Было уже десять часов вечера, но доктора решительно направились в ее покои. Елизавета окинула их высокомерным взглядом.
— Что за спешка, что вы не могли подождать до утра? — спросила она.
Они умоляли простить их и выразили сожаление, что нашли ее светлость в таком плачевном состоянии.
— А я, — отпарировала она, — не радуюсь от того, что вижу вас в столь поздний час.
— Мы прибыли по приказу королевы, ваша светлость, — они подошли поближе к кровати. Королева желает, чтобы вы завтра на рассвете покинули Эшридж и отправились в Лондон.
— Я не смогу предпринять это путешествие в таком состоянии.
Доктора непреклонно посмотрели на нее.
— Ваша светлость может один день отдохнуть. После чего вам следует проследовать в Лондон, и сделать это нужно безотлагательно из боязни навлечь на себя неудовольствие ее величества.
Елизавета покорилась. Она понимала, что роль больной может дать ей самое большее пару дней передышки.
Ее повезли в паланкине, посланном за ней королевой, и в тот самый день, когда она выехала, леди Джейн Грей и ее муж лорд Гилфорд Дадли прошли короткое расстояние, отделяющее их тюрьму в Тауэре от эшафота.
Кое-кто из сельских жителей вышел, чтобы посмотреть, как проезжала мимо них принцесса, и она с благодарностью ощущала на себе их сочувствующие взгляды. Может быть, при этом они вспоминали юную Джейн Грей, которой исполнилось всего лишь семнадцать лет и которая в это самое время, возможно, произносила последние слова молитвы, прежде чем палач отделит ее милую головку от стройного тела. Люди не могли чувствовать к этой молодой девушке ничего, кроме жалости, ведь она сама не стремилась стать королевой. И вот теперь перед ними другая — эта молодая принцесса, которая, быть может, также находится на пути к подобному концу.
На этот раз Елизавета осталась одна, и ее не покидал страх. Она откладывала путешествие как только могла, потому что верила, что, если пройдет какое-то время, гнев Марии может остыть. Поэтому даже один день отсрочки сыграл бы важную роль. Первую ночь принцесса провела в Редбурне, а вторую остановку сделала в Сент-Олбансе. О, если бы она могла еще хоть немножечко задержаться в гостеприимном замке сэра Ральфа Роулетта! Но они были обязаны двигаться по направлению к Миммсу и Найгету. Принцесса старалась как можно чаще делать остановки где только возможно, и путешествие продлилось десять дней — значительно дольше, чем обычно.
По прибытии в Лондон Елизавета ужаснулась его виду. Повсюду множество виселиц, люди висели даже на дверях своих домов. Новый урожай человеческих голов был собран на мосту. Принцесса с дрожью ощутила и ненадежность своего положения, и то, что ее голова тоже может попасть под топор палача.
Но, проехав по улицам столицы, которая всегда была к ней благосклонна, она постепенно отделалась от своей меланхолии. Паланкин оставался открытым, и люди могли лицезреть принцессу, разодетую во все белое, что не только прекрасно оттеняло цвет ее волос, но и символизировало ее невинность. Елизавета сидела прямо, и ее гордый вид как бы говорил: «Пусть они делают с невинной девушкой что хотят».
Городские жители, конечно, чувствовали, что в такое время вряд ли стоит приветствовать принцессу, но они не могли удержаться и не поплакать о ее злосчастной судьбе. Они также молились, чтобы ей не выпала участь леди Джейн Грей.
Елизавету доставили в Уайтхоллский дворец.
Была пятница перед вербным воскресеньем. В своих тщательно охраняемых апартаментах во дворце Елизавета узнала от служителей, что к ней направляется епископ Гардинер вместе с некоторыми членами королевского совета.
И вот он перед нею — великий епископ Винчестерский, один из самых значительных людей во всем королевстве и ее заклятый враг.
— Ваша светлость обвиняется, — сказал он, — в государственной измене. Вы обвиняетесь в том, что принимали участие в заговоре Уайетта.
— Это ложное обвинение, — парировала Елизавета.
— В распоряжении королевы находятся письма, доказывающие, что вы говорите неправду, и вам придется сменить это место на другое.
