своих руках голову этого самого близкого ей тут, в немецком тылу, человека, погладить волосы, прижаться к
ним щекой. Как рада, что с ним ничего не случилось.
Андрей щелкнул крышкой часов, приложил их к уху, наклонил голову вправо, потом влево —
прислушался.
— Ну вот. Извольте, теперь пойдут. Если закапризничают, прошу заходить, еще посмотрим.
— Сколько с меня следует?
— Пять марок или пятьдесят рублей. Деньги одинаковые.
Мужчина достал бумажник, бросил на стекло прилавка марки, положил бумажник в карман, еще раз
осмотрел Таню снизу вверх и вышел из магазина.
Андрей покосился на окно, вынул лупу — с лица его мгновенно слетело выражение безразличия. Глаза
Андрея засветились радостью. Он протянул руки, хотел что-то сказать, но дверь открылась, вошел немецкий
унтер с солдатом. Андрей раскланялся с немцами.
— Давайте посмотрим, что можно с ними сделать, — сказал он, принимая маленькие часики от Тани.
Немцы подошли к витрине и начали рассматривать ее.
Андрей открыл крышку часов, опять вставил лупу в глаз, посмотрел в механизм, приложил часы к уху,
покачал.
— Сломалась ось маятника. Если хотите — оставьте. Завтра будут готовы.
— Хорошо. Я оставлю.
Немцы присматривались к девушке. Унтер отпустил похабную шутку по ее адресу. Солдат захохотал.
Андрей сделал вид, что не понял. Таня зло глянула на унтера и резко оборвала его на чистом немецком языке:
— Прикуси язык, болван!
Немцы опешили. Таня, не взглянув на Андрея, вышла из мастерской. Солдаты посмотрели вслед
девушке, потом друг на друга.
— Чем могу служить, господа? — спросил Андрей.
Немцы помялись, потом, наконец, поняли, что часовой мастер обращается к ним, и стали изъясняться,
перемешивая польские, украинские и русские слова. Андрей разводил руками и любезно произносил одно
слово:
— Гут, гут, гут.
Унтер выволок из кармана связку ручных и карманных часов.
— Марка, марка, — твердил он.
— Гут, гут, гут, — отвечал Андрей, принимая и осматривая часы…
Вечером Андрей и хозяйка дома Анна Константиновна сидели за столом, пили чай. Керосиновая лампа
тускло освещала белую скатерть и маленький самовар, бросала несмелые лучи на седую голову женщины. От
этого неяркого света морщинки, разбежавшиеся веером вокруг глаз, казались глубже.
Андрей смотрел на Анну Константиновну и вспоминал мать.
Любимая, добрая мама с ласковыми серыми глазами и такими же
седыми висками! Как редко в последние годы он виделся с ней! В
тот памятный день 1933 года, когда он, радостный, возбужденный,
примчался домой с дипломом инженера-механика, мать грустно
сказала:
— Ну вот, Андрюшенька, и уходишь ты от нас.
— Куда же я ухожу, мама? — засмеялся Андрей, не понимая
ее состояния. — Путевка — в Комсомольск-на-Амуре. Города пока
еще нет, но он будет. Далеко, говоришь? Ну, в наше время расстоя-
ния уж не расстояния. На самолете — долго ли? Сутки — и там, на
Амуре. Еще сутки — и дома.
Он обнял мать, отца — старого ленинградского часовщика,
расцеловал. Отец как будто развеселился, а мать была все такой же
грустной.
И правда, как он редко виделся с ними после этого. Приехал
он на Амур в самое “штурмовое” время. Города действительно это-
го не было. Стояли палатки, шалаши, землянки разные, по величине
— и на пятьдесят человек, и одиночные, вроде норы. Молодежь
вела борьбу с тайгой, с болотами. Народ прибывал большими пар-
тиями с каждым пароходом. Приближалась осень, за нею — холод-
ная зима, а жить негде. Поэтому главной задачей было — построить
как можно больше бараков и жилых домов. Работали день и ночь.
Андрей с жаром включился в дело. Забыв про диплом, он был
землекопом, потом плотником, делал ту работу, которая казалась на-
иболее важной для нарождающегося города.
