Многое в Штатах его насторожило, много не понравилось.
Толпы бездомных полудурков, не желающих работать, общее устремление делать деньги на комиссионных, не вкладывая особенного труда, жестокая эксплуатация нелегальных эмигрантов, честный черный труд за гроши, бестолковая экономика…
Экономика на диких кредитах, долгах; резкое падение производства, обилие товаров из Японии, Кореи, Гонконга, даже Венесуэллы и очень мало американских…
У него не раз возникала ассоциация с Советским Союзом…
Как будто та же страна, но из параллельного космоса… Иная внешне, но с множеством аналогичных внутренних примет…
В итоге же рассудил по-обывательски логично и простенько: дескать, ананасов с устрицами тут на мою жизнь хватит, а если и грянет здесь гром, то уже над моей могилой…
При всей своей нескладности и сложнейших проблемах протянет Америка долго… И он в ней не пропадет. Имеется еще остаток жизнелюбия, оборотистости и веселого авантюризма – а это везде спасет… И главное сейчас – включиться в российские дела-делишки. Так рассудил Фридман-младший, срочно по возвращении в Союз начавший превращать дензнаки в конъюнктурные на западном рынке бриллианты, крайне дефицитные в СССР, где в основном предлагалась чепуха. Все стоящее уже вывезли. Однако все-таки повезло. По счастливейшему стечению обстоятельств заполучил Валера чудные камни в старинных ювелирных изделиях, еще со времен революции путешествующие с рук на руки, десятилетиями отлеживавшиеся в тайниках…
Уже одна эта операция обеспечивала безбедное существование в Америке, но Валерий стремился к большему. Серьезные деловые круги в кооперативном движении, совместных предприятиях и стремительно набирающей силу мафии Валерия весьма ценили и отъезд его рассматривали как проложение своего канала в сферу международного бизнеса.
Фридман оказался в эпицентре крупных экспортно-импортных сделок с Западом. Гнался в порты лес в вагонах, металл, буксировались по морским просторам списанные в металлолом крейсеры… А на счет посреднической фирмы Фридмана-старшего в Нью-Йорке текли деньги. Часть этих денег принадлежала деловым кругам и мафии, организующей контракты и чиновное согласие; брат Семен исправно расплачивался с приезжающими погостить в Америку кредиторами, и те, возвратясь, с большим энтузиазмом организовывали все новые и новые сделки…
Хищники сразу же кинулись на жирные куски, перепавшие им в государственной экономической неразберихе. Но не приманкой ли куски обернутся? И поймут ли наконец космически далекие от реалий жизни руководители, что, торгуя телом страны, выгод больших не получишь? Или обязательно нужно довести все до краха и крови? Подобный вариант уже не исключал никто. Корабль государства откровенно тонул, слабенько реагируя на управление кормчих…
Разрешение на въезд в США было Фридманом получено, оставались буквально дни его пребывания в тревожных российских просторах, однако многого он еще не решил. Первое: гарантированную перевозку драгоценностей, хотя соответствующая работа велась в Германии, где у него проживал дядя родом из Поволжья, в свое время умудрившийся доказать, что фамилия Фридман – немецкая, и успешно перебравшийся в Бонн.
Дядя вместе с Валерием занимался контрабандой уже долго, так что курьера должен немецкий партнер прислать надежного.
Кроме того, завязал дядя бизнес с одним из совместных предприятий, поставив в Союз под гарантию племянника деревообрабатывающее оборудование, должное настрогать дяде миллионы из российской древесины, гарантии на поставку которой имелись самые твердые. А помимо твердых гарантий, существовал еще добрый десяток «пожарных» вариантов. Так что дядя зависел от племянника плотно.
Второй проблемой являлась передача полномочий преемнику, должному представлять семейный бизнес Фридманов в Советском Союзе. Преемник был толковым, исполнительным, но многих тонкостей еще не постиг, кое-что воспринимал схематично, поверхностно, пусть и старался… А преемник – основной инструмент, должный быть безотказным и точным…
И, наконец, третье. Все хлопоты порой заслонялись горьким и сугубо личным… Мариной. Познакомился он с ней у Михаила, ее брата, у которого иной раз прикупал что-либо из аппаратурки, кассет, прочего барахла. И ведь влюбился же! Умна девочка, красива, надежна – такой она ему показалась, и чувство обоюдной теплоты родилось сразу же, он нутром это почувствовал, уверовав: вот – счастливый итог всему. Вот ради кого нужна ему Америка. Чтобы вытащить девчонку отсюда, раскрыть для нее мир, заботиться о ней, в этом смысл… Он же был чудовищно, обреченно одинок, что осознал совсем недавно, когда схлынул бредовый жар лихорадки накопительства, увеселений и делания денег.
