Больше, чем любви, ему захотелось свободы. Чтобы подгоревшую картошечку да прямо со сковородочки, да с дешевыми сосисками…
И чтобы никто не подтыкал за воротник слюнявчик и не считал калории…
Он Элине так и сказал однажды вечером.
– Ты меня не любишь, – трагически прошептала она.
– Люблю. Но желаю есть то, что мне нравится, покупать, что захочу, и работать в прокуратуре.
Глаза у Элины потемнели.
– Я договорилась, на следующей неделе нас распишут.
– Разве я делал тебе предложение?
– Если ждать, пока ты его сделаешь, можно состариться.
– Я не хочу жениться. Пока не хочу.
Она сбросила с подоконника орхидеи в горшках, которые сама же и разводила, и распахнула окно.
– В смысле? – не понял Говоров ее резкого жеста.
– Я покончу с собой.
Никита расхохотался. Что-то знакомое послышалось ему в ее интонациях. Что-то общее с его первой женой.
– Валяй, – сказал он, шире распахивая окно. – Только прежде подумай…. Тут третий этаж, внизу газон. Вряд ли ты разобьешься насмерть. Ноги переломаешь, останешься инвалидом.
Это была не жестокость, а единственно правильный выход. Если бы он бросился ее уговаривать, утешать и спасать, она бы всю жизнь шантажировала его суицидом.
Элина ушла от него в тот же вечер. Вывезла все костюмы, которые ему покупала, все галстуки, все носки, орхидеи и почему-то – личный ноутбук Говорова.
Никита сразу же купил сосисок, нажарил картошки и наелся – вкусно и досыта.
Из этой истории он сделал вывод – любовь и свобода должны быть синонимами. Лучше жить одному, чем с удавкой на шее под названием Любовь.
Через месяц Никита случайно узнал, что Баженова вышла замуж за заместителя районного прокурора Круглова. И открыла ресторан «Мистраль». Круглов с работы уволился и стал управлять этим рестораном.
Как йоркшир на коротком тугом поводке.
Никита ему сочувствовал.
Несмотря на свои суицидальные наклонности, у Элины появились все шансы опять остаться вдовой.
Говоров долго не мог отойти от этой истории, даже стал сторониться женщин.
Что вышло из того, что любил он? Развод.
Что вышло из того, что любили его?! Мука.
Нужен какой-то тонкий баланс в отношениях, чтобы одиночество не превратилось в другое наказание – брак.
Почему-то тогда, в ресторане, глядя на Лену, он подумал, что именно с ней этот баланс никогда не будет нарушен.
Почему-то он так подумал…
С Леной можно делиться радостью и оставаться самим собой.
А еще оказалось, что своим выходным и этой прогулкой он может делиться не только с Леной, но и с ее племянником. Это было особенно здорово, потому что любой ребенок умеет радоваться пустяку в сто крат сильнее, чем взрослый.
* * *
Сенька попросил четвертое мороженое.
Пришлось прибегнуть к аргументу Никиты.
– Гланды отрежут, уколов наставят. Оно тебе надо? – спросила я.
– Потерплю, – огорошил меня своим ответом Арсений.
– Настоящие пацаны много сладкого не едят, – пришел на помощь Никита.
– А что они едят? – насторожился Сенька.
– Мясо. Шашлык хочешь?
– Можно, – деловито согласился «настоящий пацан». – Только побольше.
Мы поехали в ближайшую шашлычную. И хотя павлин так и не распустил в моем присутствии хвост, я чувствовала себя абсолютно счастливой и отдохнувшей.
У Сеньки светились глаза. За всю жизнь, наверное, ему не уделяли столько внимания, сколько в эту субботу.
Никита принес несколько люля-кебабов, лаваш, соусы и овощной салат в большой миске.
– Тут только люля-кебаб остался, – сказал он и, посмотрев на Сеньку, добавил: – Только не спрашивай меня, что такое люля и что такое кебаб. Я не готов ответить.
– Я и не спрашиваю, – сказал Сенька.
Увидев растерянное лицо Никиты, я рассмеялась. Умение мальчишки ставить людей в тупик, наверное, досталось ему в наследство от Натки.
– Только ты все равно подготовься, – велел Сенька Никите. – Я в следующий раз спрошу.