Зимой он занялся изобретением простейших механизмов для облегчения труда строителей. А время
летело.
Потом стали строить завод. Тут уже нашлась Андрею работа по специальности. Ему не хватало дней, он
прихватывал и ночи, иногда и ночевал на заводе.
Прошел год, прошел другой. Поездку в отпуск, в Ленинград, он все откладывал.
Когда построили завод, надо было осваивать оборудование. Потом женился. Получил квартиру.
Появились новые заботы, и поездка к родителям опять отложилась. Уже незадолго до войны он неожиданно, как
специалист, получил командировку в Германию для закупки оборудования и тогда по пути погостил у стариков.
А когда, почти через год, возвращался обратно и снова был в Ленинграде, мать показалась ему очень
постаревшей, и что-то тревожно сжало его сердце… Это была их последняя встреча. Перед самой войной он
поехал в отпуск с женой и трехлетним сыном. Решили сначала погостить на Украине у родителей жены, а потом
уже заехать в Ленинград. И вот война. В один из первых дней во время бомбежки погибли жена и сын. Лишь
только охваченный горем Андрей успел Похоронить их, как немцы заняли пограничный городок Андрей ушел в
лес. где формировались первые партизанские отряды…
Потом, уже пробравшись к своим войскам и став разведчиком, он узнал, что мать не выдержала блокады,
умерла. Отец ушел с отрядом ополченцев, и где он, что с ним — неизвестно.
От этих воспоминаний Андрей погрустнел.
— Вам еще стаканчик? — предложила Анна Константиновна и улыбнулась одними глазами, как будто
подбадривая его.
— Пожалуйста, — ответил Андрей, подвигая стакан. Он заметил в ее глазах улыбку, и улыбка эта была
теплая, сочувственная.
Анна Константиновна налила чаю.
— Так какие связи у вас есть? — спросил Андрей, возвращаясь к прерванному разговору.
— Мне назвали двух человек, которые знают меня. Известны мне, конечно, многие люди, но меня знают
только двое.
— Кто эти люди?
— Надежные. Я ручаюсь за них, как за себя. Первая из них — Клава, молодая женщина, портниха, живет
на квартире у одной старушки.
— Она местная?
— Нет. Ее муж летчик, сама она из Горького. Перед войной мужа перевели сюда, и он вызвал ее к себе
Она приехала в начале июня сорок первого года Началась война. Муж улетел и не вернулся Клава перешла на
квартиру к этой старушке, стала принимать шитье. Ну и стала работать с нами. Работает она очень умело.
Второй человек — местный, старый машинист Ефим Окунь, от подпольного горкома. На железной дороге он
сейчас не работает, но всегда там бывает. Привык, говорит, к товарищам А товарищей у него надежных много.
Живет он один Старуха умерла в сорок втором году. Два сына — в Красной Армии. Ближайший помощник у
него комсомолка Ксения. Девушка эта, прямо вам скажу, бесстрашная. Через нее у нас поддерживается связь с
партизанами.
Анна Константиновна пригладила ладонями волосы, задумалась.
— Значит, вас знают только двое? — уточнил Андрей.
— Да. Только двое. Я считаю, что больше и не нужно.
— Правильно, — одобрил Андрей. — Если потребуется, я вам скажу, с кем следует познакомиться.
6.
…Муж Клавы. Борис, улетел на задание и не возвратился на свою базу Бои шли где-то недалеко
Авиационное соединение, в котором служил Борис, перебазировалось в другой район. В военный городок
прибыл майор с командой красноармейцев и несколькими автомашинами для эвакуации семей
военнослужащих. Началась суматоха. “Что делать?” — думала Клава. Она стояла в комнате и невидящими
глазами смотрела в окно. Что делать? Голова ее тяжелела от мыслей. Вот — Борис, он в кабине самолета, в
шлеме, в очках, она представляет его сжатые челюсти. Вспомнились мать — всегда добрая, ласковая, родной
город Горький. Часто бабушка восторженно говорила: “Вот какой красавец наш город-батюшка, Нижний-то!
Вот он какой! Лучше его на всей Волге нет!” А был он действительно прекрасным: какие заводы, жилые дома,
дворцы культуры, детские сады и парки появились в нем за последние годы!
