Впрочем, самому Гийнару явно не было никакого дела до его ненависти. Он почти не разговаривал с Инди - кроме случаев, когда делал замечания насчёт платка или ещё что-нибудь в том же духе. На ночь им ставили палатку - одну на двоих. На земле расстилали толстые одеяла, на расстоянии локтя друг от друга. Возле палатки ставили караульного стража. Цепей с Инди не снимали даже на ночь, и если среди ночи ему вдруг хотелось по нужде, он должен был разбудить евнуха и попроситься - иначе его не выпустили бы из палатки. Но он скорее бы умер, чем прикоснулся первый к дряблой, пухлой руке человека, негромко храпевшего с ним рядом, той самой руке, что убила Эльдина. Поэтому он всегда терпел до утра, зачастую не в силах сомкнуть глаз, ловя взглядом скупые отблески звёзд в ветровой отдушине шатра.
Путешествие длилось более двух недель. Инди прикинул, что он теперь примерно в шестистах милях от Ильбиана - невероятно, невообразимо далеко. Однообразные дни и ночи среди пустыни слились в одно и тянулись, казалось, бесконечно - так, что всё, что было до них: море, пираты, торг в Ильбиане, Арджин, старый Язиль, мягкие руки Эльдина - всё казалось теперь тягучим, полузабытым сном. Но и впереди был тоже сон, столь же, а может, и ещё более тяжкий. Инди мало ел, и только когда его заставляли, почти перестал разговаривать - да и не было случая, потому что с ним никто не заговаривал первым. Он только смотрел и смотрел в неизменную пыльную даль, до тех пор, пока в ней вдруг не стали вырисовываться очертания чего-то большого, сперва показавшиеся ему миражом или плодом его собственного бреда.
После девятнадцати дней пути они прибыли в княжество Ихтаналь.
Его действительно нет на большинстве общефарийских карт. Оно чересчур далеко, и люди там чересчур своенравны и слишком неприхотливы - всё, что им нужно, они изготавливают на месте, поэтому Ихтаналь почти не торгует с другими землями Фарии. Само княжество представляло из себя два десятка деревушек, разбросанных по небольшому клочку земли, способной родить хоть что-то кроме колючек и перекати-поля. В основном здесь выращивали хлопок, потому все здесь - от последнего нищего до царедворцев паши - ходили преимущественно в хлопке, отличавшемся лишь вышивкой и расцветкой. Хлопок же ихтанальцы вывозили на продажу в соседнее княжество, где выменивали его на специи, вино и дерево. Утварь и украшения здесь делали из стекла, ибо чего-чего, а песка было вдосталь.
И ещё чего было вдосталь - так это воинов. Земли, ныне подвластные Бадияру-паше, некогда были населены агрессивными и злобными племенами кочевников, убивавших или угонявших в рабство всех, кто ступал на землю, которую они считали своей. Первый паша Ихтаналя, пожелавший осесть здесь и выращивать хлопок, столкнулся с ними на заре своего правления. Он быстро понял, что без сильной армии с таким врагом не справиться. И он создал армию. Ныне войны с кочевниками остались в далёком прошлом, да и сами кочевники ушли на север, подальше от Ихтаналя - но и теперь, видимо, по старой памяти ихтанальцы готовы были стереть в порошок каждого, в ком мыслили себе врага. Многие столетия жизни в постоянной войне сделали этот народ суровым и безжалостным. Убей или будешь убит, захвати или будешь захвачен, сделай всех недругов своими рабами - или сам превратишься в раба. Так они рассуждали, и это сделало их сердца жёсткими, как песок, по которому они ходили, а совесть летучей и невесомой, как хлопковый пух. На одного мирного жителя в Ихтанале приходилось по двое воинов и по одному шимрану - так говорили, и даже если это было преувеличением, то не столь уж сильным.
Всё это Инди узнал много позже, а в тот день, когда перед ним выросли стены ихтанальской столицы, лишь смотрел, как они приближаются, для того, чтоб навсегда его поглотить. В Ихтанале не было ни вычурной роскоши, ни жестокого легкомыслия Ильбиана - это был небольшой, тёмный, угрюмый город с домами из необожжённого кирпича, с уродливыми колодцами вместо фонтанов и бледными кустиками, жавшимися к камням, вместо раскидистых пальм и стройных кипарисов. Здесь было плохо с водой, поэтому болезни и смрад держали город в цепких лапах, обминая, и то не повсеместно, лишь квартал богачей и, конечно, дворец паши, стоящий в самом центре столицы и огороженный тройным рядом высоких зубчатых стен.
