Сорвалось! А вернее, подфартило. Страховой агент Фима, ответственный квартирный и подвальный съемщик, рекомендовал бедолагу Бернацкого на службу к серьезному боссу Семену Фридману на должность «принеси-подай». Стал Алик шофером и домохозяйкой при солидном человеке. Возил всяческие непонятные грузы туда-сюда по Нью-Йорку, в соседние штаты, передавал «вэны»[9] с автоматами Калашникова китайского производства покупателям у въездов в трюмы кораблей на ночных причалах и в то же время мирно стряпал на просторной кухне Фридмана, сидел на телефоне, дозваниваясь абонентам хозяина, пылесосил ковры и натирал паркетный пол…
Исходя из интересов дела, Фридман предоставил Алику бесплатно подвал в своем доме, и тот, расцеловав благодетеля Фиму, отбыл на новое место обитания.
Две тысячи долларов в месяц наличными, дармовое жилье, о чем более и мечтать? В родной Свердловск Бернацкий ехать уже не хотел.
– Да и чего делать в дыре этой? – рассуждал он высокомерно.
ПАРТНЕРЫ
Прибыл Дробызгалов в горячий момент: Мордашка провожал «пассажиров», то бишь покупателей.
Трое темнолицых людей – не то туркмены, не то узбеки – уволакивали коробки с аппаратурой: два телевизора, видеодеку, игровой компьютер и «балалайку» – так имено– вался кассетный магнитофон.
Помогал им Шарнир – шестерка Мордашки, отлавливающий клиентов у комиссионного магазина и поставляющий за оговоренный процент покупателей патрону.
На случай последующих заказов Мордашка отдал покупателям свои визитные карточки мелованной бумаги, где его социальный статус обозначался правдиво: «сторож». Но и двусмысленно…
Проводив Шарнира и «пассажиров», прошли в комнату. На столе – пачки денег.
– Ничего себе… – оценил Дробызгалов.
– Да так, – отмахнулся Мордашка. – Навара две штуки с хвостиком. Ударчик.
– Поделись, – проронил Дробызгалов.
– Не, – ухмыльнулся Мордашка. – Это из моих сребреников иудиных… Кровное.
– Так, – произнес Дробызгалов, оглядывая заставленную коробками гостиную. – А я к тебе с тухлыми новостями, Мишель.
– Иного и не ожидаю, – рассеянно отозвался Мордашка, ссыпая деньги в полиэтиленовый пакет.
– В общем… конец нам, – сказал Дробызгалов. – Обоим.
– Чего? – посерьезнел Мордашка.
– Дело с Грушей и гоп-компанией его прокуратура крутит.
Ну, а по показаниям ты в деле, прокурор настроен непримиримо…
– Хрена себе! – воскликнул Мордашка. – Вы ж меня сами…
– А им плевать, – резко оборвал его Дробызгалов. – Давлю на шефа, а он с прокуратурой ссориться не желает… Да и тебя шеф не очень-то жалует. Зажрался, говорит. Пусть посидит на баланде.
– Так какого я на вас пашу…
– А такого! – Дробызгалов ощерился. – Если бы не работал на нас, давно бы куковал. А так – влепят по минимуму.
– Как это влепят! – изумился Мордашка. – Как это?… Да я… я… заявление прокурору, а если до суда дойдет, то и…
– Какое еще заявление? – сморщился Дробызгалов. – Ты чего?
Из тебя кисель сварят… На тебя всех волков спустят… Не ты первый! Молчать будешь и кивать, ясно? А пожалуешься… чего ж?
Шеф открестится: не знаю, не ведаю, ложь. Ты что, офицер органов? Так, стукачок. И сам про то ведаешь. Ну, а вякнешь – раскрутят на полную катушку. На тебя оперданных – тонны бумаги.
– И… никак ничего?… – Голос Мордашки дрогнул.
– Главное – мне хана, – сказал Дробызгалов. – Из-за тебя.
Провалил, не обеспечил, то-се… Чепе по нашим установкам. Пишу рапорт и – на улицу. Но, в отличие от тебя, барыги, денег у меня – ноль. Могу, конечно, в спекулянты, но тогда – ты еще первые к рзачи не стопчешь, а я уже к тебе в соседи по нарам оформляться приеду… Мне такой роскоши не позволят. Мне только честно прозябать. В дворниках. Такова жизнь, милый друг, как утверждал Ги де Мопассан. – Дробызгалов говорил, сам же наливаясь злобой отчаянием.
