В дверь коротко постучали.
– Войдите, – сказала я, удивленная этим стуком – посетителей я не ждала, а свои заходили без приглашения.
Вошел Троицкий, как будто немного смущенный, но я почувствовала – это смущение тонко сыграно для меня, на самом деле он уверен в себе, расслаблен и знает, что делает.
– Вечер добрый, Андрей Иванович, – поздоровалась я.
Значит, в коридоре мне ничего не почудилось, я действительно видела его.
Жара никак не сказалась на представителе банка, он выглядел свежим, подтянутым, бодрым, стремительным, словно плюс тридцать семь, которые измучили всю Москву, не имели к нему ни малейшего отношения.
– Я взял на себя смелость зайти…
– По делу?
– Дело у меня по другому должнику. А к вам… – он покосился на Диму.
Тот, отступив назад, за спину Троицкого, подмигнул мне. Я не поняла, что это значит, и на всякий случай улыбнулась Андрею Ивановичу.
– Присаживайтесь.
– А к вам я просто так зашел.
Троицкий сел, закинув ногу на ногу, и пристроил свой кожаный кейс возле стула.
Дима, дурашливо подняв руки – в смысле, понял, сдаюсь, не мешаю, – вышел из кабинета и закрыл дверь.
Я вдруг смутилась – знала, что после рабочего дня выгляжу уставшей и замотанной… Впрочем, какая мне разница, как я выгляжу, если Троицкий зашел «просто так». Кофе ему предложить, что ли?
Что нужно делать, когда к тебе «просто так» заходит холеный и красивый представитель юридической службы крупного банка?
Словно почувствовав мое смущение и прочитав мои мысли, он пояснил:
– Жара такая, что хочется делать глупости.
– Например?
– Например, пригласить вас на ужин.
– Действительно глупость. Ужин с судьей, которая ведет ваше дело, называется взяткой.
Он тяжело вздохнул и как-то очень весело и бесшабашно почесал затылок.
– Я готов понести наказание, лишь бы с вами поужинать.
– Я не готова.
– Извините, об этом я не подумал…
– Для юриста это, по крайней мере, легкомысленно.
Андрей Иванович вскочил и пружинисто прошелся по комнате. Я поймала себя на мысли, что мне приятно смотреть, как он красуется передо мной.
– Ну, хорошо, а чашка хорошего кофе тоже будет считаться взяткой?
– В такую жару это будет скорее покушение на убийство.
– Опять не подумал. А мороженое?
Троицкий остановился и весело взглянул на меня с видом победителя в этой маленькой пикировке.
– Так как? – уточнил он.
– Жара такая, что хочется делать глупости.
– Вот это правильно. А то потом не будет поводов отступить от своих принципов.
– Можно Лена, но только на сегодняшний вечер.
– Можно Андрей. Навсегда.
«Андрей навсегда». Я рассмеялась, достала из сумки зеркальце и осталась вполне довольна своим отражением.
Зачем я сдалась?
Наверное, оттого, что Говоров и не думал обрывать мой телефон. Или потому, что он не догадался накормить меня мороженым в расплавленном городе.
В роскошном «БМВ» я почувствовала, что взятка все-таки состоялась – так прохладно, так мягко и комфортно было в салоне.
– Как вы относитесь к музыке? – Андрей нажал какую-то кнопку на руле, и экран в центре панели засветился веселыми огоньками.
– Плохо.
– Я тоже. Поэтому слушаю Шнитке.
Изысканный хаос звуков заполнил салон. Захотелось сжать виски и усилием воли вырваться из дежавю…
Все это уже было.
Шикарная машина, красивый профиль, аромат дорогого парфюма и Шнитке, терзающий душу таинственными и бессмысленными аккордами. Все оказалось в такой степени точной калькой фрагментов моего неудачного романа с Кириллом, что я еле сдержалась, чтобы не выскочить из «БМВ».
Я знаю, как красивый профиль становится равнодушным, холодным и злым.
Я знаю, что к мужскому парфюму со временем примешиваются женские ароматы, с головой выдавая хозяина в том, что я ему надоела.
Я знаю, как Шнитке из изысканного и утонченного превращается в тошнотворный набор раздражающих звуков.