В этот-то дворец и направился караван Гийнар-бея, дабы возвестить своего господина о полном исполнении его воли.
В тот день они встали до рассвета, а в город пришли на вечерней заре, так что Инди измучился настолько, что даже оглядеться не мог как следует. У первых ворот дворца караван распался: воины пошли в одну сторону, слуги во главе с Гийнаром - в другую. Инди они повели с собой - за вторую, потом за третью стену, где совсем не было хозяйственных построек и стоял лишь огромный, беспорядочно построенный дом со множеством входов, главный из которых венчала крутая мраморная лестница. Позже Инди узнал, что мрамор для этой лестницы в давние времена возили на спинах рабов из далёкой каменоломни, и не менее тысячи их погибло во время этого перехода, так что дворец Бадияра в буквальном смысле зиждился на костях. Но это тоже потом, а пока его провели в одну из частей этого огромного дома, огороженную деревянной изгородью, у калитки в которой стояли двое стражей. Внутри оказалось темно и прохладно - это было как благословение после палящего и слепящего дня, оставшегося позади. Инди отвели в маленькую тесную комнатку - как он потом узнал, в ней жили рабы, обслуживающие гарем паши; сегодняшнюю ночь ему предстояло провести здесь. С него сняли цепи и тяжёлые одежды, наконец позволив вдохнуть полной грудью, покормили, отвели на низкую лежанку в углу комнаты и велели спать. И он в самом деле уснул, как убитый, и спал в ту ночь крепко и беспробудно. Ему снился Эльдин.
Утром его разбудило чувство лёгкости. Инди сел в постели, сонно моргая, и не сразу понял, чем оно вызвало. Странно, как быстро тело привыкает к цепям - без них он чувствовал себя теперь непривычно, как будто голым. В комнате он был один, поэтому ещё немного посидел на лежанке, протирая глаза. И уже когда собирался встать, низкая деревянная дверь открылась, и в комнату вошёл человек.
Инди взглянул на него - и онемел.
Это был юноша, почти мальчик, лет семнадцати с виду. Он был высоким, стройным и тонким, и облегающие одежды выгодно подчёркивали его безупречно сложенное, грациозное тело. Но не тело его привлекало взгляд - а лицо. Оно было таким невыразимо, почти пугающе прекрасным, что у Инди перехватило дыхание. Он не знал, что люди бывают такими: тонкие, точёные черты юноши были слишком идеальны для живого человека - настолько, что он походил на фарфоровую куклу. Сходства добавляла кожа молочной, слепящей белизны - Инди никогда не видел таких белокожих людей, а здесь, в Фарии, светлая кожа вообще была огромной редкостью. Однако самым удивительным в нём были, при этой фарфоровой бледности и изяществе черт, волосы и глаза. Спереди на плечи ему ложились чёрные, как смола, очень длинные пряди, спускавшиеся на грудь, сзади же волосы были подстрижены коротко и ярко блестели даже в сумрачном свету комнатки. А когда Инди взглянул ему в глаза, то и вовсе обомлел - они были ярко-синими, цвета того самого моря, которого ни один из них уже никогда не увидит, и почти болезненно выделялись на неподвижном, серьёзном, совершенно спокойном лице.
Нет, живой человек не мог быть настолько прекрасен. Инди молча смотрел, как юноша приближается к нему - и лишь когда тот, пройдя на середину комнаты, остановился, заметил под его ключицей, обнажённой вырезом туники, маленькую семиконечную звезду в треугольнике.
"Вот, значит, как это выглядит", - подумал Инди, невольно трогая клеймо у себя на шее. Прошло ещё несколько мгновений, прежде чем он осознал очевидное: это немыслимо прекрасное создание было таким же рабом, как и он.
Если юноша и заметил жест Инди, то ничем этого не выдал.
- Мне велено проводить тебя и помочь обустроиться, - сказал он чистым, высоким и звонким голосом. - Это приказ главного евнуха. Меня зовут Тхан.
- А меня Инди, - ответил тот, неловко поднимаясь. - Я...
