Другие считали, что для любви паспортные данные
безразличны. Некоторые девушки высказались в том смысле, что
только молоденьких можно любить и только молоденькие
должны выходить замуж, а пожилая женщина должна
знать свое место. Пожилые возражали: еще что!.. Те же
девушки, когда стало известно, что жена Бекишева была
на фронте медсестрой, сочинили трогательную историю:
эта женщина спасла Бекишеву жизнь, он на ней женился
из благодарности. Так им этот брак казался понятнее, и
они примирились с ним.
Было замечено, что Бекишев с женой живут дружно,
всегда вместе бывают в кино, и когда идут вдвоем по
\лице, то она что-то ему рассказывает, смеясь и на ходу
заправляя под меховую шапочку свои пышные волосы, а
он слушает с улыбкой, и глаза у него блестят
по-особенному. Она поступила в городскую поликлинику и через
день ходила на дежурства, а в свободные дни стирала
белье, мыла пол в своей квартире, шила и стряпала —
работала не покладая рук. Это расположило к ней
поселковых женщин, они стали проведывать ее и заводить с нею
сердечные женские беседы. Но когда приходил Бекишев,
то гости уходили, потому что он садился заниматься: на
столе у него стопками лежали тетради и книги, и все
знали, что он заочный студент.
«Он средних способностей человек, — думал о нем Коро-
стелев, — звезд с неба не хватает, все ему трудом дается,
как и мне. Вон как живет: в шесть утра уже на ферме, а
уходит позже всех. И еще зачеты сдает. Работяга, и
честный, и толковый, очень нам подходящ в нашем деле», Себя
Коростелев тоже считал заурядным человеком, но это его
не огорчало: он был уверен, что при большом желании,
напрягши силы, человек самых средних способностей
может добиться чего угодно.
— Вы домой? — спросил Бекишев.
— Да.
— JI вас (немного провожу.
Он nonieii радом. Коростелев посмотрел на него искоса,
сверху вниз, — Бекишев был ростом ниже.
— Ну, вот что, — сказал Коростелев, — если у вас есть
что сказать по данному поводу, то я ©ас слушаю.
Бекишев взглянул серьезно.
— Я не понимаю вашей иронии.
— Я без иронии. И заранее знаю, что вы скажете.
— Я не собирался говорить вообще. Я думал — вы мне
скажете.
— Что скажу?
— За сегодняшний день не меньше двух десятков
человек подошли ко мне и спросили — куда увезли телку.
— Контроль?
— Да, если хотите — да. Коллективный контроль.
— Где же тогда начинается единоначалие?
— Единоначалие в том, что коллектив выполняет ваши
распоряжения, направленные к укреплению предприятия
и к выполнению общенародной задачи.
— Я делаю то, что подсказывает мне моя партийная
совесть.
— Не думаю, что ваша совесть сейчас вполне чиста.
Бекишев говорил очень спокойно, Коростелев — горя-
чась и сдерживая гнев.
— Что же вы предлагаете? Конкретно. Затребовать
телку обратно?
— Нет. Я думаю, это была бы вторая ошибка. Я бы
выступил перед рабочими и честно сознался в ошибке.
Чтобы они поняли, что ошибка произошла Ът... порыва, что ли,
от желания помочь. Это признание повысило бы сихмпатии
к вам и укрепило веру в вас.
— Если директор полностью несет ответственность за
предприятие, — может он управлять так, чтобы нигде, ни
в чем не проявилась его личная воля?
— Этого я не знаю. Никогда не был директором.
Думаю, что для коммуниста на первом месте долг,, а уже па
втором — его личная воля. Без этого ничего не было бы.
И партии не было бы.
— Партия — это добровольное объединение многих
воль во имя единой цели.
— И добровольное подчинение этих многих воль
единому партийному долгу.
Бекишев говорил убежденно. Глаза его заблестели,
лицо стало почти вдохновенным. «Ого! — подумал Коросте-
лев. — В тебе, оказывается, вон какой огонь!»
