Миша ждал и томился. Не раз он обращался к Костину с жалобой на бесцельность дежурства, но неизменно выслушивал:
— Не нервничай, брат, и не торопись. Все данные за то, что к тебе придут.
И Миша ждал, строя сотни планов, как надо будет повести себя в случае подобного визита. И все же, когда в передней раздался твердый голос, немного растягивающий слова:
— Гражданин Эрбе здесь живет? — Миша в первый момент растерялся. Прячась за коридорный шкаф, он разглядел высокую, широкоплечую фигуру с бритым лицом.
— Здесь. Вот его комната, — сказал сосед, запирая входную дверь. Входите прямо, он еще спит.
Когда гость, войдя в комнату, спросил:
— Эрбе, ты здесь, — у Миши мелькнуло: «Знает Эрбе в лицо». Быстро вынув револьвер, подскочил к дверям и крикнул:
— Не оборачивайтесь! Руки вверх!
Но вошедший, быстро присев на корточки, повернулся на одной ноге и, схватив Мишу за правую руку, ударом головой в живот сшиб его с ног. Все это было сделано с такой стремительностью, что, когда Миша сообразил в чем дело, он уже лежал на полу в коридоре. Быстро поднявшись, он бросился к дверям, но было поздно. Изнутри послышалось щелканье ключа и, когда Миша с силой рванул ручку, один за другим два гулких выстрела раздались из комнаты. Что-то острое обожгло плечо и горяче-липкое потекло по груди.
Отскочив в сторону, Миша, не целясь, выстрелил в дверь и, подбежав к комнате соседа, вполголоса, задыхаясь, бросил:
— Скорей звоните, — он назвал номер, — вызовите Костина. Сообщите, что гость явился. Я, кажется, ранен…
И снова был у своей двери.
— Не пытайтесь выйти, — крикнул он и подкрепил слова выстрелом…
Из комнаты послышалась беспорядочная стрельба. Затем вдруг все стихло. Мише показалось, что он слышит скрип открывающегося окна, и он опрометью кинулся по коридору, вниз по лестнице, затем, по тротуару к выходным воротам.
— Бежит в окно, но я его здесь сцапаю.
Миша ждал, но никто не показывался. Прошла минута — две. Миша с беспокойством вошел во двор и на секунду онемел. Незнакомец взбирался по водосточной трубе на крышу трехэтажного флигеля.
* * *
— Ну, доктор, как, наш пациент выживет?
— Безусловно. Раны у него не опасны, кости не задеты. Правда, температура держится высокая. Но это понятно, особенно, если принять во внимание его душевное состояние.
— Да состояние, я полагаю, не из приятных. Однако, подлечите его поскорей. Когда, вы думаете, можно будет его допросить?
— Не ранее — недели — двух. Но вам с ним трудновато будет. Норовистый субъект. У него желудок не действует (это бывает у раненых в первые дни), я велел клизму поставить, ни за что не дал и слабительного не принял.
— Перевязки приходится силой делать.
Костин нахмурился и, когда доктор ушел, повернулся к ходившему по комнате Сергееву.
— Скажи, ты окончательно уверен, что это Баранников.
— Ни малейшего сомнения. Я его хорошо знаю, помню по Парижу, когда решался вопрос о его исключении из партии с-р. за слишком правый уклон. Он бывший террорист: человек решительный. Как это он сдался?!
— Растерял все патроны Ну, а потом — раны…
* * *
На следующий день доктор по телефону вызвал Костина.
— Баранников при смерти. Приходите скорей. Я еще сам не знаю в чем дело.
Баранников лежал на койке с посиневшим лицом, заметно осунувшись. Крупные капли пота покрывали его лоб. Он громко стонал, то и дело хватаясь за живот. Судорогой подергивалось все тело.
Доктор растерянно глядел на больного.
— Все признаки затора в желудке…
Костин вдруг оживился.
— Вы говорите — затор в желудке, а отчего он мог бы быть?
— В данном случае нет причины. Прошло ведь три дня. Я ничего не понимаю.
— А хирургическим путем помочь нельзя?
— Все равно нужно попробовать: мне это важно.
Но еще до операции Баранников начал агонизировать и умер на операционном столе.
— Сделайте немедленно вскрытие, — коротко распорядился Костин.
Минут через десять, перед удивленными глазами собравшихся, доктор разворачивал извлеченный из кишечника кусок шелковой материи.
— Вот она — причина затора.
— Ну-сь, дорогой доктор, — поспешно сказал Костин, — вы можете читать лекцию своим ассистентам о причине преждевременной смерти вашего пациента, а тряпку эту пожалуйте сюда. Кажется, на ней еще можно прочесть кое-что, — обернулся он к Сергееву.
* * *
— Это, черт, знает, что такое, — горячился Сергеев, нервно прохаживаясь по комнате, — со смертью этих двух типов у нас теряются здесь всякие следы…
— Ну, положим, не всякие, — задумчиво остановил его Костин. — Смерть Эрбе дала нам указания на Батум и, думается мне, — ребята съездят туда недаром. Сейчас это наш самый сильный козырь. А несколько строк на полотнянке из живота Баранникова говорят о том, что у них, во-первых, более широкие связи, во-вторых, до сих пор здесь из центра был только Эрбе, и Баранников прислан ему на помощь, и, в-третьих, в ближайшее время сюда наедут еще «молодцы».
