вышел на перрон. На дворе уже чуть светало; розовел
восточный край неба; морозец обсушил землю. На
дальнем пути стоял поезд; шла посадка; у вагонов толпились
серые шинели. Их было так много, что казалось — поезд
не может их вместить; но вошли все до последнего
человека. Перрон опустел. Крикнул паровоз, и поезд пошел
на восток, на зарю, в будущее.
Через ^ва дня после этой встречи Коростелев приехал
в родной городок, к матери и бабке. Мать, Настасья
Петровна, пятнадцать лет работала в совхозе «Ясный
берег»; бабка хозяйничала дома. По приезде начался для
Коростелева новый, неожиданный этап жизни: его
назначили директором совхоза. Вызвали сначала в областной
центр, в трест, потом в Москву — и там инструктировали.
А когда он вернулся из Москвы, в райкоме партии был
новый секретарь, Иван Никитич Горельченко. В этом
громадном большелицем человеке с черными бровями и
с узелком шрама у виска Коростелев с первого взгляда
узнал своего ночного вокзального собеседника.
Коростелев не признался ему: зачем? Горельченко его не
узнавал — ну, и ладно. Не та была встреча, чтобы
напоминать о ней...
Под началом у Коростелева оказалось большое
хозяйство. Оно было порядком запущено в годы войны, когда
в совхозе размещались, помимо своих коров, стада,
эвакуированные из Ленинградской области. Корма
ухудшились; на скотных дворах было< тесно; животные болели,
удои снизились.
Мужчины ушли на фронт. Мужчин — трактористов,
скотников, полевых рабочих — заменили женщины и
подростки. Им пришлось положить много труда, чтобы в
тяжелых военных условиях сохранить драгоценное,
любовно подобранное и взлелеянное стадо совхоза.
Совхоз создавался в первой пятилетке, в 1930 году.
Постройки ставились временные — деревянные, с
расчетом на то, чтобы заменить их через десять, двенадцать
лет. Для этой замены за год до войны начали свозить
в совхоз строительный материал. Старый маленький
кирпичный завод на территории совхоза расширили,
построили новые сушильные печи. Война отложила
строительные работы. К концу войны старые постройки
обветшали, пришли в негодность: для капитального ремонта
не было рук.
Чтобы совхоз укреплялся и рос, нужно было прежде
всего создать добрый запас хороших кормов и новые
помещения для скота. Без этого нельзя поднять удои,
нельзя победить болезни, нельзя растить здоровый
молодняк.
Когда Коростелев принимал бразды правления,
главный бухгалтер Лукьяныч сказал ему:
— Не затруднит ли вас, Дмитрий Корнеевич, съез-
днть со мной тут неподалеку в одно местечко? Не
пожалеете.
Лукьяныч знал Коростелева давно, мальчишкой,
Митькой, но теперь держался с ним очень корректно.
Коростелев поехал. Тося Алмазова с трудом вела
машину по нерасчищенной дороге. Мелкой сеткой летел
снег на безлюдные поля.
— Куда мы? — спросил Коростелев.
— Имейте терпение.
Миновали вторую ферму, оставили в стороне и
третью. Завиднелись в летящей белой мгле большие
строения, плоские, без окон и дверей, крытые соломой и
снегом.
— Стоп. Вылезли, Дмитрий Корнеевич.
Оставив машину на дороге, пошли через поле
пешком. Строений было восемь, с боков они были
обставлены фанерными щитами и ржавыми листами старого
железа, подпертыми кольями. Лукьяныч выдернул пару
кольев; громыхнули, падая, железные листы; Коростелев
увидел аккуратным штабелем сложенный лес — материал
для стройки, отборный материал, чистое сокровище.
— Откуда это?
Жмурясь от снега и удовольствия, Лукьяныч
заложил отверстие железом, подпер кольями.
— Как откуда? Наше, совхоза «Ясный берег». В
сороковом и сорок первом завезено для нужд капитального
строительства. Пошли дальше.