— Большой у нас с вами разговор получился, — сказал
Коростелев, — да по»вод для него больно мелкий. Не будем
поднимать эту телку на принципиальную высоту.
Бекишев улыбнулся.
— Сама по себе телка как телка, конечно, не стоит того,
чтобы поднимать ее на принципиальную высоту. Почему
волнуются люди? Потому чго речь идет о ценностях,
доверенных нашему коллективу.
Коросгелев остановился и взял Бекишева за плечи.
— Умный человек, — проще, проще. Речь идет именно
о телке. О представительнице зоологического мира,
понимаете? Четыре ноги и один хвост. Мы получили за нее
ровно столько рублей, сколько она стоит. Вчера в совхозе
родилось семнадцать телят, сегодня восемь. Всё. Вопрос
исчерпан. Честное слово, я спешу. Я эту ночь глаз не
сомкнул.
Он решительно попрощался с Бекишевым и направился
домой.
Тося Алмазова не вышла-таки сегодня на работу. Если
и завтра не выйдет — он отдаст ее под суд. Скоро все
сядут ему на голову. Время показать, что такое директор.
В ежовые рукавицы... А что касается телки, то о ней
поговорят и забудут. Подумаешь — злоба дня...
В кухне ждала его мать. Она только что пришла и
сидела на лавке в платке и ватнике, сложивши руки, как в
гостях. Он молча повесил шинель на гвоздь. Сейчас и
мать выскажется.
.— Так и будем теперь хозяйствовать?— спросила она.—
Что имеем, по людям раздадим, совхоз развалим?
Может, и Бральянтовую присватал кому, желающие
найдутся...
— Мама, спать хочу! — сказал Коростелев. —
Самокритику выдавайте на собрании.— И заперся в своей
комнате.
— Иннокентий Владимирович, — спросил он на другой
день, — вы отправили документы в Белоруссию?
— Нет, — ответил Иконников, — не отправил.
— Долго тянете. Надо отправить.
Иконников придвинул листок бумаги.
— Будьте добры, напишите распоряжение.
— Вам устного недостаточно?
— Слишком ответственно, Дмитрий Корнеевич. Без
письменного распоряжения не могу.
Коростелев взял перо и написал размашисто: «Тов.
Иконникову. Срочно. Перешлите документы телки «Аспа-
зия» в колхоз имени Сталина, БССР, как новому
владельцу. Адресовать на имя председателя тов. Гребки.
Коростелев».
— Укажите, пожалуйста, точно: область, район.
— Я же вам дал адрес.
— Здесь, здесь укажите.
Иконников проводил директора озабоченным взглядом.
Кто его знает, этого Гречку, может, он от министра
имеет разрешение. Уж наверно имеет какое-нибудь
разрешение, если отпустили ему телку, не обращаясь к
тресту. Не послать бумаги — могут выйти неприятности...
А если все-таки разрешения нет? Если директор
распорядился самовластно?
Ответственность, ответственность, всюду
ответственность. Никуда не уйти от нее. Сколько раз ему грозила
опасность быть назначенным на директорское место.
Директорское! Это же такая ответственность! Во время
войны, казалось, уже не отговориться, не вывернуться; уже
и броню ему исхлопотал трест, намереваясь посадить
директором в «Ясный берег». Выручила военная
конъюнктура: пригнали коров, вывезенных из Ленинградской
области; приехал директор эвакуированного совхоза,
властный старичок, который ни за что не хотел расстаться со
своей ответственной должностью. К взаимному
удовольствию, старичка оставили директором, а Иконникова
старшим зоотехником. Директор сначала относился к нему
настороженно, а потом убедился, что Иконников не
зарится на его место, и стал относиться вполне благосклонно...
Война кончилась, старичок уехал в Ленинградскую
область, довоенного директора «Ясного берега», после
демобилизации, забрали работать в министерство. Новый
директор, Коростелев, человек кипучий, ни на кого не
сваливает ответственности. За таким директором можно жить,
как за каменной стеной... Но вот нынешний случай: пойди
разберись, как поступить.