– Слушай, а может, заплатим? Шефу твоему, прокурору… а?
Договоришься?
Дробызгалов вспомнил прокурора с гладенькими щечками и мерным голосом, замороженные глаза полковника… Хохотнул. А после, едва ли не с ужасом чувствуя, что не в состоянии остановиться, безудержно, с сиплым надрывом рассмеялся…
Мордашка схватил его за горло, сдавил… Дробызгалов вцепился в его руки, а тот душил, душил…
Захрипел Дробызгалов от перепуга, и – отпустила истерика.
Аверин отбросил его в кресло.
– Нервы, мент, – сказал безучастно. – Уйми нервы.
– Взятки… они не возьмут. – Дробызгалов с натугой откашлялся. – Такие козлы…
– Ну и делать чего?
– Есть выход, – сказал Дробызгалов. – Они тоже у нас на крючке. Фридмана сейчас они крутят… А раскрутить не могут. А потому крепко на тебя и на меня рассчитывают. За бугор он намылился…
– Знаю. Но при чем я здесь? Или ты?…
– Цепь простая. Фридман – Мордашка. Мордашка – Марина. А
Фридман на вывоз ценные бриллианты закупил. На все бабки. Он же у цеховиков в банкирах ходил, там, может, одних долларов на десятки миллионов…
– Не выйдет номер. – Мордашка открыл бар, механически приложился к початой бутылке ликера. – Он все вывезет. И не засечете. Он хитрый какой, знаешь? И с блатными, и с вашими завязан – да так, что особый отдел не подкопается… Мафия!
Вывезет! И чистым свалит. К ближайшим родственникам, чинно-благородно, воссоединение семей… Ладно, допустим: узнаю вдруг я, где его брюлики. И чего? Вам их передаю в торжественной обстановке? Да меня же за такой презент вмиг удушат. Не на воле, значит, в тюряге. А коли туда мне путь так и так лежит…
– Слушай, – перебил Дробызгалов, – а… сеструха?
– Вопрос кстати, – кивнул Мордашка. – У них на днях разбор с Фридманом был. Катастрофа. Пронюхал он про сеструху.
Плакалась мне вчера. Она же девка с мозгами, любовь закрутила прямо-таки по сценарию фильма для целомудренных деток: чтобы все на уровне воздыханий и невинных поцелуев, а уж половой акт
– после свадьбы и титров. Крутила динамо – будь-будь! Ну Фридман бродил вокруг, облизывался, пылал изнутри… И подарки ей, и брюлики в уши, на пальчики, и виды на Штаты… А тут кто-то и стукнул… Привет! Провал спектакля, занавес стремительно спущен.
– Вот… как, – только-то и произнес Дробызгалов.
– Ага, – подтвердил Мордашка лениво. – А насчет капитальца его она тоже по-моему, интересовалась… Но хрен чего узнала.
Только однажды по пьянке шепнул ей, что система у него глухая… Никому не добраться. Думаешь, не ведает он, что его вынюхивают? Ведает. Одна охрана его чего стоит!
– У тебя, если посчитать, не так и густо, не Ротшильд, – произнес Дробызгалов невпопад, – у меня круглый ноль, а Маринка тоже не из клана Дукакисов… Так ведь? Я на улицу, ты в зону, а ей по постелям валяться – все наши перспективы. Но, пока мы втроем, мы – сила. Вынем из Фридмана брюлики, сделаем все на уровне, вот и задел. А с заделом… сам понимаешь. Живи и живи.
Ты выйдешь и – фьють в другой город, от нас, милицейских, подальше, я подскажу – куда… А Маринка с твердой валютой на руках договорится с каким-нибудь бедным америкашкой, чтобы увез ее. Выкопает немного из-под камня, вот и замужество. А там – пара лимонов по минимуму, верь, товарищ! И я могу невесту купить, и ты…
– Болтаешь… – отвернулся Мордашка с раздражением. – Чего ты из него вынешь, из Фридмана, кроме дерьма? Ну, вынул даже…
Знаешь, какие разборы начнутся? Тушите свет. От меня и тебя ничего не останется. Слизь кровавая. Никакая ментовка не защитит! Никто не защитит! Ни контора, ни армия! Если в заместители президента только наняться, чтобы за броней и за автоматами жить… Но туда – невпротык. А если и попадешь, тогда фридмановские дела вроде без надобности… хе. Там денег эшелонами прут, причем – без особенного риска.
