– А сиськи видел? А лифчики, лифчики – валялись на кровати или были разбросаны по всей комнате? – разгорячился Крыса. Интуиция подсказывала мне, что большую часть сегодняшнего вечера одна из кабинок в сортире будет плотно закрыта изнутри с помощью крысиного носка.
– Спасибо, мистер Макфарлан. Думаю, этого достаточно, – остановил дискуссию Грегсон. – Вернемся к более актуальному вопросу, а именно, школьному видеомагнитофону.
У меня в груди екнуло. Я-то надеялся, что естественнонаучный интерес парней из комнаты № 3 и был причиной дознания. Упоминание видака мгновенно опустило меня на землю.
– Мы хотим знать, кто украл его из школы и продал, – сказал Грегсон, пристально глядя на меня.
Я решил поставить себя под удар и переспросил, что он имеет в виду.
– Посмотрите, сэр, видемагнитофон на месте, значит, его никто не крал.
Несколько человек закивали, подтверждая мою правоту.
– Да, мистер Банстед, сейчас он стоит на месте, но вчера вечером его здесь не было. Нам отнюдь не нравится выкупать собственное имущество черт знает у кого, поэтому я требую, чтобы виновные немедленно назвали себя! – сделал последнюю – и тщетную – попытку Грегсон. – Та-ак, хорошо. Значит, придется устроить обыск. Мистер Фодерингей, будьте добры, отведите джентльменов из комнаты «А» наверх и обыщите их спальню. Все найденные деньги изымайте. За молодыми людьми числится долг на сумму восемьдесят фунтов, и мистер Шарп очень хочет, чтобы ему возместили расходы.
Восемьдесят фунтов?! Значит, Мартин заработал на нас пятьдесят пять монет, вот проныра! Ладно же, подумал я, в следующий раз мы не продешевим.
Обитатели комнаты «А» вернулись через десять минут, обеднев на двенадцать фунтов и восемьдесят семь пенсов. Пришла очередь комнаты «Б». Фодерингштайн отконвоировал их на третий этаж, пока Грегсон с Шарпеем продолжали выцарапывать из нас признание. Само собой, оптимизм обоих преподов был напрасным.
– Мы все равно вычислим негодника, так что лучше признавайтесь, не удлиняйте дистанцию, – повторял Грегсон.
– У этого нашли больше двадцати фунтов, – известил Шарлей, буксируя за ухо гориллу из комнаты «Б» по кличке Конопля.
– Зачем вам столько денег, мистер Кемпторн? Где вы их взяли? – потребовал ответа Грегсон.
– Мать прислала, – заявил Конопля, хотя, если это было так, то его мамаша слабовато оформила материально-техническую базу, потому что насобирала для сына одну мелочь.
– Нашлись ли деньги у других джентльменов,, мистер Фодерингей?-спросил Грегсон.
– Всего несколько пенсов, – ответил Фодерингштайн.
– Что ж, можем считать, что тайна раскрыта, – заключил Грегсон. – Ступайте к моему кабинету, мистер Кемпторн, и ждите наказания.
– Но я ничего не сделал, – запротестовал Конопля, хотя злорадные взгляды его соседей по комнате свидетельствовали об обратном.
– Комната № 3, вы следующие. Мистер Фодерингей, пожалуйста, сопроводите джентльменов, – сказал Грегсон и вдогонку велел Фодерингштайну проверить решетку на окне. – Посмотрите, можно ли ее починить.
Обитатели комнаты «Д» не отрывали взглядов от Грегсона, а Грегсон буравил глазами нас. Остались только мы, и это означало одно из двух: либо он делал проверку по алфавиту, либо точно знал виновных и просто оттягивал расправу.
Трамвай нервничал сильнее, чем мы с Крысой вместе взятые. Он украдкой поглядывал на часы и грыз ногти. Мне стало любопытно, из-за чего он дергается, и я решил проверить догадку.
– Эй, Грегсон, а что, если у нас куча денег, но они не имеют отношения к продаже видака? – дерзко спросил я, для приличия вскинув руку.
– Вы хотели сказать, извините, мистер Грегсон, а что, если у нас куча денег, но они не имеют отношения к продаже видеомагнитофона? – уточнил он.
– Ну, или так.
Трамвай обернулся в мою сторону и прищурился, подтверждая, что мой компас четко показывает на север, а не на крупную магнитную фабрику в соседнем городке.
– Если вы сумеете убедить меня, что эти деньги не связаны с продажей украденного видеомагнитофона, то вас не накажут. Даю слово.