- Нет, - не дослушав, сказал юноша, и Инди вздрогнул от холодной резкости, прорвавшейся в журчании его правильной, безупречно поставленной речи. - Твоё имя Аль-шерхин. Не знаю, как ты звался там, но здесь у тебя нет других имён.
Сказав это, он повернулся и покинул комнату - ему явно неприятно было в ней находиться. Инди в замешательстве смотрел ему вслед, потом, опомнившись, поспешно пошёл за ним. Мальчик без лишних слов двинулся вперёд, указывая дорогу. Инди шагал с ним рядом, вернее, чуть позади него, чувствуя ужасную растерянность и робость. Этот юноша был рабом, и, судя по его удивительной красоте, также принадлежал к гарему Бадияра-паши; они были в одинаковом положении, и всё же он вёл себя с Инди как с низшим, а не как с равным. Впрочем, Инди не знал - может, Тхан здесь на особом счету... Тхан... Какое странное имя. Инди напряг память - и вспомнил: на общефарийском оно означало "ворон". Имя? Или тоже прозвище, кличка - как Аль-шерхин?.. Спрашивать об этом, конечно, было не время - да Инди и не хотелось спрашивать. Теперь, когда он немного привык к поразительной красоте юноши, ослепившей его в первый миг, он ясно видел надменность, сквозившую в том, как он поджимал свои бледно-розовые губы, в лёгких взмахах его длинных, загнутых чёрных ресниц, когда он бросал на Инди беглый взгляд своих прекрасных глаз, сверкавших в полутьме, будто сапфиры чистейшей воды. Смотреть на него было больно, как на солнце - и чуточку, самую малость неприятно, как если бы он был чем-то обезображен. Странно, но - Инди внезапно понял это - его красота была так совершенна, что даже отталкивала, как нечто неестественное, несвойственное человеку.
- Нечего пялиться на меня, - коротко сказал Тхан, когда они прошли несколько галерей; слуги и стражи не обращали на них внимания - видимо, все они хорошо знали Тхана.
Инди вздрогнул и поспешно опустил глаза, не увидев, как губы его проводника тронула чуть заметная улыбка. Он ничего не сказал, и дальше они шли в молчании.
Пройдя через крыло, отданное нуждам челяди, мальчики оказались в небольшом доме, резко отличавшегося от только что покинутого ими помещения. Здесь тоже всюду стояла стража, но рабов совсем не было видно. В полной пустоте и тишине журчали многочисленные фонтанчики, бросая отблески на мозаичный пол и стены. Всё здесь было сделано из мрамора, разноцветной мозаики и позолоченного дерева, и потому разительно отличалось от уродливых домов в центре города. Это было красивое место - но то, каким оно было тихим и пустынным, почти зловещим, портило его привлекательность - так же, как портила внешность Тхана холодная надменность в его чертах.
- Что это за место? - не удержавшись, спросил Инди.
- Дом мальчиков. Помолчи. Мы уже почти пришли.
Инди подчинился. В самом деле - им осталось преодолеть всего два коридора, и перед ними открылся ещё один с тремя одинаковыми дверями. Тхан толкнул одну из них, и они беззвучно открылась внутрь.
- Ты будешь жить здесь. Можешь войти.
Он вошёл первым, и Инди не оставалось ничего иного, как последовать за ним.
Комнатка была маленькой, почти крошечной, и не так чтобы очень богатой. Небольшое узкое ложе с балдахином, заваленное подушками и покрывалами, ещё несколько подушек вокруг него - вот и всё.
- Купальня общая, - сказал Тхан, проходя к единственному окну и указывая через него вперёд. - Она с другой стороны дворика, вон там. Мыться надо каждый день, к чему бы ты там ни привык. Одежду тебе дадут, пока что временную - потом наш владыка решит, во что тебе одеваться, и сюда принесут сундук со всем необходимым. Пищу принимает каждый сам, в своей комнате. Рабы приносят еду трижды в день. Если тебе что-то нужно, подёргай вот это, - Тхан указал на красный шнур, свисающий у края кровати. - Принесут всё, что скажешь, но не требуй слишком много - наш владыка не любит излишеств. Днём можешь ходить свободно по всему дому - до той ажурной решётки, через которую мы вошли. Дальше неё тебя не пустят: там помещения рабов, и нам туда можно входить лишь по особому разрешению главного евнуха. На ночь ты обязан вернуться в комнату - если, конечно, тебя не потребует к себе наш владыка. Дверь запирать не станут, но Гийнар-бей часто наведывается с обходом - у него шаг тих, как у кота, и если он поймает тебя вне твоей комнаты ночью, ты будешь наказан. Если хочешь ещё что-то спросить, можешь ко мне обращаться. Если вопросов нет, я пойду - моя комната напротив твоей.