– Единственный выход, – произнес Дробызгалов тупо.
– Да как, как?! – взвинтился Мордашка. – Проследить: где, чего, и тайно изъять? Не вышло и не выйдет. Прижать его?
Попробуй! К нему подойди – шею враз открутят. А если и возьмешь чего, все вместе с процентами и с душой обратно вытряхнут… Он же, помимо прочего, наверняка крупным блатным очень в Америке нужен! Он – их гарант там, база…
– Не пугай, – произнес Дробызгалов. – Нет невыполнимых задач. Техническую сторону дела беру на себя. А в деле – трое.
Ты, Маринка и я. Три равные доли. Твоя задача – подписать Маринку. Будет у нее готовность…
– Говорю же! Кончился роман, разбежались они…
– Будет у нее готовность… – с нажимом повторил Добызгалов.
– То есть?
– А ты с ней обговори… ситуацию. И скоренько, не мешкая.
Можешь ведь?
– Ну…
– Вот и ну. Подпишешь ее хотя бы морально, и то ладно.
Учти: покуда вертим это дело, ты на свободе, а я при погонах…
А там – куда кривая вынесет.
– А до мокрого не дойдет?
– Не твоя забота. Мое дело. Если из окна Фридман, к примеру, сиганет, туда ему и дорога, скажут. А кто будет следствие по самоубийству, скажем, вести… это опять-таки я позабочусь. Короче. Твоя задача – разговор с Маринкой. Пусть пораскинет мозгами, ей многое виднее.
– Так… – Мордашка полез в письменный стол, достал какие-то бумаги. – Вот, – положил перед Евгением. – Это – гостевой вызов в город Берлин, фотографии. Оформляешь мне паспорт. Как гарантию хотя бы. Требование полагаю справедливым.
– Понял, – наклонил голову Дробызгалов. – Логично. Будет готово на следующей неделе. Но! Ты мне Фридмана, я тебе паспорт.
– Нет, – сказал Мордашка. – Наоборот.
– Нет, Мишуля, – сказал Евгений. – Не наоборот.
Выходя от Мордашки, Дробызгалов подумал, что, хотя и разыгрывал спектакль, вступая якобы в сговор со спекулянтом и сестрицей его, а ведь кто знает, вдруг и заполучит он эти бриллианты? И вовсе не для официальной их передачи неблагодарному руководству.
Если помечтать в таком направлении, то исчезнувший из поля зрения Фридман вызовет, конечно, скандал, но да и пусть вызывает, он, Дробызгалов, выкрутится. А Валера вдруг да переселится в надежный подвал с чугунной дверью, есть этакий в капитальном одземелье одного из старых домов в районе… И есть те, кто в подвале мог бы заняться обработкой Фридмана. Народец – зверье, сволочи отпетые, но, главное, судьбы их от Дробызгалова зависят, а кроме того, шавки они, приблатненная мразь, а значит, будут вне подозрений мафии, ибо нити, ведущие к исчезновению Фридмана, начнут искать разные крестные отцы у себя же, своих начнут трясти – профессионалов высокого полета и квалификации.
Мечты, мечты… Попробуй заволоки этого Фридмана в подвал, как бы самому в нем не очутиться, это куда реальнее… А в теории, конечно, все рисуется здорово, даже если придется камешки сдать согласно описи. Будет результат, и пытки в подвале легко спишутся на счет неопознанной группы рэкетиров-гастролеров, да и кто будет копаться в подробностях?…
Мечты, мечты…
ФРИДМАН-МЛАДШИЙ
Еще с утра накатило раздражение… Это состояние не отпускало его уже с год, да, где-то так.
И копилось раздражение, как он понимал, уже давно, едва ли не всю жизнь копилось. А сейчас, когда разобрался он в этой своей жизни, когда понял ее всю, раздражение и вовсе не отпускает… Сорок два года. Прожитых бездарно, впустую. Вот они: школа с армейской буквально дисциплиной, пионерлагеря с их тупыми идеологическими мероприятиями – взвейтесь-развейтесь; после – армия: внутренние войска, два года на вышке с автоматом, зековские «пятерки», «мазы» с решетчатыми каркасами, сырая казарма, офицерье, хлещущее водку и отсиживающее свои двадцать пять лет до пенсии по другую сторону забора зоны; опять-таки идеологические выкрутасы о священном долге, об охране мирного сна тружеников; дедовщина, караулы, колючая проволока… Затем Физтех, невозможность устроиться на нормальную работу из-за пятого своего пункта…
Отец с братом уехали, а ему, Валерию, диплом Физтеха мощным стал тормозом: отказ за отказом.