Елизавета лишилась дара речи: то, чего она боялась больше всего на свете, кажется, свершилось.
— Сегодня же вашу светлость переведут в Тауэр.
Елизавета была объята ужасом, но полна решимости не показать своего страха. Она собрала все свое мужество и гордо заявила:
— Я твердо уверена, что ее величество слишком милостивы, чтобы приговорить к заключению невинную женщину, которая никогда не оскорбляла ее ни словом, ни делом.
— Такова воля ее величества. И вы должны сегодня подготовиться к отъезду в Тауэр.
В ней вспыхнуло вдруг внезапное желание броситься на колени перед этими людьми и начать умолять их. Но вместо этого она спокойно стояла и свысока смотрела на них.
— Я прошу вас, милорды, — сказала она, — либо защитить меня перед королевой, либо просить ее проявить снисхождение и принять меня.
Гардинер ответил:
— Королева распорядилась, чтобы вы собрались и немедленно отправились в путь.
Граф Сассекский был тронут ее молодостью, отвагой и отчаянным положением. Он сказал:
— Если в моей власти будет убедить королеву предоставить вам аудиенцию, то я сделаю это.
С этим посланцы королевы оставили ее; когда они вышли, Елизавета без чувств опустилась на стул. Закрыв лицо руками, она прошептала: «Так и моя мама отправилась в Тауэр, чтобы никогда оттуда не вернуться».
Той ночью, когда она ждала приказания явиться к королеве, слуги сказали ей, что по всему периметру дворец окружен стражей. Стража находилась не только в саду, но и в самом дворце, потому что все страшно боялись, что принцессу попытаются выкрасть.
На следующий день граф Сассекский объявил ей, что она должна отправиться в Тауэр немедленно и что ее уже ждет баркас. Елизавета написала королеве записку и столь искренне умоляла Сассекса передать ее, что он был глубоко тронут.
— Милорд граф, — упрашивала она, — я заклинаю вас всеми святыми взять это письмо.
Он помедлил, но в итоге не смог отказать и взял ее письмо к королеве.
Мария была взбешена. «Это, — орала она, — очередная уловка моей сестры. Разве милорд Сассекс не понял, что она его одурачила, чтобы пропустить сегодняшний прилив?»
На следующий день было вербное воскресенье, и уже ничто не могло спасти Елизавету от заточения в Тауэр.
Ее не стали перевозить в полуночный прилив, так как опасались, что в темноте кто-нибудь придет к ней на помощь.
По пути к баркасу она шептала:
— Да сбудется воля Господня! Я должна радоваться, что ее величество будет довольна!
Потом Елизавета повернулась к следовавшим за нею людям и закричала, охваченная внезапным порывом гнева:
— Разве не чудовищно, что вы — те, кто называет себя аристократами, — допускаете, чтобы я, принцесса и дочь великого короля Генриха, была отправлена в заточение, туда, куда ведает один только Бог.
Они в испуге глядели на нее. Разве могли эти много повидавшие на своем веку люди быть уверены, что принцесса ничего не выкинет? Да, они — видные солдаты и государственные деятели — боялись этой стройной молодой девушки.
Баркас юрко скользил по реке, пока лондонцы находились в церкви и не могли видеть Елизавету и продемонстрировать ей свою симпатию, в чем никогда ей не отказывали. Довольно быстро подплыли к Тауэру — этому серому дому крушения надежд, ужаса и отчаяния.
Она заметила, что ее хотели провести через Трейторс-Гейт, и это показалось ей дурным предзнаменованием.
Шел дождь, и принцесса подставила лицо под его струи, ведь когда еще она окажется на свободе и почувствует его ласку! «Как он приятен, — подумала она, — как нежен в этом жестоком мире!»
— Пора, ваша светлость, — поторопил ее Сассекс.
— Неужели я должна сойти на берег здесь… у Трейторс-Гейт? Посмотрите! Вы не приняли во внимание прилив. Как могу я ступить прямо в воду?