– Отлично, – промолвил я, повернулся к Трамваю и многозначительно кивнул, рассчитывая, что он сделает то же самое, но ответного кивка почему-то не последовало.
– Должен вас предупредить, деньги мы в любом случае конфискуем, – прибавил Грегсон.
– Почему? – вскинулись все.
– С целью покрыть недостающие восемьдесят фунтов, которые мистер Шарп истратил на выкуп видеомагнитофона. Я уже говорил вам, парни, мы не собираемся оплачивать расходы из своего кармана, это ваша забота. Так что, если окажетесь на мели, разбирайтесь с тем, кто украл школьное имущество.
Блин, тактика этого хитрого засранца вызвала мое искреннее восхищение. Разделяй и властвуй, а грязную работенку за тебя пусть сделает кто-то другой. Хренов ловкач оказался умнее, чем я предполагал.
Фодерингштайн вернулся с ребятами из комнаты № 3 и передал Грегсону пять фунтов тридцать пять пенсов. Едва те шагнули к своим партам, Грегсон поинтересовался, куда они направляются.
– На свои места, – удивился Шпала.
– Марш к моему кабинету, стоять там и ждать наказания! – скомандовал директор.
– Погодите, но мы ведь не крали ваш долбаный видак, – возмутился Неандерталец.
– Да, а мисс Говард сама подглядывала за собой через окошко. Я сказал, марш! – Грегсон махнул рукой, а потом обратился к нам: – Ну что, остались белые и пушистые?
– Как скажете, – пожал плечами я.
– Знаете что, мистер Фодерингей? Пожалуй, в эту комнату я поднимусь вместе с вами. Остальные свободны до завтрашнего дня. Можете поиграть в шарики на площадке, только не курите вблизи ограды, на виду у прохожих. Благодарю, джентльмены.
Я, Крыса, Четырехглазый, Трамвай и Бочка встали и вслед за Грегсоном и Фодерингштайном поплелись наверх. Грегсон потирал руки и самодовольно улыбался, поглядывая в мою сторону. Крыса посмотрел на меня, ожидая поддержки, я прижал палец к губам и угрожающе поднес кулак к его носу.
– Наверх, по хлеб насущный, а, мистер Банстед? – подначил Грегсон.
– Как скажете, – буркнул я.
Мы вошли в нашу комнату и остановились в дверях, а Фодерингштайн начал переворачивать все вверх дном. Он вытащил из шкафов ящики, вывалил на пол одежду, поддавая наши носки ногой, обшарил тумбочки, перетряхнул книги (ну хорошо, журналы) и не поленился отвернуть углы ковра. Потом неутомимо снял наволочки с подушек, взвихрил каждую простыню, перевернул каждый матрас и… и… и…
– А это еще что такое? – воскликнул он.
Наш Шерлок Холмс отступил в сторону, и все увидели, о чем он говорит. Под матрасом Бочки обнаружилось штук шестьдесят смятых оберток от конфет, пакетиков от чипсов и соленой соломки, которые мы с Крысой выудили из мусорных баков и с вечера заботливо припрятали в койку соседа. Грегсон подошел ближе, чтобы лучше рассмотреть картину, а потом все как по команде поглядели на Бочку.
Прежде чем тот успел раскрыть рот, я решил озвучить мои собственные выводы и воскликнул:
– Он спустил всё на сладости, прожорливый ублюдок! И где только взял деньги!..
Грегсон метнул на меня подозрительный взгляд, но тут подали голоса Крыса и Четырехглазый:
– Небось хавал всю ночь!
– Никому не предложил и кусочка!
– И где-то шлялся целый час!
– Наверное, это он спер видак!
Трамвай, который был не в теме, быстренько определил, откуда дует ветер, и тут же поднял свой парус.
– Точно! А знаете, я ведь, кажется, видел его на улице, – подыграл он, и судьба Бочки была решена.
– Нет, нет, не слушайте, сэр. Я ничего не брал! Эти уроды…
Однако Грегсон уже принял решение. Возможно, он и не поверил в наш маленький спектакль, но за неимением более серьезных улик против нас был вынужден принять подсунутого ему козла отпущения.
– Мистер Дикинс, ко мне в кабинет. Сию секунду!
– Я ничего не крал, клянусь, честное слово! Я ничего не сделал! – выл Бочка, и я почти уже начал испытывать сожаление (о том, что у меня нет с собой фотоаппарата).
