— Брат!
— Жив, старичок!
— Мать твою!! — закричали оба, подхватывая друг друга и отрывая от земли.
Дрозд по плечу Санину шарахнул:
— Ну, ты паразит полковник! — оценил звание с широкой улыбкой.
— Как на счет субординации, капитан?! — делано возмутился мужчина, но улыбка цвела как гвоздики на клумбе и выдавала радость.
— Ой, ой, ой, — хохотнул счастливый Александр. Схватил за грудки друга, встряхнул. — А по морде наглой?! Свин ты Колька! Самый настоящий свин! Живой и ни гу-гу! Совесть где?! А сейчас и тебя и Ленку отшлепаю! Пчела, мать ее! Хоть бы весточку дали! Я тут третью субботу воздух пинаю, думать что, не знаю!…
И вдруг стих, заметив как изменилось лицо Николая, улыбка спала и оно в восковую маску превратилось, взгляд больным стал.
И понял, что зря решил, что если Николай пришел, значит, знал, что Саша здесь. А узнать мог только от Лены.
И отступил, головой качнул от догадки: не говори ничего. Не говори!
Взгляд по толпе прошелся, еще надеясь найти в ней Пчелу.
— Нет ее, Саня, — глухо сказал Николай. Сел на бордюр фонтана и закурил, голову с весив.
Вот она радость — сначала до края небес, а потом без парашюта в бездну, вниз.
Сашка не верил, не хотел верить, топтался, еще на что-то надеясь. Он так ждал этой встречи, так уверял себя, что Ленка выживет, не может погибнуть, несправедливо это!….
А справедливость есть вообще?
— Как ты узнал о встрече? — развернулся к другу, уставился как будто винил. — Ты только от Лены узнать мог!
Санин кивнул:
— Встретились. В сорок третьем.
— А сейчас?! — склонился к нему, всеми силами желая, чтобы он разыгрывал его. Паршивая шутка, за такую морду бьют, но он переживет, даже простит старого дружка, только пусть он действительно шутит! И Лена сейчас подойдет! К лотку за мороженным отошла! Прическу поправляет в стороне и похихикивает, глядя на Сашку! Пусть что угодно, только жива, здесь она!…
— И сейчас, — посмотрел на него Санин. — Все там же, в сорок третьем.
Саша осел рядом, оглушило до звона в ушах. Лицо ладонями оттер, замер.
— Она же обещала… Я обещал — выполнил, а она?…
Николай только зубы сжал — нечего сказать. Плевать было фашистам на чьи-то обещания, им на людей в принципе плевать было. "Недочеловеки жить не должны".
Дроздов папиросу у друга забрал, затянулся, мешая горечь в душе с горечью во рту.
— Как? — спросил, немного в себя придя.
У Санина лицо вовсе серым стало. В сторону мужчина отвернулся, только чтобы друг не увидел в глазах, все, что его третий год крутит:
— Разорвало. Прямое попадание, — ответил нехотя.
Дроздов долго молчал, а потом зло на друга уставился:
— Как ты допустил? Как мог?! Что ей на фронте делать было?!!…
И понял — ерунду городит. Ткнулся лбом в плечо Николая, прося извинить и встал. Руки в карманы сунул, оглядывая людей. Красивые все вокруг, нарядные. Счастливые — радость! Еще одна победа!
А как те, кто о ней никогда не узнает?!!…
— Пойдем в ресторан, накатим, — не предложил — приказал и, попер в толпу. Санин поднялся и пошел за ним.
Первую молча выпили, не чокаясь. Вторую следом, почти без паузы, глуша воспоминания, а по третьей пошло, в руки стопки взяли и друг на друга уставились:
— Так мы быстро надеремся, — усмехнулся криво Дроздов. Паршивая ухмылка вышла, тоскливая.
— Мечта, — поморщился Николай. — Валюха зверь у меня, пить не дает.
— Женат? — прищурился. Санин тяжело посмотрел на него, помолчал и глухо выдал:
— Женат. Жену знаешь. А Валюха — сестра. Забыл совсем?
— Это пышка такая?
— Худышка, — залил в рот алкоголь.
— А мать как?
Санин папироску взял, размял и головой качнул.
Дрозд взгляд опустил, кивнул с пониманием и выпил. Пожевал соленых огурцов и спросил:
— Женат — с Леной сладились?
