула, посуду выронила. Забренчала тарелка по полу, а Валя заплакала, да навзрыд, горько так, что Николай рванул к ней, обнял успокаивая:
— Как же?… Мы же только… Какая война?…Зачем?!… Боже мой!
— Так надо.
— Кому надо?! Япония же не лезет к нам!
— Откуда ты можешь знать? В любом случае, она наш давний враг, а врага нужно в логове давить, пока не вылез из него, чтобы как с фашистами не получилось.
— Колюшка, а как жить-то?!…
— Ничего, подтянемся.
— Господи! Думала — все. Как победу объявили, словно груз сняли… Думала — все, конец этой дрянной жизни, теперь поживем, заживем… А оно как было, а тут снова… Сил нет, Коля…
— Успокойся, ты не одна, — пока.
Но говорить об этом не стал — сама сложит. А вот он сложив руки сидеть не будет — боевой офицер должен быть на фронте.
— Коля, но ты ведь уволен в запас! Тебя ведь не возьмут! Я не останусь одна!
— Надо и возьмут, — ответил глухо. — Погулял у нас фриц, хватит, японец гулять не будет. Сам на фронт попрошусь.
Но его послали — в его кабинет.
Восьмого августа по радио сказали, что Советский Союз объявил войну Японии.
Девятого американцы сбросили вторую атомную бомбу на Нагасаки.
В Москве чувствовалось напряжение. Люди только чуть вздохнувшие после Победы, снова были обеспокоены будущим. Появился ажиотаж на "черных рынках", взлетели цены на соль, спички, крупы. Тревожно было. На митингах и собраниях лица у всех хмурые — хорошего никто не ждал. Разговоры шли неприятные даже на работе Николая. Некоторые не понимали, зачем сейчас, в такое трудное время, когда прежде всего нужно поднять страну из разрухи, облегчить жизнь людей, СССР вступило в войну. "Когда Германия на нас напала, все было понятно — война с нашей стороны справедливая. Но сейчас мы получается, напали на Японию. Выходит теперь мы агрессоры?"
Николай понимал людей, которые так думали — все были вымотаны, мечтали о светлой жизни сразу после Победы, но ее не было и не могло быть, потому что страна лежала в развалинах, потеряла миллионы рабочих рук, и на полях на строительстве горбатились женщины и заключенные. Вновь отстроить и возродить то же сельское хозяйство за день не получится. Года два хоть как придется терпеть нестабильность. Война с Японией, конечно, была некстати, но факт вступления в нее был налицо. И сетовать было бесполезно — нужно было работать на Победу.
Только двенадцатого, когда шел парад в честь дня физкультурника и на трибуну к Сталину поднялись герои войны с американской стороны, Николай понял, что Западу демонстрируют мощь СССР, что это политическая акция, а значит, назревает конфликт и с той стороны.
Не удивило, но серьезно встревожило. Союзники изначально вели себя странно. Конечно помощь по «лендлизу» была ощутима и на фронте открыв вторую линию, часть фашистов они на себя оттянули, но не в пику ли СССР все это затеяли? Тогда еще мысли такие у Санина мелькали, а сейчас вовсе укоренялись. В сорок третьем было тяжко, а второй фронт, как не обещали, не открыли. А в сорок четвертом и ежику в лесу было понятно, что Красная армия раздавит Гитлера — вот тогда союзники и засуетились, открыли, наконец, второй фронт. Но когда немцы их осенью сорок четвертого зажали, советским войскам из боев выходить не получалось — на себя войска гитлеровцев оттягивали, чтобы союзникам помочь. А в мае, когда капитуляцию фашистские генералы подписали, группы разбитых частей Гитлера в американскую зону уходили — не в советскую. Толпами, включая беженцев — на ту сторону ломились. Маслом им там мазано было?
Все это беспокоило, навевая неприятные мысли.
И дома и на работе — тоже было неспокойно. Валюха, как с ума сошла, узнав о новой войне. Не ест ничего, все экономит, платье Николаем даренное завернула и убрала — если что продать можно, на хлеб обменять. И как не объясняй, что не будет больше голода — не верит, сколько не покупай продуктов — не убедительно для нее. Кивает и смотрит, как испуганная мышка. Что с ней делать, как страх голода въевшийся за войну вытравливать?