– Сию секунду! – загремел Грегсон. В конце концов ему пришлось приказать Фодерингштайну, чтобы тот оттащил Бочку за шиворот.
– Что касается вас четверых, вопрос еще далеко не закрыт. Я продолжу обыск и, если потребуется, разберу эту комнату по досточке. Не сомневаюсь, здесь найдется еще кое-что.
Абсолютную уверенность Грегсон выражал зря: он ошибался, причем ошибался во весь рост, на все свои пять футов и одиннадцать дюймов, до самых кончиков волос. Вероятность обыска я чуял за милю, поэтому перед возвращением мы с Крысой спрятали наши денежки в пустую банку из-под «Пепси», которую зарыли в цветочной клумбе на школьном дворе. Грегсон пыхтел еще целых полчаса, но, разумеется, безуспешно. Я прислонился к дверному косяку и расплылся в одной из самых наглых своих ухмылок.
– Мистер Банстед, вы что, хотите изложить свои мысли по этому поводу?
– Как скажете, – равнодушно пожал плечами я.
9. Физическое воспитание
Черт его знает, чего застремался Трамвай. Причину, по которой он тогда чуть не сгрыз ногти, Грегсон так и не узнал. Может, Трамвай по натуре вечно ждал пендаля за какой-нибудь из своих многочисленных грешков. Жизнь, наверное, представлялась ему одним длинным проходом через пост охраны с карманами, полными краденых сосисок. С другой стороны, у каждого свои тараканы в голове.
Кстати, мне тоже по сей день неизвестно, что было на уме у Трамвая. Я приставал к нему с расспросами раз двадцать, но он упорно молчал. Опять же, если подумать, в жизни довольно часто бывает так, что ты не находишь ответов. Например, моя сестрица Джинни как-то не разговаривала со мной четыре недели кряду по одному ей известному поводу. Вероятно, если бы я поговорил с ней и заранее рассыпался в извинениях (непонятно за что), Джинни могла бы пролить свет на эту тайну, но, скажите, оно мне надо? Я ж не девчонка, в конце концов. Нет, для меня результат эмоциональных поединков на изнурение всегда заранее предрешен. Впрочем, я отвлекся.
Короче, Трамвай был себе на уме. Четырехглазый, Крыса и я – тоже. И Конопля из комнаты «Б», и все обитатели комнаты № 3. Исключением была только комната «А», в которой вроде бы никто ничего не затевал, но в школе, полной жуликов и пройдох, все знали, что и ребятки из комнаты «А» себе на уме, только пока умело это скрывают. Такова была вся школа, до последнего ученика. И мне это нравилось.
Взять хотя бы физкультуру. Да, даже в Гафине нам приходилось терпеть унизительный бег по кругу в спортивных трусах и подчиняться командам свистка, в который дул какой-то ублюдок. В данном случае в роли ублюдка выступал Фодерингштайн, который значился в школе учителем физического воспитания и каждый божий день дрючил нас на небольшом стадионе в конце улицы. Физкультуры нам досталось гораздо больше, чем ученикам обычной школы, и отмазаться от нее не удавалось никому, даже самым хреновым спортсменам. Бочка упросил мамашу написать записку с просьбой освободить его от уроков физического воспитания по причине слабого здоровья, но это закончилось физическим контактом между кулаком Фодерингштайна и скулой Бочки, а также первой медицинской помощью, которую оказала мисс Говард.
В командные игры мы почти не играли, в основном все сводилось к бесконечным кроссам и подтягиваниям.
– Вы обязаны быть в хорошей физической форме! – рычал Фодерингштайн. – Каждый должен уметь бегать!
Эту житейскую мудрость он декларировал перед нами много и часто, хотя я особо ему не верил. До сих пор я как-то не встречал взрослых людей, бегущих куда-либо сломя голову. Взрослый человек садится в машину и едет куда нужно. Футболисты, профессиональные бегуны и актеры в фильмах про войну – другое дело, ноги в руки – и вперед, но я не собирался становиться ни одним, ни другим, ни третьим, так к чему мне умение бегать?
– На старт! – как правило, отвечал Фодерингштайн.
– А зачем нам подтягивания? – интересовался Трамвай.
– Потому что мне нравятся подтягивания, – следовал ответ преподавателя.
Вот так все и шло. Фодерингштайн не любил, когда ему задавали вопросы, поэтому после обеда нам приходилось бегать и подтягиваться на перекладине.
