Вода в наших флягах закончилась ещё утром. Затем мы устроили короткий привал близ скал, и шериф несколько раз натужно сглотнул, чтобы облегчить сухость в горле и сказал:
— Дойти-то до Студеных Ключей мы дойдем. Но это будет нелегко.
Он оказался прав.
Вообще-то, он оказывался прав практически всегда, но только на этот раз он был прав, как никогда. Мы упрямо брели через пески, а солнце пригревало все сильнее и сильнее. Его лучи пронизывали ткань одежды и обжигали плечи. От солнечных ожогов по краям ушей появлялись волдыри, а кожа на носу начинала облезать. Время от времени я приподнимал свое тяжелое, широкополое сомбреро, чтобы впустить под него хоть немного воздуха и охладить таким образом голову. Но все напрасно. Получалось, что я просто выпускаю пар; движения же воздуха было совершенно не заметно.
И все равно я терпел и шел вперед. Когда приходится часто путешествовать по пустыне, то всегда можно припомнить какой-нибудь похожий случай, думая о том, что и тогда дорога казалась бесконечной, однако потом все закончилось благополучно.
Но самое отвратительное свойство пустынь Невады это то, что зачастую на горизонте виднеются окутанные голубой дымкой горные хребты, навевающие воспоминания о холодной проточной воде, деревьях, под раскидистыми кронами которых царят тень и прохлада, порывах свежего ветерка и тому подобных вещах.
Я грезил о дворцах изо льда. Клянусь, я был готов, не сходя с места, слопать целый такой дворец!
Затем мы взошли на пригорок, и шериф рассмеялся жутким, беззвучным смехом, и сказал, указывая на что-то:
— Это Студеные Ключи. Вон там, где камни блестят на солнце!
Внезапно я ощутил в ногах необычайную легкость, на сердце у меня тоже стало очень легко и радостно. Я резво зашагал дальше, душа моя ликовала, и хотелось петь, но очень болело горло.
Этот отрезок пути мы проделали в довольно быстром темпе, и затем, когда до камней оставалось буквально рукой подать, шериф вдруг начал задыхаться, а затем закричал дурным голосом и побежал.
Я наблюдал за ним, решив, что от жары и жажды у него немного помутился рассудок.
Но затем я заметил нечто такое, что заставило сорваться на бег и меня. Потому что эти камни выглядели уж как-то странно. Все они были как будто перевернуты и лежали, подставив солнцу свои светлые брюшки.
Я бежал так быстро, как только мог, но все равно не мог угнаться за шерифом. Он был довольно грузным, но на этот раз обставил меня в два счета; и когда я отдуваясь и стеная добрался-таки до места, Мерфи стоял, простирая руки вперед, словно обращаясь с безмолвным объяснением к кому-то невидимому, и его молчание было красноречивей любых слов.
И тут мне стало все ясно.
Студеные Ключи были взорваны.
Да, как я уже сказал, вся земля вокруг была усеяна камнями, и теперь, вблизи на многих из них стали заметны следы взрыва и копоти. Но важнее всего было другое — воды в источнике больше не было!
На земле все ещё были заметны очертания краев некогда находившегося здесь озерца. И песок был ещё довольно влажным, чтобы его жевать — если, конечно, вы понимаете, что я имею в виду. Но вода ушла.
Какой-то негодяй забил в источник заряд пороха и взорвал его, перекрывая тем самым путь воде.
Что теперь делать? Конечно, кто-нибудь из старателей, кого судьбе будет угодно занести в эти края, возможно, взорвет на этом самом месте шашку динамита, и тогда вода, скорее всего, снова выйдет на поверхность. Но теперь она ушла.
Да и пороха у нас при себе тоже не было!
Я взглянул на шерифа, а шериф, в свою очередь, уставился на меня. Он усмехнулся, и эта улыбка представляла собой довольно жутковатое зрелище.
— Чип! — сказал он.
— Нет, — возразил я. — Чип никогда не совершил бы такую подлость. Только не Чип! Мы с ним напарники.
Тогда шериф решил изменить тактику и спросил:
— Я ирландец?
— Да, — подтвердил я.
— Я знаю ирландцев? — задал он следующий вопрос.
— Должен бы, — согласился я.
— Я говорил, что ирландская кровь — это гремучая смесь? — продолжал упорствовать он, свирепо вращая глазами.