Сассекс пытался набросить на ее плечи свой плащ, чтобы укрыть от дождя. В порыве отвращения Елизавета сбросила его и ступила наружу. Вода проникла в ее туфли, но она не обратила на это никакого внимания и лишь воскликнула:
— Сюда ступает нога самого верноподданного человека из всех, когда-либо ступавших на эту лестницу. Перед лицом твоим, о Боже, говорю я это, ибо нет у меня иного друга, кроме тебя.
Когда Елизавета проходила мимо башен, многие тюремщики вышли, чтобы посмотреть на нее, а некоторые даже взяли с собой детей. Вид этих крохотных любопытных мордашек успокоил принцессу. Она печально им улыбнулась, и один маленький мальчик, никого не спросясь, вышел вперед и, преклонив перед нею колени, произнес высоким звонким голосом:
— Прошлой ночью я молил Бога о том, чтобы он охранил вашу светлость, и сегодня ночью я буду делать то же самое.
Елизавета опустила руку ему на голову.
— Итак, в этом печальном месте у меня уже есть один друг, — сказала она. — Спасибо, мой мальчик.
Тогда несколько стражников выкрикнули:
— Да хранит Бог вашу светлость!
Она улыбнулась и уселась на мокрый камень, глядя на них почти с нежностью.
Комендант Тауэра подошел к ней и попросил подняться.
— Вам, мадам, — сказал он, — вредно сидеть здесь.
— Лучше сидеть здесь, чем в каком-нибудь другом месте похуже, — возразила она. — Ведь один только Бог ведает, куда вы меня направите.
Но все же поднялась и вместе с теми немногими женщинами, которым разрешили сопровождать ее, позволила проводить себя в Тауэр.
Граф Сассекский все еще шагал рядом.
— Ваша светлость, — пробормотал он, — поймите, мне не по душе возложенная на меня миссия. Будьте уверены, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы облегчить ваше пребывание в этом месте.
— Милорд, — мягко произнесла она, — я не забуду вашей доброты.
Ее провели в приготовленные апартаменты — самые надежно охраняемые в Тауэре; когда всхлипывающие дамы собрались вокруг нее, она почувствовала, как к ней возвращается самообладание.
Итак, сбылись самые мрачные предчувствия. Но мысли Елизаветы были не о тех испытаниях, что ждут ее впереди, а о том, как она себя держала по пути сюда. Заметил ли кто-нибудь, что когда ее вели через Трейторс-Гейт, принцесса чуть не упала в обморок? Она страстно надеялась, что никто не увидел ее страха.
Сейчас Елизавета успокоилась настолько, что оказалась способной утешать бедных женщин.
— Все, что ни случается, все в руках Божьих, — успокаивала она их. — И если меня отправят на плаху, то не английский топор отделит мою голову от тела. Я буду настаивать, чтобы это был французский меч.
Дамы поняли, что принцесса вспомнила свою мать, и зарыдали еще громче, но она сидела, гордо выпрямившись, высоко подняв свою золотистую голову и спокойно смотрела в будущее, которое готовит ей либо корону, либо французский меч.
Глава 3
Роберт мерил шагами свою темницу. Он находился в возбуждении с того самого дождливого вербного воскресенья, когда услышал от охранника, принесшего ему пищу, что недалеко от него поместили еще одного заключенного весьма знатного происхождения.
Он задумался над тем, сколько ему еще оставалось прожить. Увы, юного Гилфорда не стало! Мысль о брате отрезвила его. Отец… Гилфорд… Кто следующий?
Когда над человеком так долго висит угроза смерти, то временами он забывает о ней. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, когда Роберт вернулся из ратуши в Тауэр, постоянно ощущая над своей головой дамоклов меч. Холодное и безграничное отчаяние душило его. Он почти что жаждал приказа отправиться в последнее путешествие.
Но люди вроде Роберта Дадли долго не отчаиваются. Разве он не был баловнем судьбы?! Разве не судьба распорядилась так, что он женился тогда на Эми? Не сделай он этого, разве не он, Роберт, проследовал бы вместо Гилфорда на эшафот, где бы ему вместе с леди Джейн Грей отрубили голову? Ведь его отец наверняка женил бы его на этой несчастной молодой девушке. И чем больше размышлял он на эту тему, тем более убеждался, что ему на роду начертано не такое бесславное будущее.
