— Голова болит! — буркнул мистер Кэри. — И из-за этого пропустить день рождения!
Вики развернула поднос и сердечно поблагодарила Джона.
Мистер Кэри спросил:
— Что они ей подарили?
— Мне кажется, дорогой, это поднос.
Раздались голоса, пропевшие фальшиво: «Поздравляем с днем рождения, дорогая Вики». Все присутствующие оживились, когда на террасе появились Гордон и Роз Морленд в сопровождении Тимми. Роз несла огромный пакет, делая вид, будто изнемогает от его тяжести. На согнутом мизинце Гордона висел пакетик с розовым бантом.
Собравшись вместе, компания Кэри шумно обменивалась приветствиями и поцелуями.
— Вики, дорогая, вскройте пакеты. Скорее! Мы привезли их из Европы.
В большом пакете оказалось вышитое платье сицилийской крестьянки, а в маленьком — пара серебряных серег в виде миниатюрных двухколесных тележек. Вики была очарована. Старый мистер Кэри расхохотался. Всем были розданы стаканы с мартини. Морлендам показали подарки, присланные Фишерами из Калифорнии, и объяснили, почему нет Линды.
Только Тимми в этом не участвовал. Компания Кэри считала, — дети должны всюду бывать вместе с родителями, но не должны при этом вмешиваться в жизнь взрослых. Так что никто не обращал на него внимания. И он, естественно, потянулся к Джону. Напряженный, беспокойный, Тимми был наименее агрессивным из всего квинтета ребятишек и вызывал у Джона особую нежность — желание помочь, защитить.
Мальчик возбужденно рассказал ему про скафандр астронавта, который папа обещал купить ему в Питсфилде.
— Скоро я его получу. И это будет большой настоящий скафандр, с большим настоящим шлемом! И может быть, Баку тоже такой купят…
— Тимми, милый, не приставай к мистеру Гамильтону. Ему вовсе не интересно про твой скафандр, — накинулась на сына Роз Морленд. — Пойди погуляй, Тимми, поищи этого прелестного цветного мальчугана, с которым ты так дружишь. Знаете, мистер Гамильтон, мы с Гордоном считаем, что создавать барьеры — нелепо. В Марракеше, позапрошлой зимой, у Тимми был очень славный дружок, арабский мальчик Абдулла, — такое очаровательное имя — прямо из «Тысяча и одной ночи».
— Его зовут Ахмед, — поправил Тимми.
Роз Морленд рассеянно потрепала его по волосам:
— Ну, милый, не надо спорить. Беги, поиграй со своим приятелем. Как жаль Линду, мистер Гамильтон. Вот бедняжка! А мы привезли свои слайды, снятые в Сицилии. Не правда ли, эти путешественники просто ужасны — вечно навязываются со своими впечатлениями? Но мистер Кэри так настаивал.
Все снова расселись в своих креслах. Вечер, типичный для компании Кэри, шел своим чередом.
Упрямо пытаясь подавить свое беспокойство о Линде, Джон сидел с коктейлем в руке. Разговор перешел на «озерные неприятности». На вечерах у Кэри всегда существует какая-нибудь обязательная тема. Этим летом говорили об автомобильной катастрофе, пережитой мистером Кэри, о том, как чудесно его недавнее и полное выздоровление после нескольких месяцев, проведенных в больнице. Второй темой были «озерные неприятности».
Некоторые агрессивно настроенные члены местной управы, не желая считаться с моральным правом семейства Кэри на уединение, собираются продать северный берег озера компании по строительству летних гостиниц. Через три дня этот вопрос будет поставлен на голосование.
Вскоре мистер Кэри начал вещать:
— Самое важное — держаться всем вместе. Мы все пойдем на это собрание, да, сэр, именно все, как один, даже вы, Гамильтон!..
Раздали по второму мартини, а затем и еще по полстакана. Дополнительные полстакана — традиция дней рождения — вызвали массу шутливых споров: поровну ли Брэд разливает. Затем все отправились к праздничному столу, и тут уж вовсю заблистало семейное остроумие.