Проклятые бумажки – красные, сиреневые, зеленые и коричневые… Они иссушали душу, мозг, отнимали способность радоваться жизни и быть человеком – сострадать, прийти на помощь ближнему, не имея видов на наживу, кому-то, наконец, просто подарить эти деньги… Ведь ничего же не было: ни семьи, ни любимой женщины, ни друзей, ни настоящего отдыха, ни увлечений. Только бизнес. Черно-белое, без красок и чувств существование. Впрочем, чувства страха, злобы, зависти – эти-то взыгрывали постоянно… Не приходили иные – раскованности, радости, участия, любви… Но они таились под спудом навязанных жизнью, как ростки под асфальтом. В силу логики ли, осознания ли необходимости спасения души, но хотел Валерий воскрешения в себе человека, хотя знал – с прошлым не порвешь и навсегда въелся в существо его расчет, цинизм, фальшь, страстишка к наживе и сытой, не обремененной трудом жизни, однако – хоть как-то исправиться, чтобы не отказался от тебя Бог и чтобы только не в ад, а в чистилище хотя бы…
Марина…
Он ощущал ограниченность этой девочки, черствость, даже духовную пустоту, но одно дело, когда пустота эта приобретенная, другое – когда незаполненная… Он убедил себя, что воспитает ее, сделает счастливой, а уж она теплом своей красоты и юности даст ему самое важное – возможность любить.
Любить, хранить, оберегать, делиться, дарить. В этом смысл, в этом.
Эмиграцию Валерия Марина воспринимала как нечто должное.
Политическая и социальная атмосфера родимого государства ей откровенно не нравилась, а все остальные детали существенного значения не имели, тем более уезжала она с любимым человеком, способным обеспечить ее всем, чем возможно.
Срыв произошел внезапно: один из знакомых Фридмана, хорошо знавший московских валютных проституток, откровенно удивился: дескать, что за шуры-муры с «группой риска»?
Поначалу Фридман оторопел.
Он не мог поверить: его, старого волка, провели? Но эти безвинные, прекрасные глаза, одухотворенные чистотой помыслов?
Папа – райкомовский деятель, хоть и в отсидке… А… братец – спекулянт?… Вот тебе и папа, и революционный дедушка…
Неужели – игра? При доказательном объяснении с ней истина выплыла наружу.
Сначала, правда, на Валерия обрушился бешеный шквал возмущения, которое могло бы показаться гениально искренним, но затем под давлением улик тактика переменилась: начался покаянный скулеж, мольба простить ошибки юности, заклинания в верной любви к нему – единственному и неповторимому…
– Вот. – Он положил перед ней сто долларов. – Раздевайся.
А после… подумаем, как нам строить общее светлое будущее и стоит ли его строить. А сейчас поработай. И еще, – предупредил, твердо глядя в ее глаза, – без лишних слов и эмоций. Я хочу побывать в роли клиента. Ее уж я заслужил.
Он ушел от нее через полчаса, не сказав ни слова. Ни слова не сказала и она. На том все кончилось.
Брел по улице, сопровождаемый ползущей сзади машиной с охраной, и думал устало, что все-таки прав, решив уехать.
Улица была сырой и мрачной, грязь летела от проносящихся мимо легковушек, редко и тускло светили окна в приземистых однотипных домишках, и прошедшая жизнь представлялась таким же отчужденным и убогим пространством, в котором он шел.
Быстрее к иным берегам, иным огням… Может, этот отрыв от всего прошлого, прыжок в бездну неясного еще нового бытия кончится трагически, но продолжать трагедию сегодняшнюю смысла не имело. Тот мир, в котором он замкнуто и привычно скитается, находится рядом с другим, соседним, – вероятно, исполненным смыслом, духовностью, однако недосягаемым для него, чей свет не различается им да и явно чужд… Он не верит ни в ценности этой страны, ни в надежды, ни в труды людей ее, ни в себя среди них.
