— Вы уже били фашистов?
— Ещё как! Да вот только сегодня вернулся с «железки». Эшелон — тютю… Вместо фронта попали фашисты к чёрту в ад.
Они подружились, и Федя, бывший инструктор физкультуры, возвращаясь с задания, рассказывал Вале, как оно прошло. Парень он был честный, успехи свои не раздувал, а неудачи не приукрашивал.
Федю принесли с железной дороги, но мало кто верил, что он выживет. Валя не отходила от него ни днём, ни ночью. Когда подрывник приходил в себя, он видел спокойные Валины глаза и слышал слова, которые придавали ему сил. Но раны были слишком тяжелы, чтобы можно было надеяться поднять Федю на ноги в условиях лагеря. Ему нужна была срочная операция. Его мог спасти лишь настоящий госпиталь. А госпитали, как известно, были далеко, за сотни и сотни километров от затерянной в черниговских лесах крошечной полянки, к которой и направлялись два взвода…Как ни осторожны были партизаны, фашисты их перехитрили: пропустили через свою засаду двух разведчиков, шедших первыми, и открыли внезапный огонь по отряду. Лес наполнился гулким грохотом стрельбы. Рванули гранаты. Партизаны поспешно залегли. Ответный огонь был разрозненный и не причинял немцам вреда.
Валя перевязывала раненых, переползая от дерева к дереву. Пуля сбила с её головы пилотку.
Злость охватила девушку. Она вспоминала беспомощного Фёдора и надежду, светившуюся в его глазах.
Командир взвода пытался поднять бойцов в штыковую атаку, но голос его тонул в грохоте боя. Наступил тот момент, когда никто не мог преодолеть себя и кинуться навстречу пулям. Прижимались к земле даже те партизаны, которых никак нельзя было заподозрить в трусости. Взводный и тот командовал из окопа.
«Да что же это происходит? — подумала Валя. — Нас же перестреляют поодиночке!»
Какая-то сила, что сильнее страха, подняла девушку на ноги.
— Взвод! — крикнула она звенящим голосом. — За мной! Вперёд!
Валя побежала, спотыкаясь на кочках. Она не чувствовала ног, она словно скользила над землёй. Не оглядывалась. Не знала, одна она бежит или все устремились за ней.
Лишь когда её стали обгонять партизаны, она вспомнила о своих обязанностях санитарки…
Немцы не смирились с потерей аэродрома. Два дня длилось упорное сражение. Валю тяжело ранило в шею.
Когда, наконец, партизаны смогли принять самолёт с Большой земли, Валю Проценко отправили в тыл. Почти полгода провела девушка в госпитале. А едва поднявшись на ноги, потребовала, чтобы её забросили в родной отряд. Ей долго отказывали, но она добилась своего.
Валя вернулась в отряд и попала в тот же взвод. Опять операции, зacaды, схватки с врагом. Летом сорок третьего в злынковских лесах, во время прорыва блокады, Проценко снова была ранена, когда выносила из-под огня раненого бойца.
Я был свидетелем того, как героически вела себя эта хрупкая девушка. Она шла наравне со всеми, хотя рана её не закрылась и плечо постоянно кровоточило. А ведь иной раз за ночь приходилось преодолевать по 30–40 километров!
В Чернигове сегодня можно встретить Валентину Яковлевну Проценко. Орденоносец, ветеран войны, бывшая партизанка — желанный гость в школах. Она рассказывает о тех далёких годах, о боевых побратимах, не жалевших жизни во имя сегодняшнего мирного неба.
Вася Коробко
Я знал, что есть у Васи Коробко заветный блокнотик. Никому его Вася не показывал, потому что в отряде строго-настрого было запрещено вести не только дневники, но всякие записи вообще. «Ты нарушаешь приказ командира», — сказал я ему однажды. «Так ведь и вы, дядя Яша, дневник ведёте», — отвечал Вася. Меня просто в жар бросило — я полагал, что никто и не догадывается о его существовании. «А вы не бойтесь, я никому не скажу», — поспешил успокоить меня Коробко.
Общая тайна ещё больше сблизила нас. Вася, из которого обычно клещами слова не вытащишь, рассказывал мне охотно о своей жизни, мечтах…
Сентябрь выдался тёплым — настоящее бабье лето.