Думала Клава, и мысли ее снова упрямо возвращались к вопросу: “Что же делать? Бежать домой? Мама,
наверное, собирает Колю и Мишу на фронт А я прикачу домой. Миша скажет: “Ну, что там, стреляют? А ты
пяточки смазала!” Что же делать? Уехать вместе со всеми в Ташкент? Правда, там тоже нужны будут люди. Буду
полушубки шить красноармейцам”.
За дверью раздался пронзительный визгливый голос соседки:
— Утюг, утюг не забудьте!
Кричала Антонина Львовна, жена майора. Вся взъерошенная, она влетела в комнату Клавы.
— Ты что же не собираешься? — прикрикнула она на Клаву.
— Я никуда не поеду.
— Как?!
— Так. Не поеду.
— Ты с ума сошла!
— Нет.
Соседка стояла, словно остолбенев. В комнату вошла ее дочь, высокая, полная девушка.
— И что вы, мама, панику наводите, — спокойно сказала она.
— У меня есть к вам просьба, — обратилась Клава к Антонине Львовне. — Вы здесь долго жили. Дайте
мне адрес, где бы я могла устроиться на квартиру.
— А вы идите к Ксении, которой вы недавно сшили платье. Помните, я привела ее к вам. Мы ведь с ней в
одном классе три года учились. Она хорошая, живет у бабушки. У них большой дом. Если бы мама позволила
остаться мне…
Антонина Львовна не дала дочери договорить. Она схватила ее за руку и вместе с нею выбежала из
комнаты.
И только в коридоре затих стук их каблуков, как к Клаве зашла другая соседка — Зина — в модном
платье и с завитыми локонами. Она повертелась перед зеркалом, поправила локоны и спросила:
— Скажи, Клавушка, а будут бросать бомбы и снаряды на наш город?
“Вечно она какая-то вертлявая. И муж ее Николай тоже вроде нее — шапка набекрень”, — подумала
Клава и ответила:
— Что это заинтересовали тебя бомбы?
— Если не будут бросать, то я останусь здесь. Я же смогу устроиться хорошо, — пропела Зина и ушла.
Клава взяла чемодан и пошла в город. В воздухе гудели немецкие самолеты. На улицах царила паника.
Клава забыла спросить адрес Ксении и сейчас зашла в первый попавшийся двор. Здесь она увидела маленькую
пожилую женщин ну, которая держала охапку одежды. Недалеко разорвалась бомба — качнулась земля,
засвистели осколки, воздух наполнился густой пылью. Женщина схватила перепуганную Клаву за руку и
увлекла в погреб.
От пережитого потрясения Клава заболела. Она часто теряла сознание, бредила. Ей виделись муж на
самолете, мать, родной город, Волга, красавица Волга! Она текла широкая, могучая, привольная, свободная. По
ночам ее пугал визгливый голос: “Утюг, утюг не забудьте!”
Когда стихла стрельба, хозяйка перевела Клаву в комнату. Вскоре Клава стала поправляться. Только
сейчас она вспомнила, что все ее документы остались в сумочке, а сумочку она забыла там, в военном городке, в
комнате на столе.
— Ну, голубушка, сейчас о них думать-то нечего, о твоих-то документах. В этом вашем городке камня на
камне не осталось. Но ничего, как-нибудь выйдем из этого положения.
Пошарив за иконой, хозяйка достала метрическую выписку своей внучки, которая маленькой уехала на
Кавказ, и ее здесь никто не помнил. Внучку звали Клавой, и лет ей почти столько же.
— Все будет хорошо, — успокоила хозяйка Клаву. Потом через своих старых знакомых она получила в
полиции настоящий документ.
Когда Клава окончательно выздоровела, фронт передвинулся далеко на восток. В городе хозяйничали
немцы. Клава стала тосковать. Ей хотелось работать, делать что-нибудь полезное для своей Родины. Как-то она
встретила на улице Ксению, синеглазую девушку с родинкой на щеке.
Обе они обрадовались этой встрече. Клава сказала, что она случайно осталась в городе и вот искала ее,
Ксению, чтобы узнать, нельзя ли у них пожить.