Ну и пошло-поехало: фарцовка, совмещенная с должностями то библиотекаря, то курьера… Хорошо, познакомился с деловыми людьми, стал их подручным и быстренько нахватался знаний в университете подпольной жизни. В двадцать девять лет выбился в крупные цеховики. Чем не занимался: и люстрами пластмассовыми «а ля хрусталь», и брошками-бабочками, и запонками… К тридцати двум «набил» свой «лимон». Хороши были брежневские времена, они и выручили. Денег – только нагнись и собирай. И схема проста: купи всех и делай, что хочешь. Да, славные годы.
Но и развратили его, затуманили перспективу. Думал, до бесконечности все так и будет, думал, раз «лимон» в кармане, значит, шабаш, всюду и все можно, и рыпаться некуда. Живи и грейся. А что вышло? Сейчас этот «лимон» – бумага. А жизнь – каждодневное ожидание непредсказуемых перемен. Люди в разброде, экономика в развале. Идеологический стержень, выдернутый из общества, превратил его в кисель. У людей открылись глаза на свой рабский труд за жалкие гроши по ударными фальшивыми лозунгами, и промышленность начала стопориться. В воздухе витала угроза гражданской войны, эмиграция нарастала, и Фридман подумал, что не воспользоваться шансом для спасения собственной жизни попросту глупо. К тому же ходить в золоте среди дерьма стало тягостно и скучно. Ему, конечно, было далеко до партийно-правительственной элиты с ее распределителями, заграницами и домами отдыха, но жил он не хуже, пусть за все переплачивал, начиная от колбасы и сигарет и кончая путевками в райский уголок Дагомыса. Но жить так он уже не хотел.
Перестройка открыла ему дверь за рубеж, однако в позитивный смысл каких-либо перемен он абсолютно не верил.
Для воплощения провозглашенных задач требовался качественный скачок, а… кому прыгать? Семьдесят лет поджилки у народа резали, создали нацию инвалидов, какие теперь рекорды?
Прогрессивные кооператоры? Эти вызывали у Фридмана невеселую усмешку. Усматривал он в их рваческом копошении нечто от капитализма начального периода развития, а если так – еще на полвека уготованы стране муки и кризисы… Депутатский телевизионный треп вызывал откровенную скуку, и два пути развития общества усматривал Фридман в данной ситуации: либо к власти придет новоявленный советский пиночет, государство снова утянет в вековую колею централизованного командного управления, либо демократическая вакханалия превратит Союз в странный конгломерат раздробленных и нестыкующихся форм, что устоятся, когда рухнет последний оплот государственного монополистического капитализма, в котором Валерий Фридман родился, вырос и прожил жизнь. Но не скоро рухнет. Много еще слов произнесется, много прольется крови и слез…
Перестройка – пора утраты иллюзий. За это Фридман был перестройке благодарен. Корабль, на котором он плыл, дал течь по всему корпусу, потерял курс, и он, нисколько не смущенный сравнением своей личности с представителями грызунов, бежал с этого корабля на иной по тонкому, готовому в любой момент сгинуть мостику.
Вначале навестил Валерий брата Семена, прибыв в США по гостевому вызову. Сбылась мечта узреть Америку. Погостил бедный родственник у родственника богатого, искупался в океане, побродил по Уолл-стрит и Брайтон-Бич-авеню – двум противоположностям Нью-Йорка, обозрел великолепные небоскребы и огромные мосты – монстры по сравнению с московскими; поел устриц с шампанским, ананасов и киви… И запросился домой.
– Сумасшедший! – выговаривал ему старший брат. – Зачем? У меня отличный адвокат, мы утрясем все с иммиграционными властями, оставайся… Деньги из Союза переправим, найдем концы… Ты же рискуешь жизнью, возвращаясь…
Добрый старший брат включал Валерия в семейный бизнес, решал все проблемы, начиная от жилищной и кончая финансовой, но Валерию роль бедного, пусть и любимого родственника не подходила. Ему требовался иной статус. Поездка открыла глаза на многое. В частности, на то, что Америка – не калач с медом. И с его запросами там только страдать. Нужны деньги. Заработать их в Америке – удача и лотерея. Другое дело – в Союзе. И он сделает их. А уж потом – в зарезервированный рай…