— Ваши добрые слова, господин лейтенант, — сказал Марсель растроганно, — придают мне смелости задать вам один вопрос… Я до сих пор не знаю ничего об участи моего дорогого друга мушкетера и той девушки, которая столь мужественно принимала участие в моем побеге. Если вы знаете хоть что?нибудь об этих людях, то, сделайте милость, скажите мне, что с ними сталось?
— Мушкетер Виктор Делаборд отвезен мною в Париж, и я надеюсь, что там его будут судить не слишком строго, — ответил д'Азимон. — А та удивительная девушка, как я слышал, тоже поехала в Париж, чтобы выхлопотать вам помилование…
— По этому поступку я узнаю мою верную Адриенну, — растроганно проговорил Марсель. — Она все еще не теряет надежды спасти меня. Она борется за меня, не страшась никаких трудностей и преград.
— Она выпросила у коменданта отсрочку вашей казни. Может быть, ей удастся выхлопотать и отмену ее. Так что вы можете гордиться своими друзьями, Марсель Сорбон.
— Да, вы правы. Я горжусь такой дружбой и любовью. Они вознаграждают меня за те удары судьбы, которые меня преследуют. И если я даже не буду спасен, если помилование не удастся выхлопотать, то в смерти меня будет утешать сознание, что Бог послал мне двух друзей, которые были способны на самопожертвование.
— Я очень немного могу сделать для облегчения вашей судьбы, Марсель. Узнав от вашего друга историю вашей жизни, я стараюсь хоть что?то сделать, чтобы вы не чувствовали себя совсем покинутым, как те преступники, которые того заслуживают. Возьмите это одеяло. По ночам бывает очень холодно. Возьмите это вино, чтобы сделать воду годной к употреблению. Если у вас есть какая?то просьба — скажите. По мере возможности я исполню ее.
— Одно только желание, господин лейтенант. Чтобы ваше участие не принесло вам вреда.
— Все, что я делаю, я делаю с согласия коменданта.
— Так и этот благородный человек знает причину моего заточения? Мне он, наверное, не поверил, но когда Виктор Делаборд подтвердил мои слова, что я невинно осужден на каторгу, тогда комендант должен был поверить. Если он ничего не может сделать для моего спасения, то, надеюсь, он хотя бы не поставит каторжника Сорбона в один рад с истинными преступниками. Судьба не дает мне отомстить за мать, за грека Короноса и за себя могущественному Бофору, который безнаказанно совершает одно преступление за другим. Он побеждает, господин д'Азимон, он избегает заслуженного наказания, потому что в его руках власть и сила. Но одно вы должны знать, в одном я вам могу поклясться в этот час. Если я останусь в живых и когда?нибудь выйду на свободу, тогда у меня будет только одна цель в жизни — разоблачить герцога Бофора и тем самым сбросить порок с высоты его величия.
— Желаю вам, Марсель, чтобы ваше правое дело удалось. Я вижу, что ваша ужасная судьба не лишила вас мужества. Опасность над вашей головой велика, но… — Лейтенант д'Азимон вдруг замолчал.
Марсель посмотрел на отворявшуюся дверь и помрачнел. Офицер тоже обернулся — в дверях стоял ухмыляющийся надзиратель Рошель.
— Это прекрасно, честное слово! Офицер обделывает делишки с каторжником!
Не успел ретивый надзиратель прогнусавить эти слова, как получил сильный удар хлыстом, который был в руках у лейтенанта.
Рошель отшатнулся, перепугался, хотел бежать из клетки, но д'Азимон еще дважды успел хлестнуть его по лицу и по голове.
— Вот вам награда за ваше шпионство и за ваши подлые слова, надзиратель, — напористо сказал лейтенант. — Убирайтесь прочь! А то еще раз попробуете моего хлыста!
Рошель согнулся и закрыл лицо руками. Ему показалось, что из глаз его сыплются искры.
— Берегитесь меня, надзиратель! — добавил д'Азимон, садясь на лошадь, которую держал под уздцы солдат. — Осмельтесь только еще раз появиться передо мной с такими словами! Я давно заметил, что вы злой человек и пользуетесь каждым удобным случаем, чтобы излить свою желчь. Надзиратель должен быть строгим, но не злым. Запомните полученный сегодня урок!
И лейтенант д'Азимон уехал.