— Да, — принялся за соленые помидорчики. — Твои как?
Санька хмуро смотрел на него, словно и не слышал вопроса — ответ переваривал.
— Нормально, — отмахнулся.
— Где служил — то? Мы Белоруссию брали, я все тебя встретить ожидал. Но сколько не спрашивал у партизан, никто не знал.
— Мы зону держали партизанскую. Ранило, как раз наши войска пошли. Госпиталь. Потом первый Украинский.
— Стоп, вы же с нами Берлин брали.
— Было, — кивнул. — Я даже на рейхстаге расписался: Помню! Знак Лене… Ладно, давай еще, — разлил водку по рюмкам.
— Уволился когда?
— В июле. Ты не спрашиваешь, допрашиваешь, — хмыкнул и посерьезнел. — Сам-то как? Я тогда уверен был — убило тебя. Ленка не верила, представляешь? Думал, сдвинулась по контузии. В отряд пришли, она вовсе — Санина. Верила она, — посмотрел на друга с тоской. — Любила тебя.
Лучше б молчал.
Николай лицом закаменел, молча выпил водки и смотрит перед собой:
— Я тоже думал — погибла. А когда в сорок третьем ее к нам лейтенантом разведки кинули… посидел.
Затылок огладил — не рассказать всего, слов таких нет.
Так и сидел с мрачной физиономии перед собой глядя. Радостно должно быть — друзья встретились. А радость как искра вспыхнула и погасла, и опять тьма в душе, пустота.
— Сука война, фашисты гребанные, чтобы им… Об одном жалею — не разровняли мы Германию, а надо было. Чтобы веками ничего не росло и ни одного ублюдка не рождалось! — по столу грохнул Дрозд.
— Нормальные-то немцы причем? — глянул на него Коля. — Трусов и предателей и среди наших хватало, так и среди немцев немало нормальных. Встречались твари среди мирного населения. Да не жить им. Все равно удавят. Свои же.
— И правильно!
— Но остальные не причем. Антифашистов хватало и хватает.
— Может, — кивнул, а взгляд стеклянный. — Только я и другое знаю… Ты гетто видел? — уставился на друга. Тот смотрел, ждал, что скажет. — Не видел, — понял. — А мне довелось. Согнали тысячи евреев как скот в загон и каждому желтую звезду на спину и на грудь. Стрелять удобно, не промахнешься. Тысячи людей. А потом санитарный день и никого нет. Всех вывезли и расстреляли. Новых загнали. Опять расстреляли. Или «душегубки». Ходит машина по городу по дороге едет. Солдаты хватают, кто под руку попадет и туда. Как набьют полно — газ пустят. К опушке или к оврагу и трупы туда. За новой партией поехали. И просто так. Обыденно. Я все сначала думал, что это колониальная война, но как-то быстро само дошло — ни черта! Эти бессмысленные убийства аргумент только одному — фашисты воюют против самой жизни. Им по хрену было кто, за что. Без всякий метании — выстрел и все. А детей даже не стреляли — пули экономили. Об угол сарая или о стену головой. Всех выметали. Вырезали поголовно! Только за то что жить смеют, за то что есть!… Концлагерь один в Польше освобождали, так там на путях составы стояли. Мы думали, люди там, а оказалось… Волосы. Целые тюки волос. От пола до потолка. Один вагон, десятый… Волосы! С мертвых женщин срезаны. Каштановые, русые, черные, белые, пепельные — рябило в глазах.
Николай рюмку ему пододвинул, не в силах больше слушать — злость в душе бурлила.
— Выпей.
— Думаешь, поможет? — прищурил глаз, скривив губы. — Мне это никогда не забыть, сколько не выпей. Как и мыло из человеческого жира. Ты можешь это себе представить? Из человека — мыло делать? Вот ведь педантичность! Безотходное производство! — грохнул по столу кулаком. И затих, взгляды посетителей почувствовав. Одарил ответным, таким, что моментально о его существовании все вокруг забыли.
Николай закурил, решив тему сменить, а то в паре с Санькой разнесет сейчас ресторан к чертям, а он тут причем? Столы эти, стулья, люди, что празднуют победу?
— Васю Голушко помнишь?
— Васю?
— Да, выходил с нами в сорок первом, хозяйственный такой, как хомяк "все пригодится".
— Ну?
— Без ноги. Но жив.
