– А дальше куда? – спрашивает тот. – Прямо домой? Номер сменить и на трассу? Ведь в гостиницу нельзя, дядя Саша.
– Хоть это понимаешь! Конечно, нельзя. В базарной гостинице уж небось шуруют. Хорошо, паспорта липовые.
– Значит, до дому, до хаты?
– А обои? Мне же завтра обещали!
– Потерпит тетя Оксана недельку.
– Это ты здесь говоришь. Лучше я в машине пересплю, а без обоев не поеду!
Их препирательства Морденок выслушивает очень внимательно, и каждая реплика приближает его к нужному для наших героев выводу: этих людей невыгодно упускать, на них можно подзаработать. После всего, что они пережили, озабоченность их какими-то обоями и возможным гневом тети Оксаны выглядит нелепо и потому особо убедительно. Вася не хитрит, но и не дурачок, и папаша, надо думать, воспитывал в нем осмотрительность. Так что он способен логично рассудить: если б мужики сочиняли, то сочиняли бы что-нибудь поумнее.
Морденок подается вперед между Томиным и Сажиным, спрашивает:
– Мужики, первый раз в Москве с товаром?
– Почему первый? – обижается Томин. – Давно у нас берет один здесь.
– А теперь чего же?
– Не пришел, куда надо. Не знаем чего.
– А кто он? Как зовут?
– Что-то ты все выспрашиваешь? – «осторожничает» Томин.
– Да нет, я ведь что… если заночевать – можно к нам. У отца дом большой, сеновал. И на будущее потолкуем.
У Мордвинова физиономия жесткая, хитрая, не то что палец в рот не клади – даже подумать о том не смей: откусит заранее. Немудрено, что прозвали Мордой: увидишь этот тяжелый прищур – не забудешь.
Он принимает в своем доме гостей, которых привез Вася. Кроме них тут еще трое Мордят постарше и позлее.
Комната просторна, обставлена просто. Все сидят вокруг самовара. Вечер.
– Поели-попили, – говорит хозяин. – Сыты?
Гости благодарят.
– Тогда приступим, – кивает Морда своей компании. – Чернявого туда.
Томину мигом связывают руки.
– Это что же такое, хозяин?! Это зачем же?! – крайне изумляется он.
Томина выводят в соседнее помещение.
Вася в экзекуции не участвует, но, вероятно, она не является для него неожиданной.
– Вася! – негодует Сажин.
Тот стыдливо потупляется.
– Музыку! – кидает ему Морда.
Вася идет включать. Музыка гремит во всю мочь, пока не закрывают плотную дверь на террасу, где и надрывается магнитофон, глуша звуки, которые могут доноситься из дома.
Морда достает крупнокалиберный пистолет, указывает им Сажину встать к стене. Сажин подчиняется. Морда затевает серьезную проверку и, естественно, выбрал для этого младшего.
– Ну, легавый, думал, вошли в доверие? А что выйдешь из него вперед ногами – не думал?
– Хозяин, ты сбесился!
– Цыц, Петровка! Давай, – обращается Морда к одному из сыновей.
У того тоже пистолет. Он идет через комнату и с ходу делает несколько выстрелов, всаживая пули вокруг головы Сажина.
– Парень, ты неправ! – кричит Сажин, вжимаясь в стену и прикрывая ладонями сердце. Не верит он, что расстрел всерьез, но чем черт не шутит, колени все-таки ватные.
– Гляди, как положил! – Мрачноватый Морденок тает от радости, видя, до чего аккуратно окаймляют сажинскую голову пробитые в стене дыры.
– Хорошо, сынок, хорошо, – любуется чистой работой Морда. – Иди, кончай чернявого… Через кого на нас вышли? – требует Морда. – Расскажешь – может, помилую.
– Как «через кого»! Вот он нас сам позвал! Мы про вас слыхом не слыхали! Ты зачем нас заманил, подлюга?! – кричит Сажин Васе.
– Дурак, ментов не срисовал, – кривится Морда.
Снаружи раздается приглушенный музыкой выстрел, затем еще один.
Сажин, не обращая внимания на угрожающие окрики Морды, садится на пол.
– Делай что хочешь… За что дядю Сашу!.. У-у-у…
– Дядя… по опергруппе, – ехидничает хозяин.
Двое, отряженных с Томиным, возвращаются.
– Признался? – спрашивает один из них отца.
– Врет пока. Ну соври, соври, откуда твой родственник был?