Сторож запер замок на двери клетки и молча удалился. Только Рошель и часовой остались возле клетки.
— Получил? — со смехом спросил часовой. — Лейтенанта д'Азимона не следует трогать.
Рошель выпрямился. На лице его вздулись красные рубцы. Слезы боли и злобы текли у него из глаз. Скрипя зубами и сжимая кулаки, он бросился бежать к дому коменданта.
— Ты поплатишься за это… — шептал он на бегу. — Я тебе этого не прощу!
Через минуту он вбежал, почти ворвался в кабинет коменданта.
Генерал Миренон, сидевший за письменным столом, посмотрел на надзирателя с удивлением.
— Что с вами опять случилось? — спросил он.
Рошель задыхался и с минуту не мог произнести ни одного внятного слова.
— Успокойтесь, надзиратель, — сказал комендант. — Отчего у вас лицо в полосах?
— От хлыста господина лейтенанта. Это неслыханно, господин комендант! Надо мной учинили насилие. Господин лейтенант д'Азимон…
— Расскажите все по порядку, — потребовал комендант.
Рошель подробно рассказал о случившемся.
— В таком случае берегитесь повторения, — сказал комендант. — Вы не должны забывать, что вы — надзиратель и не смеете делать никаких замечаний вашему начальнику. А тем более шпионить за ним и критиковать его. Впредь обращайтесь ко мне, прежде чем решаться на такие безрассудные поступки. Доносите мне и предоставьте мне самому решать.
— Ваше приказание, господин комендант, будет исполнено. А теперь я прошу вашей защиты. Прошу наказать лейтенанта.
— Господин лейтенант д'Азимон принес преступнику одеяло и вино с моего позволения.
Глаза Рошеля едва не вылезли из орбит.
— Преступнику? В клетку? — пробормотал он едва внятно. — Но ведь преступник осужден на смертную казнь, господин комендант! Кажется, он не должен ничего получать…
— Это не ваше дело. Вы принимали участие в решении его судьбы. Приговор утвержден. Но преступник воспользовался своим правом назначить день казни. Ступайте! И впредь действуйте обдуманней и не лезьте не в свои дела.
Рошель вышел от коменданта.
«Что ж, пусть будет так, — злобно размышлял он, выходя на тюремный плац. — Право на назначение дня казни — это верно. Но горе тебе, если ты вздумаешь не исполнить приговора! Есть суды повыше тебя… Мне кажется, что здесь что?то… Может быть, преступник богат? Уж не подкупил ли он вас?.. — Хитрая ухмылка появилась на обезображенном красными полосами лице надзирателя. — Я всего лишь надзиратель. Но надзиратель Рошель будет следить за каждым вашим шагом. Если приговор не будет исполнен, вы будете иметь дело со мной. Побои дорого вам обойдутся…»
XXIII. ТАЙНА МАРКИЗЫ ДЕ ПОМПАДУР
Состояние здоровья маркизы, которая на балу съела только одну ложечку мороженого, стало улучшаться в ту же ночь. Помогло лекарство, которое прописал ей домашний врач. Этот припадок доктор посчитал повторением того, что случился с ней по возвращении из Парижа, когда она ездила в мастерскую художника. Тот припадок доктора объяснили слабостью сердца.
После той поездки в Париж маркиза заметно изменилась. Она стала задумчивой, предпочитала одиночество. Приближенные уверяли, что на маркизу находят приступы меланхолии. Они нередко видели ее в слезах.
Странная игра судьбы! Маркиза достигла всего, чего хотела, и вот в тишине проливает слезы. Она, которая могла удовлетворить малейшее свое желание, могла облагодетельствовать или свергнуть, — она чувствовала горе, даже плакала.
Но что означала эта перемена? Что могло мучить маркизу, которая властвовала теперь и над королем, и над всем государством?
Маркизу д'Эстрад осаждали расспросами. Ведь в маркизе де Помпадур заметили перемену с тех пор, как она была с маркизой д'Эстрад в мастерской художника Андриана. Как раз после этой поездки с ней случился припадок, во время которого она чуть не задохнулась от слез.
Какая?то тайна окружала эту всемогущую женщину.
Придворные дамы объяснили этот припадок по–своему. Они утверждали, что живописец Андриан изобразил маркизу слишком старой, и вот, мол, мысль, что она стареет, произвела на нее такое гнетущее действие.
