— Говорят, что он похож на его величество короля Генриха VIII в расцвете молодости.
«Пусть Роберт заслужит их одобрение», — размышляла королева. Пусть все они взглянут на него ее глазами. Она еще и сама не знала, какую роль отведет ему, но хотела, чтобы в памяти людей запечатлелся его образ — великолепный мужчина, возвышающийся над всеми.
Повсюду звучала музыка, из окон свисали пестрые матерчатые флажки. Подъехав к церкви Бланш Чеплтон на углу Мартлейн, она услышала звон колоколов Тауэра. На Тауэр-стрит она остановилась послушать, как дети из приюта Святого Павла пели ей оды, вспомнив — теперь это казалось далеким прошлым, — как они воспевали ее сестру.
Она произнесла молитву:
— О, Боже, помоги мне выполнить мой долг. Помоги мне делать мое дело честно и благородно.
Елизавету переполняли эмоции. Самая ее заветная мечта стала реальностью. Она должна быть готова выполнить свой долг и стать достойной уготованной ей роли. Она почти радовалась своим невзгодам, которые благополучно преодолела, ведь они научили ее тому, чему вряд ли бы научила беззаботная жизнь.
Первой ее заботой станут все эти люди, которые сейчас приветствовали ее. Она не повторит ошибок Марии. Мария тоже въезжала в Лондон под приветственные крики людей, но эти же самые люди называли ее Марией Кровавой, они негодовали по поводу испанской партии и наплыва иностранцев, они обвиняли ее в сдаче Калэ, они радовались, что она умерла.
С Елизаветой этого не случится. Они, простые люди, будут любить ее до конца ее дней. В них — вся ее сила, она лучше принесет в жертву все что угодно, но только не их преданность. Она никогда не должна забывать, что они — та основа, на которой зиждется ее трон.
В эти святые для нее минуты она прекрасно осознавала, какое зрелище сейчас являет в своем пурпурном бархате, она забыла даже о своем шталмейстере, сейчас она была только королевой, исполненной высокого намерения править мудро, сделать свою страну великой.
Въезд в Тауэр был торжественным моментом.
Чиновники ждали этого приезда, чтобы выразить королеве свое почтение. Елизавета спешилась. Вокруг нее собралась вся знать Англии, но вместо чувства гордости, которое, она верила, придет к ней в эти мгновения, она ощущала лишь глубокую подавленность.
Слова полились сами собой:
— Кто-то, — сказала она, — с положения государя страны низвергся до положения пленника этого места, я же с положения пленницы вознеслась до положения государыни. То ниспровержение было Божьей карой, а это восхождение — Его милостью. Так как мне воздалось за мое терпение, я должна оставаться благодарной Богу и милостивой к людям.
Потом она повернулась к коменданту Тауэра.
— А теперь проводите меня в те апартаменты, в которых я жила здесь на положении узницы.
Он подчинился, и она с интересом зашла в знакомые комнаты и в порыве чувств снова опустилась на колени и поблагодарила Господа за свое избавление.
— Ведь я, — сказала она, — как Даниил, живой вышла из логова льва, и я никогда не забуду Его милости.
В тот памятный день, когда Елизавета побывала в лондонском Тауэре в качестве королевы, от прежней легкомысленной девушки, которой она была прежде, не осталось и следа.
Марию похоронили с пышной помпезностью, и на похоронах присутствовала королева. Доктор Уайт, епископ Винчестерский, прочитал заупокойную молитву, и в тот день он в полной мере проявил себя как истый католик и приверженец Марии. Оплакивая многочисленные добродетели покойной королевы, говорил о ней с чувством большого сожаления. По его словам, Мария была великой королевой, мудрой женщиной, она отказалась от главенства над церковью, объявив, что святой Павел запрещал женщинам разговаривать в церкви, а, следовательно, иметь бессловесную главу церкви не пристало.
«Как же он осмелился сказать такое! — возмущалась про себя молодая королева. — Неужели он не отдает себе отчета, что он говорит это ей, протестантке?» Епископ наверняка видел перед собой всего лишь молодую женщину, но этому седобородому старику следует прочувствовать силу духа, таящуюся в молодом теле королевы.
К счастью, проповедь шла на латыни, и лишь несколько человек поняли ее, и среди них была Елизавета.