Будем рассуждать так: есть письменное распоряжение,
и я, человек подчиненный, обязан его выполнить.
А на всякий случай — не лишне одновременно поставить
в известность Данилова, директора треста.
«Уважаемый Иван Егорович! — пишет Иконников. —
Сегодня Д. К. Коростелев вручил мне следующую
записку...»
Он тщательно переписывает записку.
«Будучи вынужден исполнить это распоряжение,
считаю, однако, долгом довести его до Вашего сведения.
И. Иконников».
Вот так. Теперь, что бы ни было, с него не спросится.
Он чист и перед совхозным начальством и перед трестов-»-
ским.
Досадно, когда такого рода беспокойства нарушают
привычное течение дня.
Самую нелюбимую работу, составление рационов
(нелюбимую потому, что она наиболее ответственная),
Иконников всегда делает с утра. Легко было составлять
рационы до (Войны, когда кормов было в изобилии, склады
ломились от зерна, коровам задавались смеси концентратов,
состоявшие из семи, восьми различных компонентов...
Теперь, уж который год, концентраты выписываются только
лучшим коровам, и то <в ничтожных сравнительно
количествах. Основные корма — сено, солома, корееллоды,
силос. Особенно трудно весной: корнеплоды съедены,
солома осталась только пшеничная, непитательная. Вот тут и
комбинируй.
С рационами покончено. Посветлев лицом, Иконников
открывает свои любимые графленые книги.
Это книги учета. Медленно, смакуя, он записывает в них
цифры удоев и жирности, номера и клички животных,
промеры, сведения о породе и генерации и тому подобные
вещи.
Приезжают (представители из треста, из министерства.
Им нравится старший зоотехник, о.ни привыкли видеть его
на этом месте, у него учет на высоте, немногие хозяйства
могут похвастать таким учетом. Он открывает книги и,
многозначительно подняв брови, сообщает последние
данные о поголовье, удое и племенной работе.
И из уст в уста передается легенда о прекрасном
работнике, совхозном летописце, -которым следует дорожить.
Ну, а когда и с записями кончено, можно развлечься
чело-веку — развлечься, так сказать, в рамках своей
служебной деятельности: придумать еще несколько кличек
для животных. В прошлом году Иконников подбирал
клички на букву «а», в этом году подбирает на «р».
Перед Иконниковым раскрыт словарь. Длинным ^>елым
пальцем левой руки, прямым и сплющенным, как линейка,
Иконников ведет по столбцам сверху вниз, выбирая слова,
которые ему нравятся. В правой руке у него
карандаш.
— Речитатив, — шепчет он, шевеля правильно
вырезанными губами. — Ривьера. Рокамболь. (Ха-ха, это
недурно — назвать бычка Рокамболем.) Ромашка. Рона.
Родится телочка, родится завтра, послезавтра или через
месяц, а ей уж и кличка приготовлена.
— Где Рода?.. Рона. Ромашка. Телка Ромашка.
Ромашка, дочь Рокамболя и Роны. Ха-ха!.. Рулетка. Русалка...
И никакой ответственности, и никто не спросит, почему
Рулетка, почему Русалка; и мирно горит казенная лампа
под зеленым абажуром.
Как и предвидел Коростелев, историю с Аспазией скоро
забыли. Правда, на производственном совещании здорово
покрыли директора, но его на этом совещании не было:
уехал на третью ферму смотреть парники. А потом
внимание людей отвлекли другие события. По всем бригадам
начался сев, продолжался массовый расплод коров, овец,
свиней, разбивали скот на гурты перед выводом на
пастбища, пришла новая электропередвижка для кирпично-го
завода, Брильянтовая разрешилась двойней... Начисто
забыта была Аспазия.