Герцог Бофор был при дворе единственным, кто иначе смотрел на это дело и доискивался истинной причины. Ведь маркиза д'Эстрад высказала при нем предположение, что маркиза де Помпадур увидела кого?то на бульваре, самой многолюдной улице Парижа, и это так сильно подействовало на маркизу, что у нее сделался припадок.
План виконта Марильяка не удался. Отравленное мороженое, которое он поднес маркизе, оказалось невкусным. Хотя на другой день маскарада маркиза и выглядела утомленной, опасность явно не угрожала ее жизни. А о повторной попытке нельзя было и думать, потому что это могло возбудить подозрение.
Герцог твердо решил свергнуть ненавистную ему маркизу, осмелившуюся захватить всю власть в свои руки да еще унизить его, герцога Бофора. А он был такой человек, который не успокоится, пока не столкнет с дороги или пока не отправит на тот свет неугодную ему личность.
Так что же такое увидела маркиза из окна мастерской живописца? Этот вопрос сильно занимал герцога. Он чувствовал, что разоблачение тайны дало бы ему возможность отомстить маркизе. Интуиция подсказывала ему, что увиденное как?то связано с ее прошлым. И герцог начал копаться в прошлом маркизы. Он припомнил то, что слышал некогда от покойного коменданта Бастилии. Тот говорил ему, что Жанетта Пуассон была дочерью обедневшего мясника. Она была замужем за человеком, от которого ее увез богатый ростовщик д'Этиоль. Ростовщика она не могла видеть на парижском бульваре, а если бы и увидела, то это не произвело бы на нее столь потрясающего впечатления, ибо она, конечно же, не любила его. Мать тоже не могла расстроить маркизу столь сильно, потому что маркиза давно уже распорядилась, чтобы госпожа Пуассон ни в чем не нуждалась.
Таким образом, оставался ее первый муж. Когда?то комендант Бастилии называл имя этого первого мужа, однако герцог его не запомнил.
Скорее всего, маркиза увидела этого брошенного ею ради богатства человека. Скорее всего, ее мучили упреки совести, раскаяние. Тут?то герцогу и виделся ключ к разгадке.
Надо было узнать имя этого человека. И герцог поручил виконту Марильяку произвести разведку. Камер–юнкер попробовал выведать кое?что у одного из пажей маркизы и спустя некоторое время явился во дворец герцога.
— Ну, что вам удалось узнать, виконт? — спросил герцог с нетерпением.
— Первый шаг сделан, ваше сиятельство, — ответил Марильяк. — Я решил, что больше всего можно узнать у старой матери маркизы. Эта женщина знакома с камердинером Бине, и паж посоветовал мне обратиться именно к Бине.
— К Бине? Вы правы, виконт.
— Так вот, Бине сказал мне, что госпожа Пуассон живет в поместье под Парижем, около Сен–Дени.
— Разве сам Бине не мог сообщить кое–какие подробности из прошлого маркизы?
— Бине хитер, ваше сиятельство. Он остерегается говорить на эту тему. Нет сомнения, что он все знает, но не проговаривается.
— В таком случае мы отыщем госпожу Пуассон и у нее узнаем все, что нам надо, — сказал герцог.
— Если вы прикажете, ваше сиятельство, то я завтра же отправлюсь…
— Да, отыщите мать маркизы, но не давайте ей понять, с какой целью вы приехали к ней, — сказал Бофор.
— Так я и сделаю, ваше сиятельство, — ответил виконт Марильяк.
Этот камер–юнкер и в самом деле оказался наиболее подходящим человеком для исполнения тайных планов герцога.
На следующий же день он в придворной карете отправился в имение госпожи Пуассон. Марильяку не составило никаких трудов войти к ней в дом, сказав, что, проезжая мимо, он не мог отказать себе в удовольствии познакомиться с матерью такой знаменитой женщины.
Госпожа Пуассон, в высшей степени грубая, примитивная по своим понятиям и обращению женщина, была немало польщена визитом камер–юнкера и пригласила его на обед.
Марильяк принял приглашение с благодарностью. Он всеми силами старался понравиться старухе, которая, с тех пор как дочь оказалась при дворе, строила из себя знатную даму. Она думала, что достичь этого можно, одеваясь в дорогие шелка и унизывая свои короткие пальцы дорогими кольцами и перстнями.