– С Киева. Грех на тебе, хозяин! – Сажин даже всхлипывает.
– И кому товар возили?
– Звали дядя Миша.
– Где встречались?
– Да какая разница… последнее время – на Котельнической набережной.
– Врешь! Шлепну я тебя, ментяра.
– Хозяин, ты неправ! Ты ошибаешься, хозяин!
Морда некоторое время размышляет. Все это похоже на правду. Что дядя Миша исчез, он знает, и знает, что милиция тут ни при чем.
– Давайте брюнета, – командует он.
Мордята вводят Томина, по знаку отца освобождают его от пут.
– Дядя Саша! – вскакивает Сажин.
Восторженные объятия.
– Хрен с вами, давайте выпьем! – решает Морда.
Томин растирает руки, Вася, ухмыляясь во весь рот, тащит на стол водку.
Ардабьев с женой бродят по городу.
И по тому, как они смотрят друг на друга, как держатся, можно безошибочно заключить, что Вероника не устояла на своей рационалистически-порядочной позиции. Помолодела, расцвела, переживает вторую весну.
Оба счастливы, заново открывают для себя окружающее и радуются всему.
Валентинов на «рабочем месте»: на людной вечерней улице у газетного стенда. К нему бочком протирается девушка, сует деньги, Валентинов что-то ей объясняет. Девушка отходит, приседает возле телефонной будки, завязывая шнурки кроссовок, и одновременно выуживает из-под будки небольшой пакетик.
Ее поглощает толпа, Валентинов провожает взглядом спешащую фигурку и вдруг видит Ардабьева. Радость преображает его усталое равнодушное лицо. Бросив свой пост, он кидается за Ардабьевым.
Тот смотрит на остановившего его человека сначала с недоумением, потом с испугом. Неужели это старый друг?
– Володька! Не узнал? Плохо выгляжу, да? Димка Валентинов! – и долго трясет протянутую руку. – Освободился!.. Встретились!.. Володька!
Прохожим они мешают, и Валентинов тянет Ардабьева к стенду.
– Как я рад, Володька!
– Я тоже, – неискренне выдавливает Ардабьев.
– Мы с ребятами сколько тебя добром поминали, что нас не потянул!
– За что же? Вас я… угощал только.
– Да скажи ты, что мы покупали какой химикат или чем тебе помогали, – и амба, через соучастие та же статья! – Без перехода Валентинов впадает в уныние: – А ребята скололись. Женю весной схоронили, Колю недавно.
Все это из прошлой жизни, которую Ардабьев отринул и с удовольствием позабыл бы вовсе, однако известие о друзьях все же болезненно. Он собирается что-то произнести, но Валентинов уже снова радуется:
– Выглядишь ты на тысячу долларов! Как с курорта!
– Да… побыл на свежем воздухе.
Вопрос задан для приличия, по облику Валентинова без того ясно, что к чему. Но он хватается за возможность излить душу.
– Володя, милый, говорить больно! Я же был умный человек, три языка знал, хотел кем-то стать… Володя, я теперь подонок. Связался с блатными. Я у них грязь, тряпка для ног… Да, старик, я подонок. Уличный торговец, работаю за дозу для себя. Продал десять, одиннадцатая моя. Чтоб отключиться. Володя, я раб у них, раб! Встаю в полчетвертого. Три будильника. Тося ушла. Черт с ней… Видеть себя не могу, зеркало завесил. А ведь я моложе тебя!.. Володя, пойми, я в четыре утра должен все расфасовать и, пока нет людей, растыкать по норкам. При себе держать нельзя. Какое время было, когда ты сам делал! Ты мне лучший друг, Володя! Я тебе по гроб благодарен!..
Последние фразы слышат подошедшие парни – высокий и коротышка, – грабившие пенсионера. Дергают Валентинова за рукав:
– Отец, ларек работает?
– Давайте, давайте.
У парней в руках большой потертый кошелек. Вместе с деньгами в нем лежат стариковские очки в металлической оправе. Их парни выбрасывают, Валентинову отдают требуемую сумму.
– Под урной и за той водосточной трубой, – сообщает он, где взять пакетики с наркотиком.
– Видал? – говорит Ардабьеву. – С чужими кошельками приходят. При себе товар держать нельзя, эти ограбят. А то милиция застукает. Надо прятать. Рассую, рассую, потом вздремну – и опять сюда дежурить. Продал – бежишь отдать деньги… С вечера забалдеешь, чтоб забыться, в полчетвертого три будильника… Тося ушла… Весь день на ногах, как бездомная собака… А способности были, три языка… – Валентинов приостанавливается: его осеняет: – Володя, ты один можешь спасти! Пяток солидных людей подберу, сам буду разносить. Себе да им – раз плюнуть. Как заживем!