И в других строениях был лес, заботливо сложенный.
— Боюсь, что сгнила половина.
— Не может быть. Для того и укрывали, чтобы
йе гнило. Как законсервировались наши планы — ну,
думаю, лес надо сберечь! Тут у нас когда-то пастбища
были, остались навесы, мы их использовали. Пришлось
попотеть: материал-то был разбросан по всем фермам,
с людьми плохо, с лошадьми плохо,— по ночам возили,
Дмитрий Корнеевич! Двойной был расчет: сберечь для
будущего строительства — раз; в случае, не дай бог,
прервался бы к нам Гитлер — мы бы это в момент
подожгли, чтоб ему не досталось,— два.
— И ничего не растащили?
— Охрану держал. Трудно было. Стояла охрана по
всей форме. Сам дежурил с винтовкой. В совхозе
«Долинка», там за войну все стройматериалы разбазарили
на дрова. А мы сберегли. Принимайте.
— Это вы большое дело сделали, Лукьяныч.
— А вы думали.
Они возвращались к машине.
— В тресте знают?
— Большой был соблазн, Дмитрий Корнеевич, не
сообщать. Списать, и все! — как списали в «Долинке». Кто
взыщет? А с другой стороны — как же я при
инвентаризации утаю такое количество материалов,— это
получается государственное преступление, а я не люблю,
когда пахнет преступлением. Я люблю провести законно.
— Пожалуй, трест будет резать нам сметы на
стройматериалы, зная, что у нас есть запас.
— Обязательно будет. Уже прирезал. Я заявил
Данилову, что протестую.
— А Данилов что?
— Данилов говорит: я «Долинке» увеличил, а вам
срезал, потому что у них нет, а вам на пять лет хватит.
— Нехватит на пять лет.
— И я сказал, что нехватит. А Данилов говорит:
война только недавно кончилась, будет вам и белка,
будет и свисток, а пока фонды небольшие, управляйтесь
в пределах плана. Железный мужик, его не
переговоришь.
— Железный,— подтвердил Коростелев. Он успел
рассмотреть Данилова, директора треста, пока тот его
инструктировал.
На обратном пути, в машине, Коростелев и Лукьяныч
обсуждали предстоящие строительные работы. Телят-
ники — в первую очередь телятники и родильные
отделения. Затем скотные дворы, конюшни, склады для
зерна.
— Гараж,— обернувшись, сказала Тося.— Хоть какой,
хоть плохонький. А то курам на смех — становлю
машину в конюшне между лошадьми.
-~ Мечты-мечты, где ваша сладость!—сказал Лукья-
ныч.—Всё спланировали, и даже гараж, а работники?
В строительной бригаде совхоза были главным
образом подростки пятнадцати, шестнадцати лет. Они делали
ремонт—чинили полы да рамы, заменяли сгнившие
доски новыми, красили крыши. Строителей со стажем было
мало, а человека, который мог бы руководить
строительством, и вовсе не было.
— Придут работники,— сказал Коростелев.— Не раз-
Еодите пессимизм. Когда есть стоящая работа, найдутся
и работники, не могут не найтись.
Первая мирная весна после четырех военных весен.
Первая весна новой пятилетки. Ее встречали радостно и
дружно.
Много людей собралось в кабинете Горельченко.
Отчитываться о подготовке к севу пришли председатели
колхозов, заведующий опытной станцией и Коростелев.
Возле Коростелева сидел Бекишев, секретарь партбюро
совхоза, спокойный немногословный человек, к которому
Коростелев с первого дня почувствовал расположение.
И раньше Коростелева иногда вызывали на заседания
бюро райкома, но ему казалось там неинтересно. Он
неохотно отрывался от своих занятий и шел заседать.
Сидел, думал о своем и не понимал, зачем его вызвали.
— Желаете высказаться? — спрашивал Горельченко.
Коростелев отвечал:
— Да нет, я не особенно в курсе.,.
Горельченко кивал, как будто соглашался, что Коро-
стелев не в курсе.