— Вообще-то, да.
— И что благородство ей чуждо?
— Ага, — утвердительно кивнул я.
— Это дело рук Чипа, — авторитетно заявил шериф. — Ему знакомы лишь два чувства — слепое обожание и ненависть. Обожает он только своего дружка, Уотерса. А на всех остальных ему просто наплевать.
Я с сомнением покачал головой.
— Он ведь ещё совсем ребенок, — робко возразил я. — Он не мог этого сделать. Просто не посмел бы.
— Еще как посмел бы, — махнул рукой шериф. — У него сердце и душа ирландца.
Я слушал шерифа, и мне казалось, что должно существовать какое-то другое объяснение случившемуся, но сознание снова и снова подбрасывало мне всю ту же мысль. Это сделал Чип. У него были все основания для того, чтобы досадить шерифу, а если в это время поблизости оказался я — ну и что, какая разница?
Меня обуял гнев, я скрипел зубами и очень жалел, что не могу добраться до маленького поганца. Я был готов собственноручно свернуть ему шею, чтобы хотя бы одним подлецом в мире стало меньше.
— Это сделал Чип, — уже в который раз произнес шериф. — Чип побывал здесь и устроил этот бардак. И даже не посчитался с тем, что я в свое время мог бы запросто упечь его за решетку, но не сделал этого. Например, в тот раз, когда отправил туда Уотерса. Чип мог запросто оказаться в каталажке вместе с ним, но я пожалел его. И вот так-то он отплатил мне за это.
Слушать эти рассуждения шерифа было довольно интересно — он говорил тихо, растягивая слова, и его хрипловатый голос дрожал от жажды и избытка эмоций. Я слушал его обличительные речи, наблюдая за тем, как стремительно меняет выражение его бульдожья физиономия, и эти откровения шерифа произвели на меня столь глубокое впечатление, что и думать забыл о том, что мне нестерпимо хочется пить.
Прошло ещё какое-то время, прежде, чем мы обдумали случившееся и перебросились несколькими фразами по этому поводу, так как обсуждать было особенно и нечего. Все было ясно и так.
Наша задача состояла в том, чтобы добраться от Студеных Ключей — теперь само это название было пыткой — до другого источника. А, надо заметить, что ближайший источник находился в семидесяти милях пути от нас.
Семьдесят миль тащиться по пескам! Целых семьдесят миль! Чтобы добраться туда, нам придется идти весь день и всю ночь и большую часть следующего дня. И, если повезет, то в конце этого перехода мы окажемся у небольшой лужицы, из которой можно будет сделать несколько глотков мутной, соленой воды.
Я хотел облизать губы, но не стал этого делать. Просто слегка сжал их, позволяя капельке слюны выступить наружу.
Мы сидели в некоем подобии тени, отбрасываемой одним из перевернутых валунов, и решали, в каком направлении нам продвигаться теперь. Я довольно хорошо знал эти места, и поэтому в конце концов было принято решение взять курс на долину, где находился источник, который якобы никогда не пересыхал.
Затем мы встали, зарыли в песок сумку с деньгами и тронулись в путь.
Глава 8
Пусть вас не удивляет, что я так равнодушно говорю об этом.
Шерифа денежный вопрос тоже больше совсем не занимал. Единственное, что волновало нас тогда, так это семьдесят миль пути через пески — хватит ли сил дойти? Для нас обоих это было далеко не первым жизненным испытанием. Мы знали, что такое пустыня, и были настроены отнюдь не романтично. Всего несколько порывов этого раскаленного, сухого ветра выпьет из наг последние соки; и тогда мы умрем.
И дело было вовсе не в физических страданиях. Зной действовал больше на сознание, чем на плоть. Солнце могло лишь обжечь тело, но куда мучительнее чувствовать, как рассудком начинает завладевать страх и отчаяние. От этого можно было сойти с ума.
Поэтому уж можете мне поверить, что мы ни минуты не раздумывая запрятали четверть миллиона долларов под обломки камней, оставшихся на месте Студеных Ключей. И зашагали прочь, так ни разу и не оглянувшись. Винтовка осталась покоиться в земле вместе с деньгами. Не имело смысла тащить на себе эту бесполезную ношу. Мы захватили с собой лишь немного соли и вяленого мяса; а из оружия у шерифа остался лишь охотничий нож — и вовсе не потому, что он собирался пустить его в ход, а просто потому, что ему, наверное, просто было бы не по себе и он чувствовал бы себя не вполне одетым, потеряв возможность изредка касаться рукой его рукоятки.