Ардабьев отшатывается:
– Я это дело отрезал. Все!
– Ну?! Я просто… преклоняюсь! – Валентинов рад за друга, но со своего плана не сбит. – Ты молодец! Ты, только мне помоги, а? А то околеваю!
Ардабьев вырывает свой рукав из пальцев Валентинова и уходит.
Тот смотрит ему вслед и потом жестом словно стирает с лица надежду.
Парни, зарядившись и повеселев, возвращаются к Валентинову.
– Отец, – говорит коротышка. – Не боишься, что кто-нибудь выследит, куда прячешь?
– Какое умное дерьмо! – глумится в ответ Валентинов. – Против умников средство есть: на десять захоронок две с крысиным ядом. Один я знаю, где что. Валяй выслеживай, нарвешься. Страшная смерть. Боли адские и судороги!
Валентинов изображает мучительные конвульсии.
Туча-тучей приходит Ардабьев домой, молча ложится на диван.
Из кухни на стук двери появляется Вероника. Ардабьев не открывает глаз и не шевелится, хотя слышит ее шаги. Вероника присаживается у него в ногах, испытующе смотрит на мужа. Наконец он разлепляет губы.
– Кажется, я никогда не найду работу…
– Пока это нормально – в твоем случае. Ну-ка вставай! Скажи «Добрый вечер», сними ботинки, мой руки и ужинать!
Ардабьев поднимается, но заразиться бодростью жены ему не удается. «Добрый вечер» звучит грустно, а в передней он переобувается понуро.
– Володя, чем сегодня хуже, чем вчера?
– Валентинова встретил. Помнишь Димку?
Она помнит:
– Который с гитарой. И что?
– Торгует наркотиками… – Жена изменяется в лице, и он добавляет торопливо: – Нет-нет, случайно встретились! На него страшно смотреть.
– Ты испугался, что можешь снова?..
– Лучше покончу с собой!
– Да, – соглашается она медленно. – Тогда это будет лучше.
Телетайп печатает:
«Отдел по борьбе с наркотиками Управления уголовного розыска Казахстана ориентирует ГУВД Москвы о предполагаемом привозе партии анаши и гашиша гражданином Есимгалиевым – он же Умаров, он же Иванов – 18-20-го сего месяца. По имеющимся данным, он намерен воспользоваться прежними каналами сбыта».
Кабинет Знаменского. Томин с Пал Палычем живо обсуждают сообщение. В кабинет заходят Сажин с Курковым.
– Есимгалиев и так далее – поставщик дяди Миши. А прошлый раз продал Снегиреву, – говорит Томин. – И мы не сумели их взять при передаче товара.
– Потому что они не встречались, Паша. Там был фокус с багажной квитанцией!
– Помню. Но вторично нам этого не простят. Что у вас по Снегиреву? – обращается Пал Палыч к Куркову.
– Пока ничего нового.
– Ведь я поручил его вам.
– Да, но потом подключили к нападению на аптеку. Я там днюю и ночую в райуправлении.
– Покажите мне счастливого следователя, который ведет одно дело! Надо уметь параллелить.
Выговор Куркову не нравится, задевает самолюбие.
– Дядя Миша объявлялся? – Вопрос уже к Томину.
– Нет.
– Значит, все-таки его тогда спугнули! Что же это получается, Саша, Есимгалиев везет либо ему, либо Снегиреву, а вы обоих упустили из виду!
– Паша, мы занимались Мордой!
– Саша-Паша, Паша-Саша, друг друга, конечно, можно уговорить…
Звонит городской телефон.
– Знаменский… Где задержали?.. Экспресс-анализ?.. Лады, везите, только без меня не допрашивайте.
Кладет трубку.
– Вот шевелятся люди – и результат.
– Мы тоже шевелимся, – протестует Томин, – Морда оказался очень интересной фигурой.
– Можно одно соображение? – подает голос Курков.
Стук в дверь, входит майор:
– Пал Палыч, генерал просит срочно обзорную справку по нашей бригаде. Взгляните, пожалуйста.
Знаменский просматривает документ на двух страничках. Около одного из пунктов ставит отметку.