Я давно запретила себе рефлексировать по поводу некрасивого краха своего романа с Кириллом, но абсолютное совпадение обстоятельств испортило настроение и заставило меня напряженно и с недоверием относиться к Троицкому.
Уличное кафе, куда мы приехали, оказалось переполненным, но Андрей куда-то сходил, с кем-то договорился, и двое парней в униформе принесли под тент дополнительный столик.
Это опять походило на взятку, но мне вдруг стало наплевать.
Троицкий был галантен знакомой галантностью Кирилла и говорил похожие комплименты. Как будто такого рода людей штампуют в одном инкубаторе…
А с другой стороны, если подключить здравый смысл – это все мои комплексы, и Андрей Иванович в них не виноват. Троицкий меня не любил, не предавал, не унижал равнодушием после того, как я с риском потерять работу уладила его криминальные делишки, как было с Кириллом.
Андрей Иванович просто пригласил меня в кафе. Я могла и не согласиться, шансов у Троицкого было один из ста. Он огорошил меня своей решительностью, веселой перепалкой и забавной находчивостью. Поэтому я здесь. И это меня ни к чему не обязывает.
Принесли мороженое в креманках – большие вулканы крем-брюле, посыпанного миндальной стружкой, – и два бокала безалкогольного мохито.
Только, как я ни убеждала себя в непричастности Троицкого к своей личной трагедии, мороженое показалось безвкусным, а мохито неприятно горчил. Лучше бы я окрошку сейчас готовила. Пусть к полуночи бы закончила и наелась на ночь, зато не вспоминала бы Кирилла.
– Знаете, о чем я жалею? – спросил Троицкий.
– Знаю. О том, что я веду ваше дело и любой флирт неуместен.
– Точно, – его ни капельки не смутила прямота моего ответа. – Значит, вы тоже об этом жалеете.
– Думаете, вы так уж неотразимы?
– А еще умен и порядочен.
– Знаю, проходила.
– Но не со мной.
– Радуйтесь. Мой опыт оказался печальным.
Он внимательно посмотрел на меня и не стал острить на эту скользкую тему. Я даже почувствовала благодарность, но тут же осадила себя – с благодарностью нужно быть особенно осторожной. Это чувство может привести к непредсказуемым осложнениям как в личной жизни, так и в работе.
– А если я уволюсь из банка, вы примете мое приглашение на ужин?
– Не уволитесь.
– Да, теперь я понимаю, почему вы судья.
– Почему?
– Вам невозможно врать.
– Это комплимент?
– Наверное, да. Но такой я делаю впервые.
– Мне нравится, что вы говорите правду. Я тоже такого комплимента никому не делала.
– Значит, квиты. Жаль, я привык лидировать в комплиментах.
– Скажите, Андрей… – Я на минуту задумалась, так как представилась блестящая возможность повернуть разговор в русло, которое меня волновало. – Только правду, раз уж начали… По чесноку, как говорит моя дочка. Вы, не как представитель банка, а по-человечески, действительно считаете, что Малышев должен платить эти безумные проценты?
Троицкий поскучнел, потарабанил пальцами по столу и сказал с ноткой официальности:
– Да, считаю.
– И нет ни малейшей несправедливости в том, что условия договора в чем-то напоминают бандитский счетчик?
– Лен, – засмеялся он, – если бы не этот «счетчик», нам вообще никто ничего бы не вернул! Проценты – хоть какая-то гарантия наказания за неплатежи. Хоть какой-то кнут! Иначе… – Он широко развел руки, видимо обозначая этим красноречивым жестом крах всех банков.
– Но ведь в данном конкретном случае можно его понять…
– Нельзя. Вот вы же не берете кредит!
– Как раз подумываю взять ипотеку. В вашем же, между прочим, банке!
– Ого, тогда милости просим! – Андрей, привстав, поцеловал мне руку. – С одной стороны… А с другой, я советовал бы иметь крупный первоначальный взнос. Тогда переплата будет не так высока.
– Вот именно, – пробормотала я. – Крупный первоначальный взнос… А еще я должна точно знать, что не заболею, не потеряю работу, не усыновлю пару детишек или не рожу их. Всех рисков не просчитать.
– Можно, я вам отвечу?
– Нужно.
Троицкий куда-то ушел и вернулся с огромным букетом бордовых роз.