Сейчас Коростелеву было интересно, потому что ему
самому предстояло докладывать.
— Товарищи,— начал он, разложив на красной
скатерти листки с цифрами.— Совхоз начинает сеять через
два дня, и вот с чем мы приходим к севу.
Он рассказал, что весь инвентарь подготовлен еще
с зимы — от тракторов до силосорезок. Семена очищены
и протравлены. Рассказал, как шаг за шагом шли
навстречу весне — раскидывали снежные наметы, чтобы
поля равномерно•пропитались водой, удаляли ледяную
корку с озимых, подкармливали озимые минеральными
удобрениями, лущили и пахали поля, не вспаханные
осенью.
— Вопрос о кормах, товарищи, это вопрос жизни
совхоза. Без концентратов невозможны те высокие удои,
которыми блистал совхоз до войны. В этом году мы
вернулись к научному севообороту, мы используем все наши
земли и стараемся взять от земли все, что она может
дать. Вот как мы готовили поля под турнепс: осенью
вспахали их под зябь на глубину двадцать пять
сантиметров, весной пробороновали зябь, перепахали и снова
пробороновали; и на каждый гектар внесли сорок тонн
навоза. Вико-овес и горохо-овес будем сеять в четыре
срока, чтобы все лето подкармливать скот молодой
травой, богатой белком.
Во всем этом, товарищи, нет отдельной заслуги
отдельного человека, ни агронома, хотя агроном у нас
очень хороший, ни тем более моей, потому что я в
совхозе без году недели... Общее желание к работе и общая
заслуга. Доярка ли, конторщица ли,— брала лопату и
"шла раскидывать снег, с охотой и старанием, во всякую
погоду. И как раз в этот момент, когда я здесь
отчитываюсь перед вами, наши люди работают на субботнике —
расчищают луга. Выкорчевывают кустарники, срезают
кочки, в заболоченных низинах роют канавы, чтобы
отвести воду. Теперь до самой речки пройдет сенокосилка,
сено будет убрано во-время, быстро. Подробнее о
работе с людьми скажет товарищ Бекишев.
У Бекишева на скуластом обветренном лице
проступают розовые пятна, когда он начинает говорить. Только
по этим пятнам можно догадаться, что Бекишев
волнуется, других признаков нет: говорит он ровным
голосом, без коростелевского красноречия. Он убежден, что
слова его правильны и дельны, но стесняется говорить
пространно, не считает возможным отнимать много
времени у этих занятых людей, которым еще столько
докладов предстоит выслушать сегодня. Ему недостает
горячей и простодушной веры Коростелева в то, что все
происходящее в совхозе, до последних мелочей, должно быть
интересно всем на свете так же, как ему самому.
О себе никогда Бекишев не говорит. Сколько бы труда
он ни вложил в какое-либо дело, со стороны кажется,
что это дело сделалось само или усилиями других
людей,— до того незаметно, в тени, держится Бекишев.
И сейчас он рассказывает о соревновании доярок так,
словно не он организовал это соревнование, а кто-то
другой. Рассказывает о том, что Настасья Петровна
Коростелева, знатная телятница совхоза, взялась учить
молодых девушек своей профессии,— словно не он поставил
на партбюро вопрос о прикреплении молодежи к
опытным специалистам. Он говорит, что с подготовкой
кадров дело поставлено плохо: две комсомолки посланы на
курсы ветеринарных фельдшеров, трое подростков
обучаются каменщицкому делу,— это всё, говорит Бекишев,
а это капля в море. И нужна вся опытность собравшихся
здесь людей, чтобы сквозь эти скупые слова разглядеть,
как много сделал за короткое время молодой партработ-
ник Бекишев.
— Вопросы есть?—спросил Горельченко.
Вопросов не было. Подождав, Горельченко сказал:
— Доложите коротенько, товарищ Коростелев, об
общем состоянии совхоза и, в частности, о ваших
строительных планах.