Всё это он проговорил ровным, бесстрастным, равнодушным голосом, словно повторяя заученную наизусть речь. Глаза его иногда обращались на Инди, но тут же вновь оставляли его, и Инди ни разу не успевал ответить на этот взгляд. Когда Тхан замолчал, он тоже молчал какое-то время, собираясь с мыслями. Вопросы? Конечно, у него была тысяча вопросов, но он не знал, с чего начать, и, кроме того, всё ещё немного стеснялся этого юноши, который держался с ним так странно.
В конце концов Инди открыл рот, сам не зная, какой из вопросов слетит с его языка.
- Ты давно здесь?
Тхан повернулся к нему. Его огромные, чуть раскосые глаза удивлённо приоткрылись, от чего стали ещё больше и как будто даже прекраснее.
- Тебе-то какое дело?
- Не знаю, - честно сказал Инди. - Я ничего не знаю. Меня везли сюда почти три недели... а до того...
- Как и любого из нас, - не моргнув, перебил Тхан. - Прибереги свои жалостливые истории для рабов, которые будут тебя вычёсывать - они такое любят. Кстати, на их месте я бы обрил тебя наголо, - с тенью презрения в голосе добавил он. - Твои волосы так спутались, что я не могу понять, какого они цвета.
Инди почувствовал, что краснеет - он сам не знал, от стыда или от злости. Да что себе, в конце концов, позволяет этот мальчишка?! Он тоже раб - значит, ничем не лучше Инди! Что с того, что он такой красивый, чистенький, ухоженный - разве Инди виноват в том, что выпало в последние недели на его долю? И этого-то красавчика, похоже, никогда не били по лицу кулаком, не пинали ногами по почкам - вон он какой весь беленький. Инди ему, должно быть, напоминает оборванца, выловленного с помойки. Грязный серый крысёныш... Инди ощутил, как стискивает кулаки.
- Почему ты так говоришь со мной? - с трудом выговорил он, изо всех сил пытаясь сохранить самообладание. - Я не сделал тебе ничего плохого. Я не хотел сюда попадать. Я вообще не понимаю, где я и что со мной происходит! Если ты только и можешь, что унижать меня, то уходи лучше. Мне ничего от тебя не надо.
Он выдохнул, замолчав, потом, резко отвернувшись, подошёл к окну и сел на пол. Он сидел, переводя дыхание, и мучительно вслушивался, ожидая услышать за спиной презрительное хмыканье и удаляющиеся шаги. Однако не услышал ни того, ни другого - ни единого звука. В конце концов Инди не выдержал и обернулся. Тхан стоял посреди комнаты, скрестив на груди свои тонкие изящные руки, оголённые до локтей, и смотрел на него с тенью лёгкого любопытства.
- Тебе будет трудно здесь, - сказал он, когда Инди встретился с ним глазами. - Ты чересчур живой.
И прежде, чем Инди успел задуматься, что значат эти слова, он подошёл и сел рядом, напротив, скрестив ноги так, как делали это многие фарийцы. Инди до сих пор не мог понять, как они могут так сидеть часами: его собственные ноги в этой позе моментально затекали.
- Ну, спрашивай, что хочешь, - сказал Тхан уже другим, лёгким и небрежным тоном. - Я постараюсь больше над тобой не насмехаться.
Инди развернулся к нему, с трудом сдерживая дрожь. Он отказывался признаться себе в том, что его тянет к этому юноше, так, как ни к кому никогда не тянуло. У него не было друзей, и он впервые видел перед собой человека, которому, несмотря ни на что, отчаянно хотел понравиться или хотя бы не оттолкнуть.
- Сколько вас... нас? - помедлив, спросил он наконец.
- Ты имеешь в виду, мальчиков Бадияра-паши? Сейчас - одиннадцать.
- Так много? - поразился Инди, и Тхан засмеялся серебристо и мелодично.