Наступили пасхальные праздники, а это всегда время надежд. В один из дней охранник, приносивший Роберту пищу, пришел не один. С ним был его маленький сынишка. Мальчик, которому еще не исполнилось и четырех лет, уговорил отца взять его с собой, когда тот пойдет к лорду Роберту. Ребенок стоял и молча разглядывал пленника. Он ничего не говорил, но взгляд его был просто-таки прикован к лицу знатного пленника.
Роберт развеселился. В глазах ребенка он увидел то же восхищение и сочувствие, которое отражалось в глазах женщин, вышедших на улицы, когда он шел из ратуши в Тауэр.
Молодой лорд церемонно поклонился мальчику и произнес:
— Я польщен вашим визитом.
Ребенок заулыбался и отвел взгляд.
— Милорд, — сказал его отец, — он всегда спрашивает, не иду ли я к вам, и умоляет взять и его.
— Я повторяю, — ответил Роберт, — я польщен.
Он бережно взял ребенка на руки, так что их лица оказались на одном уровне.
— А что думает малыш о том, что сейчас видит? — спросил он. — Посмотри-ка хорошенько на эту голову, вряд ли такая возможность будет у тебя когда-нибудь еще. В один прекрасный день, мой мальчик, ты придешь в эту темницу и увидишь другого несчастного пленника.
Губы у малыша задрожали.
— Ведь эта бедная голова, которую ты изучаешь с таким лестным для меня вниманием, очень скоро лишится опоры, на которой пока еще держится.
Охранник прошептал:
— Милорд, он понимает, к чему вы клоните. Это разорвет его крохотное сердечко. Он так любит вашу светлость.
Роберт тут же посерьезнел. Он ласково поцеловал мальчика в щечку.
— Слезы? — сказал он. — Нет, мы не станем проливать слезы. Неужели ты думаешь, что я позволю им обидеть тебя? Да никогда!
Мальчик уже улыбался.
— Никогда! — повторил он.
Роберт опустил его на землю.
— Чудесный ребенок, — сказал он. — Я буду ждать его прихода. Надеюсь, он еще придет?
— Конечно, милорд. Он всегда канючит: «Я хочу к лорду Роберту!» Так ведь, сын?
Мальчик кивнул.
— А мне доставляет огромное удовольствие общаться с вами, — заметил Роберт, улыбаясь.
— У него в Тауэре есть еще один друг, милорд…
Роберт весь напрягся, ожидая продолжения.
— Это принцесса Елизавета, милорд, — добавил словоохотливый охранник. — Бедная леди! Ей так грустно, хотя ей дали небольшое послабление. Ей дозволено гулять в маленьком саду и дышать свежим воздухом.
— Может, и мне позволят время от времени гулять в маленьком саду, — заметил Роберт.
— О, милорд, конечно. Сначала они держали принцессу в строгости, под надежной охраной. Но милорд Сассекс и наш комендант хорошенько поразмыслили и решили дать ей послабление.
— Это означает, что они чрезвычайно дальновидные люди.
— Это как, милорд?
— Они помнят, что в один прекрасный день принцесса может стать королевой. И тогда она не будет добра к тем, кто во время ее заточения не проявил доброты по отношению к ней самой.
Охранник почувствовал себя не в своей тарелке. Ему не нравилась чреватая опасностью беседа. Хорошо этому лорду Роберту, которому нечего терять, ведь его уже приговорили к смерти, но что будет, если его, простого охранника, застанут за слушанием таких речей? Он взял за руку мальчика, готовясь уйти, но Роберт сказал:
— Значит, мой маленький друг навещает принцессу в ее садике, правда?
— О, да. Ее светлость обожает детей. Она сама приглашает их поговорить с ней, и наш юный Билл почти так же предан этой леди, как и вашей светлости.
Роберт снова подхватил мальчика на руки.
— Это должно означать, мистер Уильям, — сказал он, — что вы очень проницательный господин.
Малыш громко рассмеялся, когда его подкинули вверх, но лорду было уже не до игры, и, опуская его на землю, Роберт глубоко задумался.