Двести пятьдесят тысяч долларов остались лежать в земле под камнями, и уж можете мне поверить, что в тот момент мы не задумываясь отдали бы все до последнего гроша за какого-нибудь самого захудалого мустанга, на котором можно было бы по очереди ехать верхом или хотя бы идти рядом.
Единственное, чему нам оставалось радоваться, так это тому, что мы были вдвоем. Думаю, что будь я тогда один, я бы просто растянулся на земле в тени камней и остался лежать, дожидаясь смерти. Или даже постарался бы как-нибудь ускорить её приход. Но когда человек идет не один, то он не сдается. Похоже, последнее, что нам ещё удалось сохранить, так это остатки гордости. Я не хотел выглядеть слабаком в глазах шерифа. А шерифу не хотелось обнаруживать свою слабость передо мной. Так что мы просто брели по песку, направляясь к расщелине в дальнем горном хребте, где можно было найти воду.
Думаю, труднее всего было осознавать, что время будет ползти медленно-медленно, как черепаха, и сколько бы мы не шли, окутанные голубой дымкой горы так и будут маячить на горизонте, не становясь ближе ни на шаг, но даже когда сквозь голубизну начнет потихоньку проступать коричневый цвет, нас будет отделять от цели ещё очень приличное расстояние, и даже когда мы уже сможем различать отдельные камни и растущие на склонах деревья, все равно перед нами останутся многие мили пути.
Сухой и прозрачный воздух позаботится об этом, уж можете не сомневаться.
Да, настанет такой момент, когда мы станем высасывать из ранок свою собственную кровь, чтобы хотя бы немного унять невыносимую боль в пересохших от жажды глотках.
Мы оба прекрасно знали об этом. Мы оба догадывались и о том, каким испытанием это обернется для нас, а потому шли молча, чтобы не тратить силы на разговоры.
Шериф перерезал веревку, которой были связаны мои руки, но особой благодарности к нему за это я не испытывал. Это было сделано на тот случай, если я окажусь выносливей, то чтобы в нужный момент я смог бы ободряюще похлопать его по спине, приводя в чувство и сопровождая это действо призывами не сдаваться и уговорами быть настоящим мужчиной.
С другой стороны, на этом месте с равным успехом мог бы оказаться и он.
Итак, мы отправились в путь и шли до самого вечера.
Я не хочу особо останавливаться на этом. У меня нет никакого желания вспоминать сводящую с ума жару и то, как солнце касалось своей докрасна раскаленной ладонью наших затылкам, заставляя закипать мозги. Я не хочу думать о том дне, потому что уже при одной только мысли о нем у меня мгновенно пересыхает в горле. Теперь ничто не мешает мне наполнить стакан кубиками льда, а затем залить доверху водой и пить; а потом опять добавить льда и снова пить талую воду маленькими глотками, чувствуя, как благословенная прохлада медленно струится вниз по моему горлу. И все-таки, похоже, окончательно утолить жажду мне не удается до сих пор. Когда мне хочется пить, то я страдаю от этого так же сильно, как тогда.
День начинал клониться к вечеру, но я уже знал, что долго мы не протянем.
Мой язык распух и еле помещался во рту, а губы потрескались до такой степени, что кровь тоненькими струйками текла по подбородку. Мне было больно даже повести глазами, как будто глазные яблоки были окружены со всех сторон острыми кристаллами кварца.
И тем не менее, мы продолжали идти вперед.
Скорее всего, шериф тоже понимал, что мы погибнем. Ему было ещё труднее, чем мне, так как был он человеком довольно грузным, и по его остановившемуся взгляду я мог судить о том, что он уже глядит в лицо смерти. Но, точно так же, как и я, сдаваться первым он не собирался.
Картина была довольно странная: двое мужчин шли прямиком навстречу неминуемой гибели и старательно избегали говорить об этом вслух, потому что каждому хотелось непременно сломить гордыню другого и вынудить его первым запросить пощады. Раз двадцать мне хотелось взвыть от тоски и начать жаловаться на судьбу, но всякий раз я проглатывал рвущиеся наружу слова и не произносил ни слова. Лишь однажды — один-единственный раз — я слышал, как шериф чертыхнулся, и то его ругательство было очень похоже на стон.