Однажды приехал Коростелев с поля — ему сказали, что
звонил Данилов, хотел говорить с ним лично, будет
звонить еще. Коростелев подождал, звонка в этот день не
было, а назавтра, когда Данилов позволил, Короетелева
в конторе опять не оказалось. Дня через два пришла
телеграмма: «Каком основании продана телка Аспазия
представьте объяснения Данилов». Коростелев заперся в каби-
нете и четыре часа в поте лица сочинял докладную
записку. Отправил заказной почтой, еще часа два
понервничал, а потом все забыл, увлеченный потоком горячих
весенних дней.
Отсеялись в сроки, по календарю, но с парами
провозились до июня. Тем временем обозначились зеленые рядки
на свекловичных и турнепсовых полях, взошел
подсолнух — иди, ухаживай, прореживай, рыхли землю!
После первомайских праздников пришли люди из
колхоза имени Чкалова, и полным ходом начал работать
кирпичный за:вод: кирпичик вам, кирпичик нам, кирпичик
району... На третьей ферме стригли овец, в садах дымили
костры — горели гусеничные гнезда, снятые с деревьев, на
речке стучали топорами плотники — чинили мост,
торопясь чинили мост: скоро по этому мосту совхозное стадо
пойдет на луга.
Вышел окот на луга, а в оставленных на лето скотных
дворах Бекишев и веттехник Толя затеяли генеральную
дезинфекцию: полы и кормушки выносились на солнце,
очищались, обмывались раствором хлорной извести.
Скотник Степан Степаныч взял плужок и перепахал
площадки между дворами. Давно прошли холода и заморозки,
все зеленело, пело, цвело, от соленого пота взмокала
рубаха.
Грянула жара. Где ж дожди? Нет дождей. Сначала
глухо, потом громче и громче пошли разговоры о засухе.
Кто-то получил письмо из Одесщины: там все погорело,
и поля, и огороды. У кого-то сродники в Молдавии: хоть бы
дождинка, пишут, упала с неба!
— А у нас подсолнух — видела? — два листочка
раскрыл, а больше не может.
— Давеча копнул я землю — она вот на такую толщу
сухая...
Коростелев всегда спал крепко, а тут — и на войне этого
не было — стал вдруг просыпаться среди ночи — лоб в
поту.
На каждое облачко глядел с надеждой. Но проплывало
облачко, и опять сияющая, безжалостная синь от края до
края. Только заливным лугам на том берегу нипочем: по
пояс поднялись травы. На зеленых пастбищах беспечно
пасутся коровы, радуясь вкусному обильному корму,
теплу, летней воле. Корова — что понимает...
Ночью Коростелев проснулся — по крыше постукивает
реденько: тук... тук... тук... Дождик?! Прыжком с
постели— к окну, высунул руку: дождик!! Лег и лежал с
открытыми глазами, с нетерпеливо бьющимся сердцем, — да
не постукивай ты через час по капле, как больной,
возьмись по-хорошему!.. Незаметно заснул. Проснулся утром—
барабанит во-всю! За окошком серо, мо-кро, двор в
лужах— то, что надо!
Счастливый, бежал под проливным дождехМ к "поселку.
И в поселке радость, веселые лица, возбужденно звенят
голоса. Женщины подставляют под желоба ведра,
ребятишки босиком бегают по лужам.
— Ну! — говорят люди. — Конец засухе. С нас
началось, от нас во все стороны пойдут дожди. Да, а что вы
думаете? Уже один раз было так в старое время, вот
только не припомнить, в котором году. Так же от нас во все
края пошло дождить, и не было засухи.
Ах, как хочется верить, что не пропали наши труды, не
поруганы наши надежды, что богатый соберем урожай,
что доверху и через верх будут наполнены хлебом все
житницы на советской земле!
Дождь прошел, и его проводили благодарным словом.
Опять засияло солнышко и настали погожие дни.
Пора сенокоса.
Сенокосилки идут по лугам, и травы ложатся волнами,
благоухая. Доброе сено будет в этом году. Добрая
машина сенокосилка, без нее как бы мы управились со своими