– В следующий раз я буду во всеоружии, – серьезно пообещал Говоров.
Сенька съел парочку кебабов и… заснул, уронив голову на стол.
– Умаялся, – засмеялся Никита.
– У него никогда не было столько впечатлений за один день.
– Твоя сестра часто оставляет сына тебе?
– Часто. У нее бурная личная жизнь. – Заметив неодобрение на лице Никиты, я поспешно добавила: – Но я ничего не имею против! Ната молода, красива, да и Сеньке нужен… мужчина в семье. Если мать выйдет удачно замуж, ему будет только лучше.
– Да, да, конечно, – согласился Никита, но по его лицу было видно – он не очень одобряет тот факт, что Сенька слишком часто остается без мамы.
Да и я, если честно, думала, что мифическое удачное замужество Натки не сможет компенсировать недостаток ее внимания к собственному ребенку. Вполне возможно, что после замужества этого внимания станет еще меньше.
Говоров, наверное, подумал о том же.
Чтобы уйти от неприятной темы, я завела разговор о работе.
– У тебя когда-нибудь бывало такое, что вроде бы человек виновен, но очевидно, что обстоятельства сильнее его, и это они сделали его виновным?
– Новое дело? – догадался Никита.
– Да. О кредите. Ответчик, Малышев, – хороший парень, вдовец, один воспитывает троих детей. Но и банк вроде бы прав – нужно платить долги. Там, понимаешь, какие-то грабительские условия ипотеки – штрафные санкции за просрочку платежей чуть ли не выше самих платежей.
– Но Малышев же знал об этих штрафных санкциях, он подписывал договор!
– Знал. Только не думал, что жизнь загонит его в угол.
– Об этом никто не думает.
– Вот я и должна решить, кто тут прав… Очень тяжело. Вроде и ответчик не мальчик маленький, должен был все предусмотреть, да и банк – крупный и известный. Ведет себя очень корректно, с ножом к горлу не пристает – цивилизованно, через суд требует выполнить условия договора. Но…
– Но банк должен понять, что всех несчастий человек не может предусмотреть?
– Да! Жена умерла, он работу потерял, на руках трое маленьких детей. В страшном сне не приснится. А проценты растут! Что ему делать? Повеситься? А мне что делать?
– Действовать в рамках закона.
– Только по закону иногда получается – одно, а по-человечески – совсем по-другому…
– На то ты и судья, чтобы решить по-человечески, но в рамках закона…
– Легко сказать… Меня эти кредиты просто преследуют последнее время!
– В смысле?
– Да так, – отмахнулась я. Желания рассказывать Говорову о том, как вляпалась Натка, не было. – По закону банк прав, а по-человечески… Малышев пострадавший.
Никита, прищурившись, посмотрел на меня и накрыл мою руку своей. Ладонь его была сухой и прохладной. Я не знаю, чего ради он позволил себе такой фамильярный жест, но решила, что он это сделал по-дружески, и убирать руку не стала.
– Сейчас много дел по кредитам. Полстраны задолжало банкам. Хочешь, я поспрашиваю у ребят в экономическом управлении[2], как они решают такие дела?
– Хочу, – кивнула я. – Поспрашивай, пожалуйста. А то я чувствую себя старой злобной Фемидой.
– Насчет старой я готов поспорить. – Никита взял на руки Сеньку и понес в машину.
– Ты мне еще тир обещал, – сонно пробормотал тот.
– Ты же спишь!
– Кто? Я?! Настоящие пацаны никогда не спят…
Мы вернулись домой под вечер. Сенька ворвался в комнату с гиканьем и с вертолетом в руках. Говоров выиграл его в тире.
На диване сидела Натка – зареванная, несчастная, с поплывшей косметикой и в толстой пижаме, несмотря на жару.
– Мам! Я был у Самсона Гамлетовича Ленинградова! Он такой длинный! Ему мороженое нельзя, только яблоки! Мама, он в Ленинграде родился, папа у него Гамлет, а мама – жирафиха! Мам! А я еще к Самсону хочу! Я к нему прям каждый день бы ходил!
Натка всхлипнула и утерла моей пижамой свой покрасневший нос.
– Что за горе? – поинтересовалась я.
– Аллергия, наверное, – шмыгнула носом Натка.