А тут еще восемнадцатого на подмосковной станции Тарасовка поэта Дмитрия Кедрина убили. К Санину и его подразделению никакого отношения не имело это убийство, но по загривку для профилактики все равно получил.
Лена лежала и смотрела на улыбчивую женщину в белом халатике, которая сидела на краю соседней кровати нога на ногу, и, покачивая разбитой туфелькой, о чем-то с кем-то болтала.
Девушка силилась понять, кто она, и не могла. Память словно исчезла — нет ее и все. Что не пытайся вспомнить даже о себе — чистый лист, словно нет никого и ничего, и не было.
Женщина Ленин взгляд почувствовала, замолчала, уставившись внимательно на девушку. Потом склонилась к лицу и вдруг сорвалась, помчалась куда-то. Другая женщина на кровати появилась, растрепанная и с костылем. Улыбнулась ей:
— Очнулась?
Санина лишь хмурилась, пытаясь сообразить, но связи между «очнулась», кроватями, женщинами и собой, найти не могла.
Вскоре мужчина высокий появился, прошел стремительно в палату напрямую к девушке, присел на табурет и давай руки щупать, да взглядом ее сверлить. Лена отдернуть руку хотела — не смогла, не слушалась рука.
— Спокойно, пульс хороший, — заверил капитана мужчина.
Та хмурилась:
— Вы кто? — то ли прошипела, то ли прохрипела. Горло от этого усилья будто колючками покрылось, сухо во рту.
Но мужчина услышал, понял.
— Юрий Иванович, — кивнул представившись. — Как зовут вас?
Лена растерялась — простой вопрос, а где ответ взять?
— Хо-ро-шо — протянул так, что и уточнять не надо — ничего хорошего. — Что ж, Ольга Григорьевна, — повернулся к той женщине в белом халате. — Обязательный массаж мышц и начинайте поднимать потихоньку. Как можно чаще. А там посмотрим.
Женщина кивнула.
Как ушел врач, Лена не заметила и даже забыла, что он был. Она видела, как предметы вокруг меняются и, словно поднималась над ними.
— Вот, — поправила ей подушку под головой Ольга, подняв изголовье кровати. — Посиди.
У Лены голова кругом шла. Девушка жмурилась, открывала глаза, опять жмурилась, и устала, заснула.
Банга в тот же день в отделении появился. «Насладился» ее пустым взглядом, в котором и проблеска мысли нет и к врачу пошел.
— Пришла в себя, — заверил тот, только увидев генерала.
— Да? У меня другое мнение сложилось, — бросил сухо.
— Товарищ генерал, пациентка еще нестабильна, поэтому естественно еще не узнает ни вас, ни меня, себя-то не помнит. Возможно, развилась амнезия, что тоже вполне объяснимо. Но пациентка жива, думаю самый сложный острый период позади. Дальше процесс реабилитации покажет, что к чему.
— Амнезия это как?
— Это полная или частичная потеря памяти.
Артур задумался: может и не беда это, а счастье. Он бы с радостью все дерьмо, что за эти четыре года нахлебал забыл, да не забывается, хоть тресни.
— Память восстановится?
— Пока сложно об этом говорить. Для начала мышечный тонус нужно восстановить, поднять на ноги пациентку, а параллельно уже заниматься вопросами состояния нервной системы.
Мужчина помолчал, поглядывая на доктора с подозрением и, вышел. Не нравился ему Сивухин. Может и светило, но человек явно паршивый.
И решил своего психолога послать. Аркадий кустарь, а не светило, но мозг промывает — ни один мастер не сравниться. Пусть покопается, что к чему и Банге готовый вердикт выдаст.
Не верит он Сивухину.
Через пару дней Лена уже спокойно сидела на постели и разрабатывала пальцы, сжимая и разжимая мячик, и так была сосредоточена, что не заметила, как в палате появился седой мужчина в форме майора. Сел напротив нее.
— Что это за предмет? — спросил тихо.
— Мяч, — ответила и уставилась на мужчину.
— Аркадий, — кивнул.
— Елена, — бросила сухо.
— А отчество? — улыбнулся как-то светло, подкупающе. Лена с минуту изучала его и ответила не думая:
— Владимировна.