Он здесь случайно. Он вообще не отсюда.
И тут пришла мысль:
«Ты же напортил здесь все, что мог напортить… И эти безысходность и нищета вокруг – дело, к которому и ты приложил руку, да. По-своему, иначе, нежели сановные тираны и идеологи-пустобрехи, но ведь ты паразит сродни им…»
Что же… Тогда прочь отсюда, как с места преступления!
А Марина?…
Его ознобом пробило от воспоминания о ней как о чем-то постыдно-мерзком, грязном… Потом же подумалось: а… так ли все просто? Ну ты, ты поставь себя на ее место! Ты требуешь от нее того, что никогда в тебе не присутствовало, дружок. Вот плюнь на все – на ложь ее, игру, подлость, продажность, и – прости. И руку ей протяни. Ведь единственная она, кого ты способен любить, ведь так, так… Рискни. И дай ей шанс. Потому что не все было для нее игрой, существовало ведь нечто большее, не мог он ошибиться… Или ошибся?
Нет, не мог.
МАРИНА АВЕРИНА
Утром, после ухода клиента, она обычно выключала телефон и, сменив простыни, приняв душ, спала часов до трех.
Последующее время – до семи-восьми вечера – уходило, как правило, на приведение в порядок квартиры, косметику, обед, а после звонила бандерша, направлявшая клиентов; обозначала все виды услуг, плату. Если клиент был проходным – на час, на два —
Марина сама выезжала к бандерше, если же на ночь – готовилась расколоть гостя на предварительное гуляние в ресторане, а после привозила к себе.
Ресторан, да еще с пьющим клиентом – удача. В итоге силы подвыпившего иссякают, и, утолив страсть, он спокойно засыпает, чтобы утром, получив свое пиво либо аспирин, отправиться восвояси в гостиницу.
Эта ночь была кошмаром. Два итальянца, вылакавшие ящик напитков, но ничуть не захмелевшие, после ресторана прибыли сюда, домой, в полночь, а ушли в восемь утра. Ни минуты сна.
Сидя на свалявшихся простынях, она мертво смотрела на лежавшие перед ней купюры, прижатые липкой бутылкой из-под аперитива. Полная окурков пепельница, валяющиеся на ковре рюмки…
Устала… Как она устала! И как опротивело все! Но – не остановиться. Грехи, как бандерша говорит, на старости отмолим, и пока надо работать. Время истечет быстро, пролетит несколько лет, и не будет уже ни клиентов по сто долларов за ночь, ни нарядов дареных, ни аперитивов сладеньких… Вернее, все будет, но уже исключительно за ее счет. И счет этот должен быть не мал, ох как не мал…
Главное – валюта. Доллары, марки, франки, кроны. За них можно купить все. И всех. На тот случай, если не подвернется заветная мечта любой проститутки – богатенький женишок. Да только редкость они – богатые и глупые. У всех семьи, дело, а здесь они – погулять, развеяться… Но – бывает. Правда, иное знакомство тут нужно – не через бандершу; театры, разговоры, ухаживания, прочие ритуальные фигли-мигли… Длинный и часто бесперспективный путь. Сплошная трата времени. А значит, денег.
Был вот Фридман… Ну, не оттуда, не фирма, а чем, собственно, хуже? Даже лучше, что свой. Никаких проблем с языком, жизненные задачи и цели ясны, денег уйма… Сколько же она времени на него извела, сколько лапши навешала, сколько ролей сыграла… А итог? Полный провал. И ведь унизил он ее, страшно унизил, сволочь, хоть и швырнул стольник «гринов», а после с такой рожей, будто в сортир сходил, дверью хлопнул… А она и не шелохнулась даже. Оцепенение нашло, безысходность… А в мозгу равнодушно билась мыслишка: ну и что? Всего полчаса, а та же сотня… А сейчас как вспомнит те минуты – от злобы дрожит. Убила бы его, гада, на куски бы порезала…
Решила уснуть – голова болела, сильно мутило от выпитого накануне, но тут позвонил Мишка, братец. Попросил срочно приехать.
– Сам приезжай, – сказала она. – Дела у меня, звонка жду.
– Нет, ты, – принялся торговаться ближайший родственник, а торговаться он умел как никто. – Не приедешь – пожалеешь. Дело есть – все свои позабудешь!