Епископ, рыдая по Марии, все же не забыл отметить, что их горячо оплакиваемая королева оставила после себя сестру, достойнейшую женщину, которой все они теперь должны повиноваться, и они этому должны волей-неволей покориться. Melior est canis vivus leone mortuo [Живая собака лучше мертвого льва
Тогда Елизавета почувствовала, что без всякого риска может сделать следующий шаг, и по случаю другой знаменательной даты — первого дня Нового года — объявила, что служба в церкви должна будет вестись на английском языке.
Ее занимали мысли о коронации. Она ожидала этого торжества с огромным нетерпением и сейчас желала бы обсудить его с тем, кто разделил с ней ее триумф и кто должен был сыграть выдающуюся роль в церемонии коронации.
Какая же это радость — тесное общение с Робертом во время подготовки торжественного момента. А еще большее возбуждение вызывало то, что они никогда не оставались наедине. Ее постоянно окружали государственные советники и фрейлины. Бедный Роберт! Она знала, что временами он приходил в ярость, ведь разве мог лорд Дадли поведать ей о своих чувствах в присутствии этих людей! Он должен держать дистанцию, обращаться к ней, как к своей королеве, он должен играть роль ее подданного, а не возлюбленного. Теперь между ними стояло ее королевское величие, как раньше стояли стены тюрьмы. Но с каждым днем Елизавета все яснее осознавала, что все сильнее влюбляется в Роберта, и если она вдруг почему-то не видела его, то от разочарования становилась раздражительна. Ведь королева не могла постоянно приказывать разузнать, где он находится. Конечно, она старалась проявлять свойственную ей осторожность. Она не хотела бы дать знать всему двору, что влюблена в своего шталмейстера.
«Я и взаправду верю, — думала Елизавета, что выйду за него замуж. Но у него есть жена. Не забудь это, грешница!»
Впрочем, она должна быть благодарна этой женщине. Как там ее зовут? Анна? Эми? Она притворялась, что не помнит. Глупая деревенская девка! И чем это она его так в свое время обворожила?
Самым любимым занятием молодой королевы стало скрыться от своих советников и, усевшись вместе с придворными (если только среди них находился Роберт), болтать о всяких приятных вещах: представлении комедиантов, бале и прочих праздничных действах, которые должны были стать составной частью ее коронации.
— Я не сомневаюсь, — сказала она однажды, — что лорд-мэр и его люди устроят мне такую же чудесную коронацию, какую они устроили моей сестре. Если бы я только знала, какой день — наиболее подходящий. Что вы скажете на этот счет, милорд Дадли?
— Какой день — не имеет ни малейшего значения, ваше величество.
— Как это?
— Сам по себе факт, что это — день коронации вашего величества, сделает его самым великим днем в нашей жизни.
— Что милорд имеет в виду? Вы понимаете его, госпожа Эшли?
— Мне кажется, что милорд Дадли имеет в виду, что самое великое благо, которое когда-либо выпало нашей стране, — это восшествие на трон вашего величества, — ответила Кэт.
— Госпожа Эшли правильно объяснила, что я хотел сказать, мадам, — произнес Роберт.
Неожиданно взгляд королевы упал на сидящую рядом с ним женщину — темноволосую красавицу с блестящими глазами. Их близость не радовала королеву.
— Умоляю вас, не кричите мне с такого расстояния, господин Дадли. Подойдите сюда и сядьте рядом со мной.
Он с готовностью подошел ближе, и его глаза, в которых светилось обожание, словно умоляли ее: «Ну почему я не могу встретиться с тобой наедине? Почему между нами всегда стоят какие-то люди?» И если бы Елизавета могла, она, наверное, ответила бы так: «Потому что я — королева, а ты был настолько глуп, что женился на деревенской девушке. Ах, если бы ты был поумнее!»
Кажется, сейчас он слегка погрустнел. Может, Роберт был слишком уж уверен в ее благосклонности? Она не могла сделать ему выговор при своих приближенных. Если бы она сделала это, он мог бы обидеться и покинуть королевский дом, а это было бы для нее таким же наказанием, как и для него.