— Так мы тески с вами по отцам?! — обрадовался чему-то. «Странный» — отметила девушка. — Неужели еще и однофамильцы? У меня Рогожкин фамилия, а у вас?
— Санина.
— А годиков сколько?
Он все улыбался, будто родню нашел, а Лена усталость почувствовала от его вопросов. Вроде минуты не говорили, а словно часа три беседовали.
— Не помните?
Она даже не пыталась вспомнить вопрос. Вздохнула лишь, взглядом предлагая болтуну испариться.
— Устали? Не буду вас тревожить, отдыхайте. Навещу чуть позже. Не погоните?
— Да мне-то что?
— Ну, и прекрасно, — кивнул как-то суетно, услужливо и испарился, как появился. А может, Лена опять не заметила?
День за днем как во сне, как в тумане через который продираешься и борешься с ним, и устаешь от этого. И ничего ясного, яркого, понятного. Блеснуло что-то силуэтом и пропало. Только Аркадий Владимирович все доставал своими вопросами и доставал. Сначала Лена уставала от него, словно вагон угля разгружала. Потом злилась, затем привыкла.
Постепенно, нехотя что-то вспоминалось, но лучше от этого не стало. Она как раз начала вставать, делала первые шаги. Сил совсем не было, ноги дрожали и как будто были чужими. Приходилось делать передышку, стоять, вцепившись в поручень кровати, чтобы справиться со слабостью, одуряющим звоном в ушах. И снова шаг, прижавшись к стене, еще, передышка. А в ней фрагменты, но памяти ли, прошлого ли? Взрывы, грохот, крик солдат, и девушка без рук и ног: «застрели» — шепчет.
Лена зажала уши и закричала, сползла по стене, теряя сознание.
— Сестру!! Врача!! — закричал кто-то.
В тот же день Сивухин категорически запретил всякие посещения Саниной.
Рогожкин не стал спорить, уехал с докладом к Банге:
— Что инвалид, это бесспорно, — заявил сразу, без обиняков. — Память фрагментарна, восстановлению подлежит, но воспоминания серьезно травмируют капитана. Далеко ходить не надо — сегодня она что-то вспомнила и тут же пошло обострение общего состояния. Сейчас без сознания, в себя так и не пришла. Сивухин понятно, погнал меня в шею.
— Твой вывод? — хмуро глянул на него Банга.
— Для оперативной работы не пригодна.
"Да начхать мне на это!"
— Для жизни пригодна?
Рогожкин помолчал, раздумывая, стоит ли быть откровенным и, спросил:
— Не мое дело, но мне цель непонятна, а раз так, неясно с выводом и направлением работы.
— Хочешь знать, зачем я тебя к Саниной направил?
— Да, — не стал скрывать. Артур закурил, по кабинету прошелся, решая послать к черту желающего много знать или все же чуть «карты» перед ним приоткрыть? Выходило, что лучше последнее.
— Она моя племянница. Насмотрелась за войну, а девчонке только двадцать на днях исполнится, — бросил без энтузиазма.
— Вы хотите, чтобы она жила или работала?
— Я хочу, чтобы она не просто жила, а счастливо. Долг у меня перед ней. Долгая история и тебе ненужная. Лена отличный боевой офицер, герой Советского Союза, у нее больше четырех ранений. Гестапо за плечами. Четыре года этого дерьма, что она хлебала наравне со всеми, с пятнадцати лет. Если убрать родство: как думаешь, майор, заслужила она право нормально жить?
— Бу-бу буф, — выдохнул Рогожин, губы надув: новости, конечно. И чисто по-человечьи — ответ однозначный. Только проблемы есть. — Если все так как вы говорите, то воспоминания ей не нужны, даже опасны. Понятно теперь почему ей сразу плохо становится.
— Поясни? — развернулся к нему генерал.
— Что тут пояснять, Артур Артурович? Нужно радоваться, что у нее амнезия и ни в коем случае не восстанавливать память, а писать новое, удобное на том чистом листе, что сейчас и представляет ее память. Воспоминания — то тяжелые, состояние тоже тяжелое, прибавьте контузии, не одну, как понимаю. Вместе это шок, дур дом, если хотите, если вообще не умрет.