— Дааа…Антона помнишь? Зек. Погиб. В отряде с нами был.
— Знаю, Лена рассказывала.
Смолкли и закурили.
Никакого позитива, как и куда не уходи в разговоре.
Молчали и пили. К ночи все изыскания «светлых» тем были оставлены за безуспешностью.
Домой в обнимку шли. Одна радость была у Дроздова — Санин жив, одна у Санина — Дроздов жив. Но это даже странным казалось.
— Кульбит судьба выдала. А на черта, Коль? — пьяно допытывался Саша.
— Тот же вопрос.
— Ничего не взяло, ты посмотри!
— Ты ко мне работать иди.
— Кто пустит — то?
— Я добьюсь.
— Давай! — кивнул. — Чтобы опять вместе, да?
— Да!
Руки сжали друг другу, словно силами мерились, только шатало асфальт отчего-то.
— Тогда до завтра.
— Приду, — с трудом соображая, кивнул Дрозд.
Санин палец выставил: обещал, помни!
— Осторожно двигай. У нас еще осадное положение не отменили, заметут патрули.
— Не заметут.
— Все. Ты налево, я направо.
— Угу, — заверил и развернулся как на плацу, почеканил нетвердый шаг. Коля проводил его взглядом и шатаясь пошел к своему дому.
В квартиру осторожно прокрадывался, чтобы Валечку не разбудить, но только дверь входную прикрыл, свет сам включился. Николай обернулся и встретился с осуждающим взглядом сестры. Смотрела та как мать, и похожи были страсть, а может, спьяну казалось?
Но как давным-давно, после первой получки еще зеленым пацаном наквашенный пришел, изобразил совершенно трезвого и тут же выдал аргумент против всех нагоняев:
— Сашку Дроздова встретил! Герой! Живой! — сообщил гордо.
Валя минут пять молчала, разглядывая брата, обида с жалостью в ней боролись. Последняя победила:
— Совести у тебя нет, Колючка! Знаешь, который час? Два ночи! А мне в шесть вставать!
— Так и мне! Не, а ты чего завелась-то?! Ты мне жена?! Мать?! — возмутился, подсознательно избрав тактику нападения.
— "Мать, жена", — взгляд сестры стал колючим до мороза по коже. — Видели бы они своего сына и мужа. Победитель хренов! "Боевой офицер"! Позорище!…
— Это я?! — задохнулся от возмущения. — Да ты, малявка! Ты по какому праву меня здесь позоришь?! Что ты знать можешь?!…
Валю скривило от презрения — стоял ее брат, офицер, разумный, сильный, правильный мужчина, прошедший через ад войны… и качался, как последний алкаш, кривился и орал, как клоун.
— Слава Богу, что мама тебя не видит, слава Богу что Лена твоя погибла и позора не знает. А то бы увидела тебя пьяного, как свинья. Противно!…
И слов достойных не подобрала. Рукой махнула и спать пошла.
А Николай застыл — сказанное как удар под дых подействовало. Сник, пытаясь что-то сообразить, и сполз по стене на пол.
— Ленка?… Леночка?… Я же ничего. Мы с Санькой по чуть-чуть… Ой, бога душу!
Дошло, стыдно стало. В душ дополз, голову под холодную воду сунул и пока не прояснилось, фыркал.
Уставился на себя в зеркало и зубами скрипнул: ну и рожа. А ведь, правда, свинья.
— Завязал, понял?! — ткнул в свое отражение пальцем.
Утром смотреть на сестру стыдно было. Ковырялся в тарелке, взгляд пряча. Бросил нехотя:
— Извини. Больше не повторится.
— Мне все равно. Но еще раз пьяным увижу — уйду. И пусть это на твоей совести будет, — ответила, как отрезала. Встала, тарелку сполосн6ула и в коридор. Дверь схлопала.
Вот так значит? — прищурил глаз мужчина: так обижены, что пешком на завод пойдем, только чтобы со мной в машине не ехать. Прокаженный, что ли?!
Смахнул посуду со стола от злости и голову руками накрыл. Слова Грызова вспомнились: "хреново мне Николай, уж так хреново, что хоть в петлю".
"В точку Федя", — застонал.
Легенда была составлена замечательная, хотя провалов имела много. Но дело не в них было — написать и за час новую жизнь можно, потом корректировать, а вот в сознание внедрить недели уйдут. Да еще трудности с месторасположением были. По легенде Лена на Урале быть должна, но никак не в Берлине.