— Конечно, хорошо уж то, что мы знаем из каких кругов исходят эти затеи, но все-таки нелепое положение: взять двух главарей, не нащупав периферии.
— Да, брось ты ворчать, старина. Не сегодня — завтра получим известия от ребят.
— Но они далеко… И неизвестно, как еще доехали. Знаешь… мне пришла мысль в голову использовать одну мою знакомую.
Бывшая эсэрка. С октября, когда я был ранен, потерял ее из вида и только вчера встретил. Она давно уже отошла от партийной работы и учительствовала последнее время где-то в провинции. Могу поручиться — целиком предана Советской власти. А знакомства у ней были широкие. Может пригодиться.
— Ну, что-же, если ты ее знаешь, потолкуй. Хотя уж больно человек ты доверчивый, дай-ка я с ней сперва сам познакомлюсь.
— Ладно.
* * *
Общежитие сотрудников Всероглавштаба гудело пчелиным ульем. Только в комнате заведывающего библиотечным отделом, Эдуарда Иосифовича, было тихо. Он сидел, поджав свои короткие ноги под стул и упираясь круглым животом в край стола. Толстые пальцы его нервно крутили бумажные шарики.
— После такого успеха твоих концертов и заметки, которую ты поместил в «Известиях», тебе нечего бояться, — говорил он развалившемуся в кресле Вацлаву Казимировичу, — но вот эти твои дела… я совершенно не знаю, как тебе помочь.
И его заплывшие глазки беспокойно забегали по комнате.
— Неужели вы думаете, дядя, — нарочно растягивая слова, произнес племянник. — что я только затем приехал из Батума, чтобы играть перед этой сволочью на скрипке и давать дурацкие заметки в газеты. Не забудьте, что ваше согласие помочь нам дано в письменной форме и цело.
* * *
Несколько дней спустя в одной из аллей Петровского парка, подернутых вечерними сумерками, показались две фигуры. Молодой человек, с заметной почтительностью, что-то тихо говорил своей спутнице. Оба засмеялись. Злорадно и жестко.
— Этот Новиков едва ли открутится: замки целы, дела он принял при комиссаре.
Женщина остановилась у дерева и запрокинула голову к звёздному небу.
— Вы хорошо придумали, Вацлав. Это как раз те сведения, которые нам были нужны. А за гибель Эрбе и Баранникова мы отплатим. Я возьмусь за это дело сама. Мы жестоко отплатим.
XI. Волчьи ворота
— Готовьте бумаги, Андрей, через два часа качу в Москву.
— Как, в Москву.
— А очень просто: курьером от Войтинского к Кате.
Андрей откинулся на спинку стула и расхохотался.
— Вот как. Однако, быстро вы его облапошили.
— За то экзамен мне учинили такой, что я предпочел бы стоять под беглым артиллерийским огнем. Кончилось тем, что они приняли меня за деникинского контрразведчика, о котором наслышались всяких небылиц.
— Ну, Валико, с этим вас можно поздравить. А явки получили.
— Одну в Новороссийск, другую— в Москву. Хотели, было, дать еще в Казань, где у них какой-то доктор сидит, да раздумали.
— А как вы проберетесь?
— На турецкой фелюге прямо в Новороссийск.
— Такой маршрут нам на руку. Я дам вам два пакета: один — для тов. Клячко, а другой — Костину. Как видно, организация значительно шире, чем мы думали. Постарайтесь скорей сообщить из Москвы как дела.
— Теперь они у нас в руках во как сидят.
Когда Валико ушел, Андрей сел писать. Совершенно ясно вырисовывалась связь Войтинского с Крымом, подготовка десанта под Новороссийском, бело-зеленые отряды в горах и группы в Москве, да в Москве ли только?! Загнанной на полуостров генеральской своре стало тесно в Крыму, как в мешке, но вылезть оттуда можно только разрушив тыл Красной армии. Со дня на день надо было ждать новых вылазок под боком и ударов в самые уязвимые места еще не окрепшей Советской России.
Перед отъездом Валико был принят Войтинским в кабинете штаба.
— Надо остерегаться, — пояснил тот, — город кишит этими негодяями. Англичане арестовали десятка два и успокоились. Впрочем, учить вас не приходится, ведь мы на вас возлагаем исключительно большие надежды.
— А в этом турке-лодочнике вы уверены? — закинул удочку Валико.
— Черт его знает, он только контрабандист. Знакомство с ним случайное.
Путешествие до Новороссийска не представляло никаких затруднений. На случай встречи с добровольческим или антантовским судом у Валико был пропуск от Кук-Коллиса и удостоверение от генерала Драценко. У Советских берегов предстояло говорить и действовать хозяину фелюги Мамеду, турку лет тридцати пяти, рослому красавцу с крепкими руками и зорким взглядом. Летняя жара смягчалась на море легким ветром и лайба, медленно вздрагивая, скользила по зеркальной поверхности.
Валико, знакомый с переплетом взаимоотношений закавказских народностей и хорошо изучивший кемалистское движение, сразу понял, чем дышит Мамед. Когда тот раздельно и выразительно произносил «Мустафа-Кемаль-Паша», то имя это в его устах звучало восторженным гимном, торжественной молитвой. Также явно проскальзывали и его надежды на помощь Советской России. Но если Валико быстро разгадал своего спутника, то моряк с первого слова подумал: «Врангелевский разведчик». И с тактом, достойным восточного дипломата, нащупывал убеждения пассажира.