— Да, любезный господин виконт, — со снисхождением высокопоставленной особы говорила хозяйка, вводя гостя в столовую, где служанка накрывала стол, — кто назначен для престола, тот не останется в хижине. Кому предназначена корона, тот получит ее, даже если бы он родился в лохмотьях.
— Вы некоторым образом правы, госпожа Пуассон, — ответил Марильяк, едва удерживаясь от смеха.
— Знаете ли, еще при жизни моего покойного мужа я ему постоянно говорила: «Вот посмотришь, из нашей Жанетты еще получится нечто великое». Я вас уверяю — это было видно в ней еще ребенком! — воскликнула старуха, садясь за стол.
Камер–юнкер последовал ее примеру.
— Мой муж часто покачивал головой, глядя на этого ребенка, — продолжала старуха. — Жанетта умела и старой лентой украсить себя, как принцессу. Она всегда изящно одевалась и держала себя красиво. Она верховодила всеми соседскими ребятишками. Она уже тогда играла с ними в королеву.
— Может быть, это было предчувствие, госпожа Пуассон?
— Конечно. Да я и сама верила, что она этого достигнет… Я очень рада видеть вас у себя. Я люблю поговорить о своей дочери. Но идти к ней я не хочу… Не думайте, что у меня для этого нет приличной одежды или что я стесняюсь придворных дам и кавалеров, — я никого и ничего не стесняюсь. Нет–нет, я не хочу идти к ней только потому, что неохотно покидаю свое тихое убежище… Ну а еще… Понимаете, господин виконт, такой высокопоставленной даме наверняка неприятно вспоминать о своем прошлом… Кушайте, кушайте, господин виконт. Вот, пожалуйста, суп с мясом и трюфелями.
Марильяк улыбнулся.
— Я удивляюсь вашему умению готовить, — сказал он вежливо.
Мать маркизы оживилась.
— О, я всегда имею такой стол. Люблю пожить хорошо, господин виконт. Сейчас подадут овощи с лососиной, затем жареную говядину — я с удовольствием съедаю кусок мяса, а потом подадут куропаток или другую дичь. Только не думайте, что я сама все готовлю. Нет, я держу повара. Он каждый вечер приносит мне три списка кушаний, и я выбираю из них по своему вкусу. А как же иначе? Ведь я имею дочь, которая в государстве занимает первое место после короля.
Марильяк утвердительно кивнул головой.
— Я вам так скажу, — продолжала словоохотливая старуха. — К чему?нибудь да должен привязаться человек. Я не знаю, к чему привязаны вы, моя же страсть — это хороший стол.
— Вы живете здесь очень уютно, госпожа Пуассон, — заметил камер–юнкер, находя кушанья и вино превосходными.
Мать маркизы самодовольно усмехнулась.
— Между нами будет сказано, я именно этого и желала. Сама способствовала этому. Мой муж был бедный бесхарактерный человек, он не умел устроить свою жизнь. А я всегда говорила: кто хочет пить вино, тот старается добыть его. Тот же, кто довольствуется водой, тот не получит ничего больше. Мужу я не могла втолковать это, а вот дочь меня понимала.
— Ваши слова заключают в себе неоспоримую истину, — глубокомысленно произнес Марильяк и тем самым окончательно завоевал доверие госпожи Пуассон.
— Принеси?ка господину виконту ананасов в сахаре, — крикнула она прислужнице и обратилась к Марильяку. — Этими плодами я угощаю только тех людей, которые мне нравятся. Ананасы превосходны! Их вырастил мой садовник, они гораздо лучше версальских. Мои гораздо крупнее и сочнее.
Камер–юнкер попробовал ананасы, которые принесла прислужница.
— Смею заверить, милостивая государыня, они прекрасны, — сказал он.
Похвала ананасам, а еще больше слова «милостивая государыня» приятно подействовали на госпожу Пуассон. Она протянула ему через стол свою толстую, мясистую руку и долго пожимала и встряхивала тонкую белую руку камер–юнкера.
— Вы мне нравитесь. Сразу понятно, что вы человек высшего круга, и я рада видеть вас у себя.
— Честь оказана, в первую очередь, мне, — сказал Марильяк, довольный тем, что нашел слабую сторону этой женщины. — Честное слово, я никогда не ел таких ананасов — это превосходное лакомство.