Земля в лесу за ночь успевала остыть, но па еловых ветках да под шинелью спится как дома.
Ночью группа Василия Коробко проделала многокилометровый рейд и дважды пыталась приблизиться к железнодорожному полотну Гомель — Брянск. И дважды их встречали пулемётным огнём и гранатами. Хорошо ещё, что в темноте охрана не могла стрелять прицельно.
— Сегодня прорываться не будем, — с горечью произнёс Коробко, провожая взглядом воинский эшелон. — Не подпустят нас немцы. Ночь напролёт будут ракеты пускать да простреливать всякий подозрительный кустик.
— Это точно, — вздохнул пулемётчик. — Раз обозлили их, они до утра не лягут спать. Видать, не повезло нам на этот раз…
Группа поспешно покинула опасную придорожную полосу. До леса они добрались по-пластунски, потом пошли в полный рост. Шальные пули ещё залетали в чащу, но вреда причинить уже не могли — они впивались в деревья, срезали ветки высоко над головой. Коробко шагал первым, выбирая путь. Неудача не расстроила его. Такой уж у него был характер: чем труднее достичь цели, тем упорнее и настойчивее искал Коробко к ней пути. Он знал, что фашисты усилили охрану железнодорожного полотна. Эту весть принесли в отряд другие группы, выходившие на диверсии. Подтвердил это и связной, ходивший на явку в Гомель.
Когда заглохли вдали звуки выстрелов, Коробко приказал остановиться.
Место он выбрал у ключа, бьющего из-под корневища старой берёзы. Берёза росла в лощине, окружённой с четырёх сторон густым вековым бором. Пройдёт человек в десяти шагах и не заметит ничего.
Огонь не разводили. Выставили часового наверху, а сами принялись готовиться ко сну. Кто рубил еловые лапы, кто просто выбирал местечко помягче. Вася быстро настелил широкую полосу из молодых веток, под голову подложил ящик с толом, сбоку пристроил автомат и лёг на спину.
Уставшие мышцы ныли, но боль быстро проходила. Вася лежал с открытыми глазами и смотрел в небо. Сквозь верхушки деревьев пробивался голубой свет.
Вася вспомнил то далёкое время, когда ходил в школу. Он любил сентябрь, и особенно первые уроки в школе после лета, когда собирались товарищи. Каждый спешил поделиться увиденным, рассказать, где побывал. Погорельцы — село не маленькое, но и не крупное. Потому даже поездка в Чернигов воспринималась как праздник, и счастливец долго находился в центре внимания. Вася в городе тогда, перед самой войной, побывал дважды: один раз взял с собой отец — секретарь сельсовета, вторично Вася ездил в черниговский Дом пионеров вместе с лучшими учениками школы. С нетерпением предвкушал Вася наступление осени. Представлял, как станет рассказывать о музее, о старинных пушках на крепостном валу и о многом другом.
Но война сделала его воспоминания никому не нужными, и шестиклассник Вася Коробко думал лишь о том, как попасть на фронт.
Готовился убежать на фронт и его товарищ Иван Снитко. Друзья лишь выжидали подходящего момента.
Между тем война сама спешила им навстречу. Через село проходили обозы с ранеными, а в небе пролетали самолёты с крестами. Погорельцы, правда, не бомбили, но люди в первые дни прятались кто куда.
Друзья наметили окончательный срок — в пятницу рано утром уходить. Допоздна засиделись у калитки, обсуждая планы на дальнейшую жизнь.
В четверг вечером по селу прокатился слух, что неподалёку упал в болото немецкий самолёт.
Слух подтвердил сосед Ивана — пятиклассник Гришка. Он стал с гордостью рассказывать, что его отец сам видел, как немецкий бомбардировщик свалился в Пуховское болото.
— Дым чёрный как попрёт из него, как попрёт! Потом наклонился гитлеряка носом вниз и прямиком на лес. А «ястребок» вокруг летает да из пулемёта! — торопливо выпалил сведения Гришка.
— Ладно, ладно, без тебя знаем, — осадил его Иван, а когда сосед ушёл, Иван горячо зашептал:
— Завтра, чуть рассветёт — айда в лес, на болото! Нужно разыскать самолёт!
— Чего когда рассветёт! Затемно выйдем. А то опередят!