Она вообразила, что ее окружение тихонечко посмеивается. Неужели они заметили, что королева отдает предпочтение шталмейстеру? Она правила всего ничего, чтобы делать такие ошибки.
Позже Кэт сказала ей:
— Ваше величество, они начинают подозревать. Уже появились слухи.
— О чем это ты?
— О нашем темноволосом красавце-шталмейстере, мадам. Уже заметили, что ваш взгляд слишком часто останавливается на нем и что вам не по душе, когда вы замечаете его любезничающим с другими леди.
— И кто же разносит подобные слухи?
— Весь двор, ваше величество. А ведь вы знаете, что эти слухи верны. Вы выдаете свои чувства. Вы не могли бы более явно продемонстрировать их, даже если бы на глазах у всех обняли его и поцеловали.
Елизавета на время отбросила в сторону свое королевское величие и дала Кэт пощечину. Но Кэт знала, что ее предостережение упало на благодатную почву.
Елизавета находилась в смятении.
На следующих посиделках она сказала:
— Я желаю получить совет доктора Ди по поводу моей коронации. Вы отправитесь к нему, милорд Дадли, и выясните, какой день наиболее подходит для данного события.
— Когда же ваше величество ждет моего отъезда?
— Немедленно… немедленно.
Он с упреком взглянул на нее. Хоть и на короткое время, но его отсылали от двора. Он почувствовал себя оскорбленным и рассердился. Но и она испытывала те же чувства.
Королева провожала его глазами с такой тоской во взгляде, что Кэт почувствовала, как она еще больше себя выдала.
Покидая двор с целью посетить любимого астролога королевы, доктора Ди, Роберт находился в крайнем возбуждении.
Итак, Елизавета не сумела скрыть от него свои чувства. Он слишком хорошо осознавал свою силу, чтобы не заметить в ней ту самую тоску, которую так часто встречал у других женщин. Он был уверен, что очень скоро эта тоска разрастется до таких размеров, что уже ни вся ее гордость, ни все ее королевское достоинство не смогут стать на его пути.
Он с удовольствием заглянул в будущее. Никто из его семьи не смог подняться так высоко, как поднимется он. Но есть одно препятствие — Эми.
Одно только воспоминание о жене вывело его из себя. Он стал сравнивать ее с Елизаветой. Даже если отбросить королевские привилегии, королева сама по себе более привлекала его. Если бы она не была дочерью Генриха VIII, то она бы все равно вскоре стала его любовницей, он в этом уверен. Но она казалась вдвойне желанной: она могла дать ему не только чувственное наслаждение, но и корону, которую его отец предназначал Гилфорду.
Он станет королем этих земель, ведь никогда еще ни одна женщина не отказала ему в его желании, да и Елизавета ясно продемонстрировала, что она женщина из плоти и крови.
Но Роберт не мог не принимать во внимание Эми. Она становилась все более и более настойчивой, она хотела попасть ко двору и разделить с мужем выпавшую на его долю удачу. Она постоянно спрашивала его в письмах, не завязался ли у него роман с какой-нибудь придворной дамой, которая отнимает все его внимание. Эми была недалека от истины. Конечно же, Елизавета постоянно занимала все его мысли и требовала постоянного внимания.
Доктор Ди встретил лорда-шталмейстера с распростертыми объятиями в своем загородном доме и, несколько повозившись со своими таблицами, объявил, что пятнадцатое января будет очень удачным днем для коронации.
Покинув астролога и находясь недалеко от Сайдерстерна, Роберт решил, что сейчас представляется неплохая возможность повидаться с Эми и сделать попытку унять ее желание разделить с ним жизнь при дворе. Он опасался, что если не увидится с ней, то она может сама заявиться ко двору, чтобы встретиться с ним. А он отнюдь не считал, что королева будет рада видеть при дворе Эми.
Когда Роберт добрался до дома, время перевалило за полдень, и вокруг царила тишина. Он отослал своих слуг вместе с лошадьми на конюшню, а сам отправился в дом на розыски Эми.
В холле никого не было, он быстро поднялся вверх по лестнице и прошел по галерее прямо в его с Эми спальню.
В шкафу кто-то рылся: это была Пинто. Служанка выпрямилась и неуклюже присела в реверансе. Она смутилась, и он это заметил:
— Лорд Роберт! Мы вас не ждали.