А она уже ходила, и люди вокруг разговорчивые — где она, без умысла доложить могли, и не связалось бы. Правда сознание часто девушка теряла. Чуть голову не так повернет — падает и ничего после не помнит. И пока все так, на свой страх и риск Артур написал без сантиментов и подробностей сопроводительное письмо племяннику Юре, который как раз в Свердловском госпитале работал врачом, и отправил девушку с оказией идущем в том направлении составом вместе с уволенным в запас Рогожкиным. Решил, что позже сам приедет, Юре все расскажет, а там и Яну станет известно.
А пока другие заботы — Нюрнберг на носу.
Да не суждено было.
Третьего октября Лена попала в Свердловский госпиталь, а Банга погиб от случайной пули. Мальчишки пистолет нашли и баловались в кустах у дороги, по которой машина генерала шла.
Случай. Два выстрела. Водитель жив, а Артура сразу не стало.
Глава 51
Юра в сотый раз перечитывал сопроводительное и то и дело поглядывал на девушку, ничего не понимая. Начать с того, что с дядей они лет семь назад последний раз виделись и, особо теплых чувств он к нему не испытывал. Дело даже не в том, что отец с братом "на ножах" были — в личной неприязни. Принципы Артура ему не нравились, отношение к людям, как к «винтикам» вне зависимости от пола, возраста, родства.
И точно знал, что просто так дядя за «левую» девушку хлопотать не станет.
А тут черным по белому: "Юра, Елена Санина мне очень дорога. Прими как родную и сделай все от тебя зависящее, как человек и врач. Будет время и возможность, подъеду и все объясню".
— Он ваш любовник? — спросил напрямки. Миндальничать с протеже дяди желания не было.
Лена непонимающе уставилась на него:
— Кто?
— Банга. Генерал Банга.
Девушка задумалась и потеряла нить мыслей.
— Простите, я забыла, о чем вы спрашивали?
Мужчина глянул на нее с подозрением и взял карточку: "тяжелая травма головы, частичная амнезия"… Так, так, так, — опять уставился на нее.
Вышел, сестру позвал:
— Люда, откуда она взялась? — кивнул на закрытую дверь, за которой осталась девушка.
— У приемника сидела, с документами. Пал Иваныч заметил, что второй час сидит, с места не сходит, и по виду как не в себе, замороженная. Спросил к кому, что надо. Сказала: "к Юрию Яновичу Банга". Вас и позвали. Что-то не так?
Мужчина головой качнул, задумчиво в сторону поглядывая:
— Нет. Нормально все.
— Я пойду?
— Да, Людмила, идите.
А сам к окну подошел, задумался: не послать ли эту девушку — сюрприз дяди, и пусть сам расхлебывается? Судя по карточке, новенькой совсем, с прочерками во всех графах относящихся к службе, он имеет полное право отказать ей. Она гражданская, а это военный госпиталь. Пусть в обычную больницу идет.
А документы?
Вернулся в кабинет и спросил:
— У вас есть документы?
— А? Да, — в вещмешок полезла, достала паспорт. Мужчина посмотрел и удивился: московская прописка годичной давности. Возраст девушки призывной. Сапоги, юбка опять же от формы, а вот кофта уже не форменная.
Подумал. Положил документы на стол и достал фонендоскоп:
— Раздевайтесь.
Лена стянула кофту чему-то смущаясь и Юра забыл на пару секунд, что хотел. Увидел гравировку на грудине и, сразу все сложилось. Понял, что девушка скорей всего была негласным агентом, сейчас нуждается в лечение. «Военник» еще не готов, может еще какие-то бюрократические трудности. Но факт в том, что выгнать ее у Юры духа не хватит.
Лена поглядывала на доктора и серьезно нервничала. Напоминал он ей кого-то, тревожил, вызывая неприятные ассоциации. Высокий, светловолосый, правильные черты лица, голос спокойный, немного грубоватый — вроде точно не знает, а вроде встречались.
Плохо, когда с памятью проблемы.
— Одевайтесь, — отвернулся, послушав легкие. Не хотелось видеть шрамы — насмотрелся. — Что беспокоит?
— Ничего.
— Не понял? — повернулся к ней. — Тогда зачем к нам пришли?
— Сказали.
— Кто?