Пуховское болото, в которое упал немецкий бомбардировщик, пряталось в лесах. Дорога туда неблизкая, и двое друзей вышли с первыми петухами, когда восток только посерел. Было прохладно и так тихо, что даже не хотелось говорить.
Вася лес любил. Здесь можно было вдоволь набродиться, наиграться в разбойников или устроить поиски клада. Каждая полянка, каждый овражек или опушка были по-своему интересны и непохожи. А родниковая вода в лесу — всем известно — самая сладкая.
Шли легко, подгоняемые волнующей неизвестностью. Тропинки разбегались в разные стороны, но Вася не колебался, на какую свернуть. Иван полностью положился на друга, потому что за Васей Коробко в Погорельцах укрепилась репутация следопыта. Этому немало способствовал позапрошлогодний случай, когда пропал четырёхлетний мальчишка, и село вышло на его поиски. Лишь на третьи сутки, когда уже никто не верил в то, что мальчик жив, Вася набрёл на него…
Когда солнце пронизало кроны деревьев, ребята присели отдохнуть. Достали сухари, луковицы, яблоки и банку рыбных консервов. Вася набрал в родничке воды в бутылку из-под ситро.
— Я бы так в лесу и остался, — мечтательно сказал Вася. Построил бы шалаш, травы накосил бы…
— А ночью по лесу знаешь кто бродит? — перебил его Иван, хрустя сухарями.
— Кто?
— Черти!
— Тоже скажешь! А ещё пионер!
— Ну, может, не черти… Лешие, они в болоте живут…
Рассмеялся Вася громко, на весь лес. Весело стало ему и от рассуждений Ивана, и от яркого, тёплого летнего дня, и от тишины.
— Чего смеёшься? Уже и пошутить нельзя!
Остаток дороги до болота прошагали молча.
Болото, вернее его дух, они учуяли задолго до того, как как блеснула тёмная вода. Влажный, густой воздух растекался над землёй, не в силах подняться вверх. Босые ноги сразу почувствовали холод.
— А вода там, наверное, как лёд, — сказал Иван.
— В болоте вода всегда холодная, даже в жару.
— А если самолёт упал как раз посерёдке?
— Ну и что же! Полезем!
— А если утонем?
— Можешь сидеть на берегу — сам полезу!
— Ты ещё сначала его найди!
Искали недолго.
— Вот тебе и самолёт, — произнёс Вася.
— Где? — вскинулся Ваня.
— Не туда смотришь! Во-он за берёзой…
Они поспешили. Под ногами зачавкала вода. Тёмно-серый двухмоторный самолёт с паучьей свастикой на хвосте провалился в трясину правым крылом, и, казалось, силился вырваться из цепких объятий болота.
— Ага, попался, гад! — закричал Иван.
— Тихо ты! — шикнул на него Вася. — А вдруг там фашисты?
Ваня так и присел.
Они некоторое время рассматривали самолёт. Стеклянный колпак был разбит, в хвосте зияли рваные дыры.
— Пошли, — решительно сказал Вася.
— А может, немцы сидят и ждут нас… Затаились, гады!
— Тогда я сам. Ты подожди. В случае чего… — Вася не закончил, но Ваня согласно закивал головой.
Осторожно нащупывая ногами дно, Вася направился к самолёту. Сердце стучало в груди.
Но страха не было. Подхлёстывало любопытство. И ещё — ненависть к машине, на крыле которой красовался чёрный крест.
Осторожно приближался к кабине. В кабине таинственно блестели приборы.
Нервы у Васи напряглись до предела. Но из самолёта не доносилось ни звука.
Вася решительно перекинул ногу вовнутрь. Самолёт был пуст: валялись какие-то бумаги, на которых часто встречалось изображение чёрного орла со свастикой в когтях. Трофеев было немного. Самым ценным оказался пистолет.
— Только гляди — никому! — снова и снова предупреждал он Ваню.
Весь обратный путь Вася шёл молча, прикидывая в уме, как снять с самолёта пулемёты. У него родилась мысль: устроить на дереве, что росло на огороде, пулемётное гнездо. «Пусть только попробуют сунуться! — рассуждал Вася. — Узнают, как летать над советской землёй!..»
Ещё на дальних подступах к родному селу они почувствовали запах гари.