– Я хотел сказать, что в вашем случае нет никаких рисков.
– Я поняла.
– Будет большой наглостью довезти вас до дома?
– Будет большой глупостью, если я с этим букетом спущусь в метро.
Он ослепительно улыбнулся и подал мне руку.
Шнитке сменили на Моцарта.
Можно было и на Шопена, но я попросила Моцарта.
– Я тоже люблю попсу, – одобрил мой выбор Троицкий.
– Я бы не рискнула назвать это попсой.
Мы поговорили немного о музыке, о литературе, о последних кинопремьерах. От одурманивающего запаха роз заболела голова.
К моему дому мы подъехали, уже когда наступили сумерки.
– Спасибо за вечер, – сказал Андрей и поцеловал мне руку.
– Забудьте о нем. Этого больше не случится.
– Я сделаю все, чтобы он повторился. Даже уволюсь с работы.
– Вы повторяетесь.
– Нет. Теперь я говорю правду.
Я не стала разубеждать его и, пока он обходил машину, открывал мне дверь и подавал руку, подумала, сколько любопытных обывателей сейчас наблюдает эту сцену из окон. Судья Таганского районного суда выходит из шикарного «БМВ» с неприлично большим букетом роз в сопровождении мужчины-мечты. Нужно было подъехать с торца.
Что обо мне подумают соседи, я догадывалась. Особенно любопытная тетка с первого этажа, с которой жила незамужняя дочка лет сорока…
Но оказалось, это не самое неприятное.
У подъезда, до которого, держа под локоть, меня проводил Троицкий, стоял Никита. В руках у него были белые тюльпаны. Увидев меня с охапкой роз, Никита опустил букет…
Видимо, сообразив, что к чему, Троицкий отпустил мою руку.
Я бы с удовольствием променяла семьдесят пять роз – я пересчитала их в машине, – на пять белых тюльпанов, но сказать об этом сейчас было никак невозможно…
– Никит… Ты как здесь?
– Случайно. – Я увидела, как заиграли желваки на его щеках. – Вот, – он протянул мне тюльпаны, – извини, не угадал… Не знал, что ты розы любишь.
Говоров быстро пошел к своей старенькой иномарке.
– Никита! – окликнула я, но он, не обернувшись, сел в машину, демонстративно хлопнул дверью и уехал с вызывающе громкой перегазовкой и визгом шин…
– Прокурор, – немного растерянно констатировал Троицкий. – Я его в суде видел.
– В следующий раз увидите – извинитесь.
– Я?!
– Ну не я же. – Я вручила ему букет роз. – Вы должны были знать, что кормить меня мороженым и довозить до дома – плохая идея.
Он понюхал розы и положил их на лавочку.
– Все мои идеи хорошие, Лена.
– Уже Елена Владимировна.
Он кивнул и ушел с прямой спиной победителя.
Вот это спектакль для соседей, подумала я. А еще я решила, что розы ни в чем не виноваты и несправедливо оставлять засыхать их на лавочке. Подхватив цветы, я с двумя букетами направилась домой.
Если честно, в такую ситуацию я никогда не попадала. На втором этаже меня разобрал смех. Нужно проконсультироваться у Натки, как вести себя в подобных случаях и что делать дальше.
Но Наты дома не оказалось. Не было ее вещей, косметики и… Сеньки. На кухонном столе я нашла записку и ключи.
«Лена, у меня начинается новая жизнь! Подробности потом. Все просто чудесно! Я звонила, но твой телефон не отвечает. Можешь начинать свой ремонт, я под надежной охраной».
Ничего не поняв из записки, я поставила цветы в воду. Тюльпаны в керамическую вазу, розы – в пластмассовое хозяйственное ведро, потому что больше они никуда не помещались.
Если все чудесно, то зачем нужна охрана? Что значит в Наткином понимании – новая жизнь? Очередной скоропалительный роман со скоропостижным концом? Вряд ли вся эта феерия продолжается с Владиком.
Хоть бы Сеньку оставила! Ребенку ее эксперименты с чудесами совсем ни к чему.
Я поставила телефон на подзарядку и позвонила сестре, но абонент оказался недоступен.
Дома стало пусто и неуютно. Несмотря на жару, я зябко поежилась и накинула на плечи шаль – это оглушительное и неожиданное одиночество вызвало настоящий озноб.