Она проглотила аспирин, запив его минералкой – тусклой, выдохшейся, из незакупоренной бутылки, оставшейся после вчерашней ночи на заляпанном пятнами журнальном столике.
Морщась от недосыпания, противного привкуса во рту от перегара, таблеток и минералки, принялась наспех одеваться.
Мишка был сосредоточенно-мрачен. Усадил ее в кресло, выдернул из сети шнур звякнувшего телефона, чего не позволял себе никогда, и сказал:
– Вот, сеструха, есть тут хорошее, понимаешь, дело! С Фридманом контакты остались?
– Никаких, – отрезала она.
– М-да, – наклонил голову братец. – Разругались, расклеились… Но по делу-то ему позвонить можешь?
– Чего ты крутишь?! – выдохнула она со злостью. Голова разламывалась, глаза резало, а бодренький Миша своими подходцами к разговору раздражал неимоверно.
– Женишок твой бывший, – продолжал Михаил, – состояние свое вбухал в какие-то фантастические брюлики. Сообщили мне про то компетентные люди. Так вот, давай думать, как брюлики эти у Валеры отнять. Хватит их нам с тобой на всю жизнь.
– Это и есть твое хорошее дело? – произнесла она с презрением. – Да ты с ума сошел… Даже если бы я расписалась с ним, стала бы любимой законной женой, хрен бы мне какие бриллианты и мельком показали…
– А ты думай, думай, – настаивал братец. – Если хочешь закрыть все материальные проблемы своего существования в этом мире. Имею в виду проблемы финансовые… Можешь выдернуть его на свидание?… Но – чтобы без свидетелей и охраны.
– Дурак ты… – сказала она беззлобно. – Ничего он не скажет, ни под какой пыткой. Все равно уйти живым не дадут, какой смысл? Отпустить его – самоубийство, он же понимает…
– Правильно. Но есть сильные медикаменты и сильные специалисты, их я тебе обещаю.
– Не мое, – покачала Марина головой. – Ну… не мое…
– Ага, – поддакнул братец. – Твое – это жизнью рисковать каждый день, всякую мразь ублажать. Это легче, конечно…
– Все?… – Она поднялалась с кресла.
– Все, – сухо отозвался Михаил. – И вот еще тебе напоследок: реализацию камней в твердой валюте я обеспечиваю.
Так что если крупно в жизни сыграть хочешь – единственный, наверное, для тебя шанс. И поторопись. Все решают буквально часы.
КРУИЗ АДОЛЬФА БЕРНАЦКОГО
Поручение Фридмана было кратким и вразумительным: рейсом «Нью-Йорк – Лондон» отправиться в Великобританию, где сесть на советский океанский лайнер. Далее, совершив двухнедельный круиз по островам и морям, зачитываемый как оплаченный отпуск, вернуться обратно в Лондон, а оттуда соответственно в Америку.
Характерная деталь круиза такова: один человек из экипажа лайнера передаст Бернацкому пакет, в котором ювелирные изделия и отдельные камушки, посланные младшим братом Валерой.
Получив документы из туристического бюро и серый неказистый паспорт проживающего в США беженца с необходимыми визами, Адольф отбыл к терминалу «Бритиш эйр лайнз» аэропорта Кеннеди, где его поджидал неприятный сюрприз: рейс на Лондон задерживался из-за какой-то забастовки тамошних служащих. В справочном обещали, что недоразумение вот-вот утрясется, багаж был уже сдан, и взмокший от волнения Алик то бегал пить дорогое пиво в бар, то звонить о задержке рейса Фридману, однако тот не отвечал, а автосекретарь тоже не отзывался.
Предстояло принимать самостоятельное решение.
Наконец объявили посадку в самолет. Алик буквально впивался глазами в часы, будто таким образом хотел остановить время. По первоначальному плану интервал между прибытием самолета и отбытием корабля из Лондона составлял пять часов, однако теперь данный промежуток сократился до часа.
Поглощая виски, то и дело услужливо подаваемое ему британской стюардессой, Адольф пытался снять нервный стресс. С одной стороны, винить его, конечно, не в чем, но из опыта Алик знал: взгляды начальства на объективность обстоятельств, воспрепятствовавших подчиненным осуществить желания руководства, – эти взгляды всегда необъективны и однозначны: раз нет результата, виноват исполнитель.