— Неужели пожар? — встревожился Ваня.
Они сложили находки в ямку, присыпали прошлогодней хвоей, веточками
и приметили место. Только с пистолетом Вася не расстался. Он сунул его в котомку, где были остатки еды.
Ребята выбежали на опушку. В разных концах села пылали хаты. По улицам и дворам бегали солдаты в ненавистной форме.
Так война ворвалась в родной край Васи Коробко…
Васю разбудило солнце. Жара соткала дрожащую пелену, в которой колыхались травинки, цветочки, высокие берёзы.
Луч солнца, пробившийся сквозь густые ветви, обжигал лоб, и Вася отодвинулся в сторону. Но спать больше не хотелось. Он приподнялся на локтях и огляделся. Партизаны упали и уснули там, где их сморила усталость. Клевал носом и часовой, но Вася не беспокоился. Они находились в такой чащобе, что немцы вряд ли решатся тут рыскать. Правда, нельзя забывать, что среди их пособников были и полицаи из местных жителей. Но так прекрасен был этот лесной мир, так сладок и прозрачен воздух, что не хотелось допускать даже мысли о предательстве.
— Иди, поспи, — предложил Коробко, неслышно подойдя к часовому. — Да не дёргайся, это я… — поспешно добавил он, увидев, как тот схватился за автомат.
— Задремал, — виновато покачал головой автоматчик. — Ты уж прости… Дом приснился… будто стою ранним-ранним утром на крыльце… а из-за речки солнце поднимается… взмахнул я руками и взлетел… лечу всё выше и выше…
— Ладно, спи. Расскажешь, куда долетел.
Вася поднялся и пошёл к своему рюкзаку. Осторожно извлёк мину новой конструкции, лишь недавно доставленную с Большой земли. Осмотрел её смахнул приставший листок. Эти несколько килограммов взрывчатки, подумал Коробко, могут спасти жизни десяткам наших бойцов. Нужно, очень нужно, чтобы мина сегодня же пустила под откос воинский эшелон!
Уже почти два года он жил в лесу. Лес стал его домом, семьёй, школой, и выходы на операцию чередовались с короткими передышками. Но всё равно к свисту пуль нельзя привыкнуть, как нельзя позабыть всё то страшное, что принесли фашисты на нашу землю.
— Что, Василий, пора бы и подниматься, — сказал пожилой партизан Митрофан Короп. Вася любил ходить с ним — пулемёт Коропа строчил без промаха, а сам пулемётчик не ведал страха. Бывают такие люди — сами ищут смерти, а смерть бежит от них. У Коропа в живых не осталось никого — и старых родителей, и малых детей фашисты расстреляли как заложников.
— Пусть ещё поспят, — сказал Вася. — Думаю я, дядя Митрофан, выйти к железной дороге через болото.
— Если ты имеешь в виду Чёрную гать… — покачал головой Короп. — Гиблое место. Там и днём с огнём не пройдёшь, а ночью… Пропадём ни за грош.
— Раз называют Чёрная гать, значит, когда-то люди проходили. Сыщем и мы тропу. Иначе к линии не подойдёшь! Охраняют, точно самого Гитлера собираются везти!
…Наверное, минуло не менее часа, а они смогли преодолеть метров сто. Коробко сидел на кочке посреди болота мокрый с ног до головы. Один сапог остался в трясине Чёрной гати, намокший ватник казался тяжёлым, как свинец.
Партизаны отдыхали молча.
«Неужели я ошибся, неужели так и не удастся пробраться к железной дороге? Видно, потому немцы и не держат здесь постоянных постов…» — думал Коробко.
— Возвращаться нужно, Вася, — посоветовал Короп. — Ещё можно успеть выйти к «железке» в другом месте…
Чтобы получить пулю в лоб?! — не согласился Коробко. — Здесь пойдём… то есть, вернее, я пойду. Короп, давай мину.
— Ты что задумал?
— Ничего я не задумал. У меня есть приказ командира, и я его должен выполнить! Пойду один.
— А мы что, сидеть будем да глядеть?
— Здесь действительно гиблое место, дядя Митрофан, — сказал Коробко. — Потому попытаюсь выполнить задание сам.
— Нет, ты это брось, — жёстко сказал Короп. — Или никто, или все. Тоже мне герой сыскался!