Ну вот, можно и ремонт начинать. Я потянула на себя отклеивающуюся обоину, она с треском оторвалась, обнажив под собой еще одну – с рисунком в стиле восьмидесятых. Да тут, похоже, не один слой придется отдирать… Мне стало грустно от своего открытия. И почему я не догадалась поручить это занятие Сеньке?
Представив, с каким удовольствием и весельем племянник обдирал бы стены, я невольно улыбнулась. И решила – если у Натки новый принц, завтра же заберу Сеньку к себе. Пусть лучше живет у меня – и безобразничает, и придумывает новые каверзы, – чем наблюдает за маминым очередным кратковременным счастьем.
Розы удушающе пахли, и я вынесла их на балкон. Тюльпаны, избавленные от соперничества, стали источать тонкий аромат, и мне показалось, что одиночество отступило…
* * *
События прошедшего дня сначала обескуражили Натку, потом едва не убили, но под конец окрылили так, что она готова была летать от счастья.
Обескуражил, конечно, Таганцев, заявив, что «иногда с виду приличные люди готовы сильно подставить». Ната оттого и заподозрила Светку, что приличнее ее трудно кого-то представить, да плюс ко всему – «тихушница», «серая мышь»…
А за убийцу Натка приняла… Алину. Она, видите ли, пришла загладить вину и вытащить подругу в кафе, но ничего лучше не придумала, как перехватить сзади ее за горло и сказать: «Попалась!» Натка от страха потеряла сознание и очнулась на полу оттого, что Алина брызгала ей в нос каким-то резким парфюмом.
– Наверное, ты ей сонную артерию пережала, вот она и вырубилась, – обеспокоенно сказала Света.
– Это пройдет? – спросила Алина.
– Смотря как пережала. Надо «Скорую» вызвать.
– Не надо «Скорую». – Натка открыла глаза, села, потом с помощью Алины и Светы поднялась. – Ну, ты, Алинка, даешь… Тебя кто так здороваться учил?!
– Теперь точно обиделась, – вздохнула Алина. – Я ведь пошутила, извини, не знала, что ты такая нервная.
– Я в следующий раз тоже… пошучу, – усмехнулась Ната, доставая из сумки щетку для волос и расчесываясь.
Вид у Алины был такой виноватый, что она рассмеялась:
– Ладно, пойдем скорее в кафе, а то от обеденного перерыва двадцать минут осталось.
Она посмотрела на Свету, маленькую, худенькую, нескладную, в дешевых джинсах, копеечной майке, и подумала – куда ей по чужому паспорту два миллиона хапать… Швейная машинка в кредит на год – максимум, на что она способна…
– И ты, Свет, пойдем с нами, – сказала Натка, чувствуя себя виноватой за допрос с пристрастием.
– Ой, девочки… Я с удовольствием, – обрадовалась Света, которой никто из коллег никогда таких предложений не делал.
Светка оказалась болтушкой и хохотушкой – непонятно, чего на работе из себя тихоню изображала. Ната еще больше уверилась в мысли, что красть паспорт она бы не стала, иначе не смогла бы сейчас вот так запросто пить с ней кофе, без страха смотреть в глаза и рассказывать о моде на купальники в этом сезоне, тем более после прозрачных Наткиных намеков.
В общем, Натке совсем не хотелось больше думать о подозрениях. Она так и скажет лейтенанту Таганцеву: «Не могу подозревать людей, не получается у меня». Пусть тот думает, что она глупенькая наивная дурочка, как, наверное, думает и Лена, но жить, вычисляя вокруг себя врагов, – неприятно, грустно и страшно.
Вон сегодня в обморок грохнулась, хотя Алинка никакую сонную артерию ей не пережимала, – просто от страха сознание потеряла. В прежние времена, до всех этих кредитных страстей, она бы на Алинкину шутку максимум завизжала…
В кафе они просидели непозволительно долго и вернулись под неодобрительными взглядами Марии Ивановны, потому что обед давно закончился.
Ната все же занялась версткой, и к концу дня у нее затекла шея и разболелась голова. Работа никогда не доставляла ей удовольствия – только усталость и мысли о том, какой замечательной она была бы домохозяйкой…