— Конечно, пойдем к нам. Бабушка будет рада. А то нам вдвоем скучно, — сказала Ксения. — А где вы
живете?
Клава рассказала.
— Вот хорошо. Я знаю эту женщину. Она хорошая. Ее обижать нельзя. Она нам еще пригодится. Вы,
Клава, скажите, что временно уйдете от нее; и вещи свои не забирайте. Мы обойдемся. Только вот у меня
кровать одна. Но ничего, мы на одной будем спать, — засмеялась Ксения.
Клава перешла к Ксении. И вскоре они подружились. Жили, как родные сестры, спали на одной кровати
и длинными вечерами открывали друг другу свои мысли.
— Родилась я на Волге, в Нижнем Новгороде, — рассказала Клава Ксении поздним вечером, когда они
лежали обнявшись на кровати. — Отца своего знала только по фотографии: осенью тысяча девятьсот
двадцатого года он погиб под Перекопом. Так я и росла без отца. А вместе со мною выросли трое старших
братьев. Мать не вышла второй раз замуж — кому она нужна была с такой семьей; да и некогда было думать об
этом — надо было кормить детей. Она умела немного шить и по ночам сидела за машиной. Потом стали
подрастать мои братья. Хотя мать не спешила определить их на работу — все они учились в школе, но жизнь
стала полегче. Я, помню, была уже большой, первый год пошла в школу, когда мать не стала по ночам сидеть с
шитьем. Тогда старший брат Николай кончил институт, стал инженером. Он приносил домой какие-то чертежи,
и я уже знала, что он строит дома. Потом мы получили новую квартиру из трех комнат в центре города. В семье
стало веселее. Два брата и я ходили в школу. А однажды мать пришла вечером и говорит:
— Клава, ты уже приготовила уроки?
— Нет еще, — говорю я.
— Тогда садись, учи! Я тоже буду готовить уроки. Пришло и мое время учиться. Нынче записалась в
ликбез.
Мать была веселая, какая-то вся новая, и я видела, как она сняла со стола швейную машину, прибрала
шитье, уселась на стул, надела очки и стала водить пальцами по строчкам.
Время шло. Брат Василий ушел по призыву комсомола в летную школу и стал летчиком. Третий брат —
Михаил — окончил институт, начал работать конструктором на автозаводе. А меня тогда в шестом классе
средней школы выбрали руководителем кружка кройки и шитья. Сначала я боялась, что ничего у меня не
выйдет. Потом справилась с этим общественным поручением. Увлеклась я шитьем с малых лет — как только
научилась держать иголку в руках, сама шила куклам пышные сарафаны.
Потом на квартире у нас была свадьба — Коля женился. На свадьбу собралась вся семья. Много было и
незнакомых мне людей. С братом Васей тогда приехал какой-то курсант летной школы — высокий, стройный, с
черными глазами. Его звали Борисом.
— Клава, здравствуй! Какая ты большая стала! — сказал этот Борис.
— А я вас не знаю.
— А я вот знаю. Как же это ты не помнишь? Когда-то на одной улице жили. Ты тогда маленькая была, в
первый класс бегала.
Я смотрела на него не то растерянно, не то удивленно.
— Не помню.
— А я у твоего брата, Василия Федоровича, учусь. Он — наш инструктор.
Все взрослые пили вино. Немного выпила и я, у меня сразу зашумело в голове, горячо стало внутри, и я
почувствовала себя совсем большой. Тогда мать произнесла тост. На всю жизнь запомнила я эти слова.
— Вот, посмотрите, какая у нас семья! — говорила мать. Она была радостная, возбужденная. Все
держали рюмки, глядели на мать и слушали. В комнате было тихо.
— Посмотрите, как выросли мои детки да кем они стали. А ведь осталась я одна с ними. А они были
один одного меньше И все вышли на дорогу большой жизни. Все это дала нам Коммунистическая партия,
Советская власть. И я скажу вам, дети мои, берегите эту власть, берегите ее, как мать родную. Помните, что за
эту жизнь, за эту власть положил свою головушку ваш отец.
При этих словах лицо матери стало печальным, глаза затуманились. Она помолчала, поднесла платок к