Коростелев достал из нагрудного кармана новые
листочки и стал докладывать. Обнаружил отличное знание
постановления ЦК о животноводстве, приводил цифры,
напамять называл лучших коров — Брильянтовая, Нега,
Мушка, Печальница... Он знал каждую: сколько молока
она дает, и какое принесла потомство, и какое
соцобязательство принято дояркой, обслуживающей эту корову...
Люди улыбались доброжелательно, и это
доброжелательство — Коростелев чувствовал — относилось не только
к совхозу, но и к нему, молодому руководителю.
Нужно ставить новые постройки для скота.
Лесоматериал есть, теперь задача — пустить полным ходом
кирпичный завод, выработать столько-то штук кирпича
и употребить его на такие-то первоочередные строения.
— У меня вопрос,— нервно сказала заведующая рай-
оио.— Учел ли товарищ Коростелев то количество
кирпича, которое требуется для школы, строящейся на
территории совхоза?
(Школу заложили до войны, этим летом, по плану, ее
надлежало достроить.)
Нет, Коростелев не учел этого количества.
— Как же так? — сказала заведующая районе
— Вопрос,— сказал председатель райисполкома.—
Учли ли вы, что ваш завод наиболее мощный в районе и
что до войны мы всегда были вашими заказчиками?
Нет, Коростелев и этого не учел.
— До войны,— сказал он,— совхозу не требовалось
столько кирпича, поэтому он мог принимать посторонние
заказы.
— До войны и нам не требовалось столько кирпича...
Председатель колхоза имени Чкалова надел очки и
стал что-то писать в блокноте.
— На заводе людей нехватает,— сказал Коросте-
лев,— мы еще думаем, где людей взять; как мы можем
принимать заказы?
— Вы говорили о том времени, когда люди будут.
И тогда мы придем с заказами. Учтите.
— Позвольте мне,— сказал председатель колхоза
имени Чкалова.
Он встал. На заседаниях он всегда говорил стоя,
хотя ему это нелегко,— вместо левой ноги у него протез.
Коренастый, крепкий, как дуб, уже немолодой человек, о
котором председатели других колхозов говорят, что
«чкаловский на своей деревяшке всех обскачет».
— Кирпич, товарищи,— сказал он,— всем 'нужен, он
и нам нужен, колхозу имени Чкалова. У нас, конечно,
свой завод предусмотрен планом, но мы еще только
пробуем почвы и ищем место, а кирпич нам, то есть, вот как
нужен. Я имею к товарищу Коростелеву деловое
предложение. Ваше, товарищ Коростелев, оборудование, наша
рабочая сила,— вам кирпичик и нам кирпичик, и району
кирпичик, и так на текущий год мы выйдем из
положения, а то ведь, товарищи, действительно, что кирпич
каждому нужен.
— А на хозяйстве не отразится,— спросил Горель-
ченко,— если в разгар сезона вы отор,вете людей от
земли и пошлете на завод?
— Нет, Иван Никитич, у нас так не делается, чтобы
отразилось. Я вам потом подробно изложу расстановку
сил... И к тому же наши люди, подучившись на ихнем
заводе, будут впоследствии на своем собственном 'заводе
как основные кадры,— тут тоже расчет.
— Что ж,— сказал Коростелев,— меня это устраивает.
— Золотые слеша! — сказал чкаловский
председатель.— Совместно преодолеем трудность.
Председатели других колхозов сидели в
задумчивости. «Опять обскакал!» было написано на их грустных
лицах.
— Несколько слов,— сказал Горельченко.
Он начал медленно; пальцы его водили по столу
спичечную коробочку, и взгляд был устремлен на
коробочку.
— Цыплят считают по осени; много еще предстоит
сделать товарищам из «Ясного берега». Во всяком
случае— начали хорошо. Мы все с удовлетворением
слушали хороший доклад о хорошей работе... Но то, что
здесь произошло сейчас попутно, — очень, товарищи,
поучительно. Товарищ Коростелев — молодой член партии,
вступил в партию в годы войны. В армии проявил себя
как хороший организатор. Партия доверила ему