– Это исключите, там есть расхождения в показаниях, надо разбираться.
Майор кивает, уходит.
– Слушаем соображение, – обращается Пал Палыч к Куркову.
– Скорее, даже ощущение… – начинает тот.
– Соображение про ощущение, – хмыкает Томин, догадываясь, что камешек готовится в его огород.
В ответ Курков высказывается резче, чем собирался:
– Уровень преступности серьезней, чем мы считаем. Мы все по старинке, этакая сыскная романтика. Пойдем на малину, подружимся с урками, раскроем их злодейские планы!
– Ишь! – сердито изумляется Томин. – Как же, не отработав фигурантов, двигаться дальше?! Повальная облава? «На всех перекрестках поставить турникеты»?
– А ваше мнение? – любопытствует Пал Палыч у Сажина.
– Насчет романтики Коля перегнул. Но я и от других ребят слышал: в среднем мы идем на порядок ниже, чем матерые преступники.
– Паша, никакого уважения к нашим сединам!
Телефонный звонок.
– Знаменский… Ясно. Через пять минут освобождаюсь.
– И что считаете нужным делать? – спрашивает он Куркова.
– Научиться думать с опережением. А то, когда обвинительное заключение пишем, только тогда соображаем до конца: вон как у них все было!
– С опережением – это прекрасно. Но пока не проворонить бы партию наркотиков. Займитесь Снегиревым. И дядей Мишей! – оборачивается Пал Палым к Томину.
– Что касается Есимгалиева, то с момента приезда чтоб он был под колпаком, Паша. При передаче товара брать с поличным!
На первом этаже КСИБЗа Хомутова вешает большую фотографию одного из «мальчиков» в траурной рамке. Рядом напарник погибшего – голова забинтована, руки на перевязи.
Тут же молча стоят Коваль, Крушанский, Коля, Феликс и группа «псов».
– Наших было двое, тех пятеро, – вздыхает Хомутова. – Хороший мальчик.
– Жене пятьдесят тысяч, – распоряжается Коваль в сторону Крушанского. – А ему, – про забинтованного, – лечебные и премию.
Коваль удостаивает пострадавшего рукопожатием и направляется наверх, на ходу говоря Хомутовой:
– Увеличивай штат своих мальчиков. Как московские дела?
– Осталось трое оптовиков. Жесткие мужики, надеются устоять. Другие все готовы на наши условия.
– А те, значит, не боятся… – Смелость Ковалю импонирует. – Попробуй мирные переговоры.
Хомутова кивает и отстает. Ее окликает Коля:
– Люба, ты запретила держать траву в банкетном зале?
– Конечно. Мало ли что.
– Куда же складывать?
– Думайте. Я отвечаю за безопасность.
Коля догоняет патрона у двери кабинета.
– Олег Иваныч, скоро большой привоз, а девать некуда. Можно сюда хоть временно?
– Это наш офис. Здесь принимаем людей со всего Союза. Имеем право работать в комфорте, а не под лестницей. Насчет складирования были же идеи.
– Крушанский не финансирует.
– Как всегда, подводят смежники? – усмехается Коваль и, чувствуя, что разговор примет общий характер, приглашает всех войти.
– А время жмет, – поддерживает Колю Феликс. – Началось сезонное колебание цен, зимой будут перебои с поставками.
– Нет надежного варианта, – ворчит Крушанский. – Последнее предложение Феликса – подвалы гауптвахты.
Коваль взглядывает на Феликса с веселым одобрением:
– Под защитой гарнизона?
– Не люблю, когда вы связываетесь с военными, – говорит Крушанский. – Там, где могут вызвать наряд с автоматами… Я перестраховщик, меня это не устраивает. И потом, нельзя сосредоточивать в одном месте. Проводка загорится, молния ударит…
– Налетит ураган, случится землетрясение, – в тон ему продолжает Феликс.
Хомутова настроена юмористически к мучающим их проблемам и держится по-домашнему, что-то прибирая в кабинете Коваля.
Крушанский игнорирует реплику Феликса, гнет свое:
– Нужен запас на пять-шесть миллионов. Потеря его помимо финансового удара повлечет крупные деловые осложнения. Монополизируя рынок, мы получаем на руки готовую сеть розничных торговцев с их клиентурой.
– Короче, Крушанский.
– Минуту, Олег Иваныч. И мы берем на себя обязательство их снабжать. Если не выполним, у нас с вами получится не бизнес, а борьба с наркоманией, хе-хе…