— То есть, ты хочешь стереть до конца все, что она еще может помнить?
— Оно все равно сотрется, дело времени. Процессы мозга не изучены до конца, но психика очень хрупкая штука. Боюсь, что нормальной жизни вспомни все капитан, не будет. Будет неспокойная, на больничной койке и ладно обычного госпиталя, а то ведь и до специального не далеко. Заклинит и пойдет в атаку, и будет идти пока не умрет. И не поймет, что война закончилась.
Банга головой покачал: хор-р-рошая перспективка!
— Предложения есть?
— От вас зависит.
— Излагай.
— Написать новый сценарий прошедших лет, выдать ей, наложив на поврежденные клетки. И домой. Одно «но» в этом. Писать нужно так, чтобы ничего и косвенно к войне отношения не имело. Чтобы реакция не началась случайная, не ахнула все в исток и опять под угрозу смерти или дурдома. А такая легенда исключает ее службу, звания, награды. Значит, льготы. Да и несправедливо это, товарищ генерал, мое мнение.
"А умереть, но со званиями и наградами — это справедливо. В двадцать лет, ничего не увидев кроме кошмаров войны, гребанного фашизма?! Хорош выбор…Ну, льгот допустим ей моих и отцовских хватит, так что заморачиваться не стоит"
— Делай.
— Что? — нахмурился.
— Легенду давай! — рыкнул мужчина. — Без орденов прожить можно, а мертвому они никуда не уперлись! Тоже выбор: жить, но без звания или умереть, но при всех регалиях! Составляй легенду, мне доложишь и вперед!
— Но Сивухин?
— Плевать мне на него! Сделает, что скажу. Вперед, майор! Все решили.
Глава 50
Второго сентября было объявлено о безоговорочной капитуляции Японии.
Вторая Мировая война закончилась.
Радовались люди и, появилась стойкая уверенность, что вот сейчас-то, наконец, все наладится, будет нормальная жизнь.
Николай не спешил с выводами, как-то отучился дальше сегодняшнего дня заглядывать, планы строить. Сегодня есть — хорошо, будет завтра, завтра и решится что-то. Остальное прах, потому что вилами на воде написано и то ли будет, то ли нет. Что говорить о планах, если даже последние три субботы, как не завел в ритуал, а вырваться на ВДНХ не мог. Пока американская делегация по авиационному заводу да художественным выставкам шастала, все в ружье были поставлены, пахали от зари до зари, следя за порядком и чтобы муха мимо гостей не пролетала, чтобы лишнего чего их глаза не увидели, уши не услышали.
Наконец уехали «гостечки».
А тут Победа над Японией и официальное объявление выходным днем третьего сентября. Выходной! Великий праздник, что и говорить!
Что Николай, что Валя впервые отоспались. Потом сестренка к подружкам убежала, чему мужчина рад был. А сам начистил сапоги, в порядок физиономию помятую от сна привел, и к шести к фонтану на ВДНХ двигался, лавируя в толпе гуляющих, отмечающих, празднующих.
И затормозил, сразу узнав Саньку. Тот посидел, заматерел лицом, но все таким же разгильдяем был. Форма капитана ему очень шла и привлекала внимание не только военных, отдающих честь, но больше женщин и девушек. И Дроздов явно млел, окидывал их насмешливым взглядом, оборачивался, провожая наиболее симпатичные и фигуристые экземпляры.
Николай от волнения за папиросами полез, руки тряслись, лицо кривилось от радости напополам со злость. Так и хотелось заорать: где ж ты был, черт тебя дери, Дрозд?! Я уж тебя двадцать раз похоронил, разгильдяй ты этакий!
Шаг сделал, другой — ноги как ватные, внутри дрожит все, крик рвется и не сдержался — схватил Сашку за грудки, к себе разворачивая, чтобы внимание, наконец, и на него обратил и выдохнул:
— Где ж ты был, чертяка?
У мужчины глаза от удивления посветлели. Миг — одна ладонь Николаю на затылок легла, другая рука в китель на плече вцепилась:
— Колька? — он не верил, он лишь еще хотел поверить. Лицо судорогой подернулось, и мужчины крепко обнялись.