– На Владика?
– При чем тут Владик? Я что, заболеть не могу?
– Можешь, – согласилась я и, присев рядом, пощупала ей лоб.
Лоб был горячим и влажным, но, скорее всего, Натка просто перегрелась в байковой пижаме.
– Тебе не жарко?
– Мне никак, – буркнула сестра.
– Можешь сказать – почему?
– Говорю же, заболела. Морозит, и насморк достал.
– Ну, не хочешь говорить, не надо. Только все твои проблемы рано или поздно становятся моими.
Я встала и пошла в ванную переодеваться. Сенька носился по комнате с вертолетом.
– Мам, дядя Никита меня на плечах катал! Знаешь, как я придумал его называть? Кит! По-моему, он за теть Леной ухлестывает…
* * *
Натка долго не могла заснуть и проворочалась с боку на бок почти до утра. Ее и правда немного знобило.
Может, не стоило скрывать от Лены свои подозрения насчет Владика? Может, нужно честно сказать, что он единственный, кто мог вечером незаметно вытащить ее паспорт из сумки, а следующим вечером так же незаметно вернуть… Она же не каждый день проверяет, на месте ли паспорт. Она вообще никогда ничего не проверяет…
Нет, нельзя говорить Лене.
Во-первых, сестра и так считает ее «ходячей проблемой», а во-вторых… вдруг Владик не виноват? Вдруг все это – чудовищное совпадение: ее долги по кредитам и его третья машина?
Он же все объяснил. Слишком поспешно, путано, непонятно зачем, но объяснил.
И потом – по его долгам звонят ему, а по ее – ей, значит, это никак не связано.
Додумавшись до этой простой умной мысли, Ната наконец успокоилась и заснула. Но во сне ей приснился Владик с узкими губами-полосочкой. Он разливал густое – красное, как кровь, – вино по бокалам, и рука, в которой он держал бутылку, сильно дрожала. Да и не бутылка это была вовсе, а, кажется, пистолет…
Откуда-то взявшийся голос Лены строго спросил:
– Ната, душа моя, а где твой Владик работает? На что он всю эту роскошь купил?
– Ему наследство досталось, – соврала Натка.
– В деле нет справки об этом. Он проходимец. Гнилая тыква.
Натка хотела крикнуть, что они не в суде, а Владик – не ответчик, но вспомнила, что ничего про него не знает. Только адрес, имя и телефон.
– Лен, – попросила она, – присуди ему быть хорошим. И любить Сеньку.
* * *
В воскресенье Натка ходила как в воду опущенная.
Мне казалось, она хочет что-то сказать, но не решается. Можно, конечно, ее разговорить, но в душу лезть не хочется. Рано или поздно она все равно расскажет, сестра не тот человек, который способен долго хранить свои тайны.
Да и тайны, я в этом уверена, скорее всего, связаны с ее новой любовью. Может быть, у Владика обнаружился второй паспорт со штампом о браке… Или в его спальне она нашла предмет женского туалета… Или и того хуже – пассия, с которой Владик встречается параллельно, застукала его с Наткой и закатила скандал с тасканием соперницы за волосы… Да, последнее очень похоже на правду, потому что Ната, не способная в принципе долго горевать, до вечера проходила непричесанная, в пижаме. Такая затянувшаяся депрессия может быть вызвана только соперницей.
Мои подозрения подтвердились, когда я заметила, что Ната украдкой отключила свой мобильный телефон, который, кстати, и не думал звонить.
Мне стало жалко сестру. Я хотела сказать ей, что нельзя зацикливаться только на мужиках, нужно стать интересной и самодостаточной, тогда и мужской пол к тебе потянется. Но… не сказала. Это все равно что обвинить сестру в инфантильности и глупости. И пусть она десять раз такая и есть, но она моя сестра, и я ее, как ни крути, люблю. И понимаю – не всем в этом мире звезды с неба хватать, некоторым достаточно простого семейного счастья.
Вот найдет Ната свое счастье, успокоится и заживет спокойной, респектабельной жизнью, без передряг и выматывающих страстей.
По большому счету, верилось в это с трудом, но надеяться на лучшее все же хотелось.