Солнце клонилось к закату, когда события того дня получили новое продолжение. То есть, я хочу сказать, что солнце, раздувая огненные щеки, висело совсем низко над западным горизонтом, почти такое же нестерпимо жаркое, как всегда, и было совершенно ясно, что скоро совсем стемнеет. Но даже эта мысль не приносила облегчения, потому что этой ночью кто-то из нас окончательно выбьется из сил и в изнеможении повалится на землю, и тогда другой обернется, чтобы взглянуть на него, а потом тоже опустится на песок, чтобы умереть рядом с другом.
Но когда солнце начало садиться за горизонт, и красное зарево заката объяло западный небосклон, я увидел, что шериф внезапно замер на месте и вытянул руку.
«Ну вот, начинается, — сказал я сам себе, — Он сходит с ума, и безумие пожирает его мозг, подобно тому, как мышь вгрызается в сыр. Видать, у него совсем уже поехала крыша, и сейчас он начнет буянить и бросаться на меня».
Но шериф неподвижно замер, словно в землю врос, указывая куда-то вдаль, и тогда, не проронив ни слова, я с трудом обратил свой взор в ту же сторону.
И увидел.
Прямо к нам направлялись какие-то животные. Они следовали друг за другом, и их темные силуэты резко выделялись на фоне вечернего неба. Мне удалось разглядеть кивающие в такт шагам головы лошадей, и из моей груди вырвался радостный вопль.
Это были не дикие лошади. Нет, теперь мне был виден крохотный силуэт всадника, восседавшего на спине лошади, возглавлявшей этот небольшой караван, и я думал о том, это был самый счастливый человек во всей Вселенной, потому что он ехал по пустыне верхом на лошади.
Предположим, что ему захочется пить, а у него нет ни капли воды. Тогда он мог бы перерезать горло какому-нибудь из животных, что шли у него в поводу — мулов или лошадей — и пить кровь. Каким изысканным напитком казалась она мне в тот момент!
Шериф опустил руку.
— Чип! — сказал он.
Это предположение заставило меня вздрогнуть. Я пригляделся получше — один маленький всадник, ведущий за собой в поводу несколько лошадей или мулов — да, и замыкает это шествие ослик, кажущийся издалека совсем крошечным.
— Это Чип, — закричал я, как будто это открытие принадлежало мне.
Шериф усмехнулся, и стоило лишь его растрескавшимся губам растянуться в улыбке, как по подбородку у него потекли струйки крови.
Но он кивнул, и рука об руку мы направились в сторону той процессии. Это был Чип, а, значит, наша судьба ему была небезразлична, и теперь он вернулся, чтобы протянуть нам руку помощи.
Мы направлялись к нему. Солнце скрылось за горизонтом. В небе все ещё догорал багрянец заката, когда мы приблизились к мальчишке настолько, что с ним можно было бы перекрикиваться. Мы видели, как он взмахнул рукой, жестом приказывая нам остановиться.
Но мы продолжали идти. Взмах руки не мог остановить нас. Внезапно что-то взрыло песок у моих ног, и фонтанчик из мелких песчинок взметнулся в воздух. В следующий момент меня оглушил грохот винтовочного выстрела.
Он стрелял, чтобы заставить нас остановиться.
Нужно сказать, что пули оказались достаточно убедительным аргументом, и мы замерли на месте, как вкопанные.
Затем я услышал голос Чипа — мальчишка держался очень естественно и был совершенно спокоен.
— Ну что, парни, воды хотите?
Хотим ли мы воды? Стоило мне лишь услышать это слово, как мои слюнные железы заработали с удвоенной силой, а в горле мгновенно пересохло.
Мы стояли и размахивали руками, как два идиота. У нас просто не было сил, чтобы кричать.
— Я привез вам воду, много воды, — снова раздался голос Чипа, — но прежде, чем вы её получите, я должен заключить с вами сделку.
Он замолчал. Мы продолжали махать. О чем речь?! Ну конечно же мы согласны на любую сделку на его условиях. Если у него была вода, то в наших глазах он был просто властелином мира.