Разумеется, существовали определенные формы поощрения. Первый, кто пробежит шесть кругов по стадиону, освобождается от подтягиваний, а очередность прихода к финишу определяет очередность помывки в душе. Заметьте, горячей воды на всех не хватало. Где-то после двенадцатого человека водичка была уже чуть теплой. Прибежишь пятнадцатым, шестнадцатым и так далее, и в полной мере почувствуешь себя «моржом».
Стимулы срабатывали. Все, кто хотя бы раз попал под ледяной душ, начали бегать как миленькие. Конечно, все, кроме Бочки. У этого неповоротливого экскаватора не было никаких шансов даже на прохладную воду, и угрюмое пыхтение, с которым он трусил, тяжело переваливаясь с боку на бок, красноречиво свидетельствовало о том, как сильно Бочка ненавидит ежедневную пытку гипотермией.
Ближе к концу он обычно отставал от остальных на целый круг и частенько получал подзатыльник от более резвых бегунов. Однажды эта добрая традиция привела к инциденту с далеко идущими последствиями.
В тот день в лидеры вырвался Шпала. Он еще никогда не приходил первым и решил отпраздновать выход на финишную прямую, отвесив Бочке крепкую затрещину.
Очевидно, Бочка счел, что достаточно натерпелся, потому что молниеносно подставил Шпале подножку, и тот полетел вверх тормашками. Бочка принялся лупить обидчика ногами, и в конце концов оба сплелись в клубок и начали кататься по асфальту. Мы все сгрудились вокруг них, гоготом и свистом выражая свое одобрение, как это обычно делают подростки при виде дерущихся сверстников.
К восторженной публике не примкнул только Четырехглазый. Этот чокнутый нелюдим в полном одиночестве продолжил кросс и завершил его, добежав до того места, где стоял Фодерингштайн, метров за двадцать до финиша.
– Отлично, сынок, ты победил, – кивнул Фодерингштайн.
Услышав это, Шпала кубарем скатился с Бочки.
– Первым пришел я, я, а не он!
– Ничего подобного. Первым пришел вот этот джентльмен, – невозмутимо произнес Фодерингштайн.
– Неправда! Хрен кто бы меня догнал, если б не этот жирный козел! Он подставил мне подножку!
– Стало быть, первым пришли не вы, а мистер Ричардсон, не так ли?
– Вранье! Я должен был выиграть! Это все из-за него!
– Должен был выиграть, но не выиграл, – пожал плечами Фодерингштайн и поделился с нами еще несколькими крупицами своего опыта: – В жизни то и дело кто-то кого-то подставляет. Старайтесь избегать подобных ситуаций. Где находится турник, показывать не буду. Мистер Ричардсон, на сегодня вы освобождены от подтягиваний.
Так все и началось. Не имело значения, каким образом ты побеждал в кроссе, главное – ты побеждал. Все хлюпики и доходяги, которые ни за что бы не победили в честной борьбе, вдруг получили шанс на выигрыш. Разрешено было все: ставить подножки, толкаться, пихаться, сбивать с ног, топтать друг дружку, хватать за одежду, лягаться, кусаться и применять проверенную, безотказную, а главное, честную штуку – повиснуть на лодыжке соперника. Бегать стало интереснее.
Бочка на полную катушку воспользовался случаем. Будучи самым жирным и медлительным куском дерьма в школе, который всегда приходил последним, он решил извлечь выгоду из того, на что мог повлиять, а именно на исход кросса. Вечно отстающий Бочка являл собой крупное препятствие, которое требовалось обойти, и как только он признал свое положение, так сразу же бросил все попытки пробиться в авангард. Соответственно, когда лидирующие бегуны приближались к нему, обходя на круг, он начинал прибавлять ходу. Марафонец из Бочки был никудышный, но на дистанции в три-четыре метра он вполне мог рвануть, как питбуль, выпущенный из гаубицы.
Поначалу он «убирал» только тех, кто ему не нравился (в том числе, так и норовил зацепить меня) и старался помешать самым быстрым бегунам, таким как Шпала, Рыжий, Тормоз, Трамвай, Конопля и Котлета из комнаты «А». Кто-либо из них выходил в лидеры каждый день, а Бочка регулярно пытался лишить их законной победы. Чаще других доставалось Трамваю – может, просто потому, что они с Бочкой делили одну комнату и Бочка его не любил. Для разнообразия жирняга нередко выбирал объектом своего внимания Шпалу или Котлету: сбивал с ног, ставил подножки и не пропускал вперед, пока не пробегут все остальные. Бочка развлекался по полной программе, да и получалось это у него чертовски ловко.