Ната тщательно перемыла всю посуду, отдраила пол, вычистила сантехнику, приготовила борщ и даже прочитала Сеньке сказку «Стойкий оловянный солдатик». У меня вдруг закралось подозрение, что она замаливает какие-то новые, неизвестные мне грехи, но я прогнала эту мысль.
За ужином я рискнула мягко спросить:
– Нат, ты когда на работу выходишь? Какое-то время коллекторы трогать тебя не будут, Таганцев договорился. Есть время, чтобы разобраться…
– Завтра выйду, – вяло ковыряясь в тарелке, безучастно ответила сестра.
– Ну и хорошо, – обрадовалась я. – Начну ремонт, дай бог, к Сашкиному приезду успею…
– Лен, а можно я еще поживу у тебя?
Я удивленно посмотрела на Натку. Вид у нее был испуганный и очень несчастный.
– Я боюсь, Лен…
– Чего? Сказала же, Таганцев договорился.
– Все равно боюсь. Мне по-прежнему кажется, что за мной следят… На сердце как-то неспокойно. – Натка схватилась за грудь.
– Еще паранойи тебе не хватало, – хмыкнула я. – Для полного счастья. К аллергии в компанию.
– Нет, если ты хочешь, я, конечно же, перееду, – пробормотала Натка, отводя взгляд. – Конечно, перееду… Только если меня… убьют, Сенька…
– О господи, перестань! – взмолилась я. – Живи у меня сколько хочешь! Только прекрати говорить об убийстве!
– Ой, Лен! – Ната бросилась мне на шею. – Спасибо! Хочешь, я с ремонтом тебе помогу?
– Думаю, с Сенькой ремонт лучше не начинать, – вздохнула я.
Натка засмеялась и принялась, напевая, убирать со стола. От ее депрессии следа не осталось.
Я пошла в комнату и набрала номер Сашкиной учительницы, до которой весь день не могла дозвониться.
– Хелло, – наконец ответила она.
Вот это погружение!
– Здравствуйте, Ольга Викторовна, это мама Саши Кузнецовой.
– Ах да, я сама хотела вам звонить.
– Зачем? – удивилась я.
– Видите ли, ваша дочь… – она замолчала.
– Что? Что моя дочь? – испугалась я. Почему-то представилось, что Сашку увезли в больницу с голодным обмороком. Или с приступом аппендицита.
– Саша, как бы это сказать… не совсем рационально использует программу полного погружения.
От сердца отлегло, я облегченно выдохнула.
– Что значит, не совсем рационально?
– Она все время говорит по-русски! И учит русскому всех членов семьи, в которой живет. Она так ничему не научится! Поговорите с ней.
– Поговорю, – пообещала я. – Только Саша все время голодная.
– Голодная? – удивилась Ольга Викторовна.
– Да. Отпустите ее, пожалуйста, в столовую. Пусть ребенок полноценно пообедает!
– Да мы и сейчас в столовой сидим, – растерянно сказала Ольга Викторовна. – Да, Саша?
В трубке послышался отдаленный веселый Сашкин голос.
– У нас очень полноценный обед! – с обидой в голосе заявила учительница.
– Овсянка и жареный бекон?
– Нет, почему же. У нас традиционный английский обед – запеченная баранина с мятным соусом, овощное рагу, пирог с мясом и картофельное пюре. А на десерт йоркширский пудинг…
– Да, да, простите. – Я положила трубку, чувствуя себя крайне неудобно, но, с другой стороны, испытывая облегчение: Сашка весела, здорова и не голодна. А то, что она «нерационально использует погружение», что ж… поговорю с ней об этом завтра.
Утром в понедельник, придя на работу, я столкнулась с Плевакиным.
– Как дела у вашей сестры? – взяв меня под руку, спросил Анатолий Эммануилович, заглянув в глаза так, как умел только он, – с искренней, обезоруживающей проникновенностью.
– Пока не знаю, – призналась я. – Моя сестра большая фантазерка, и я еще не разобралась, как ее спасать.
– Ничего, ничего, спасете, – похлопал меня по руке Плевакин. – Я в вас не сомневаюсь, Леночка. Удачи вам.
Он стремительно ушел, а я, глядя ему вслед, подумала – вот именно, никто во мне не сомневается, ни Натка, ни даже Плевакин, только мне иногда хочется побыть слабой. И чтобы проблемы решались сами собой.