И хотя в этом узком кружке Джона лишь из вежливости считали своим, да и сам он относился к этому так же, ему было совершенно ясно, почему для Линды все это значило так много. Это та самая жизнь, которой она хотела для себя. Жизнь, богатством и приятным убеждением в собственном превосходстве защищенная от необходимости борьбы.
Он был почти уверен, что, когда в прошлом году, в угаре шумного успеха его первой выставки, она заставила Джона уйти из фирмы «Рейнс и Рейнс», ей представлялась именно такая жизнь — где в центре была она, жена знаменитости, а он — рядом с ней вроде прославленного Гордона Морленда.
И пока Гордон рассказывал смешные истории о примитивных отелях в Агридженто, пересыпая свою речь безграмотными фразочками на сицилийском диалекте, Джон думал о Линде, лежащей в темной пустой спальне.
«Вдвое больше того, что ты получал раньше, — будет двадцать пять тысяч, верно?»
Вот что должно ее мучить. Именно это — сильнее, чем все прочее. С такими-то деньгами, конечно думает она, я смогла бы одеваться гораздо лучше Мэри Рейнс, я смогла бы осадить Паркинсонов, я смогла бы устраивать самые элегантные званые обеды…
И это непрошенно ясное представление о мечтаниях жены тут же лишило его душевного равновесия. На первый взгляд в них не было ничего неразумного. Гордон Морленд ей посочувствует. И старый мистер Кэри — тоже. По этому поводу ей посочувствует почти каждый. Он попытался представить себе лица сидящих за столом, когда он объявит им, что отказался от места, где ему платили бы двадцать пять тысяч долларов плюс премии, — из-за того, что решил писать картины, которые в компании Кэри считают настолько скверными, что никогда о них не говорят.
Внезапно его снова охватило волнение. А может быть, он просто заблуждающийся самовлюбленный эгоист? Может быть, он обманывается, считая, что возвращение в Нью-Йорк может оказаться для Линды роковым? Доктор МакАллистер предупредил его. Но если бы у нее было гораздо больше денег, с которыми пришла бы и уверенность в себе, — может, это поставило бы ее снова на ноги?
Червь сомнений ожил и снова принялся грызть его.
После обеда мистер Кэри настоял на том, чтобы Морленды показали свои слайды. Из гостиной вынесли мебель, повесили экран и с шумом установили проектор.
Тимми и даже Лерой были приведены и усажены на полу. Свет погасили, и Гордон Морленд неестественно высоким голосом, пародируя высокопарную манеру лекторов, начал комментировать слайды. Сидя в темноте, Джон пытался побороть свое волнение.
Они уезжали из Кортина д’Ампеццо и были на пути в Австрию, когда он услышал смех. Он донесся из-за их спин, из коридора — сдавленное, возбужденное хихиканье. Ему стало не по себе. Он подумал: неужели я уже дошел до того, что мне мерещится ее голос, когда ее тут нет? Но смех донесся снова, и голос Линды весело позвал:
— Ку-ку! Кто-нибудь есть тут?
Цветной слайд с изображением Тироля застрял на половине. Гордон Морленд воскликнул:
— Это Линда!
Остальные закричали:
— Линда? Дорогая! Это вы? Линда!
— Не останавливайтесь. Вы же знаете, я хочу просмотреть слайды, все до одного. Ну пожалуйста, дорогие! Продолжайте.
Обернувшись, Джон увидел силуэт жены в дверях гостиной на фоне света, горевшего в коридоре.
Тут же зажгли лампы. Все оставались на своих местах, инстинктивно стараясь не нарушить театральности момента, пока Линда по ступенькам спускалась от двери. На ней было новое зеленое платье, и двигалась она с чуть преувеличенной осторожностью. Это был триумф. Она — в центре внимания. Ее улыбка — лишь слегка напряженная, глаза блестят чуточку ярче обычного.
Но Джон, глядя на нее с упавшим сердцем, знал, что она дошла до той самой опасной промежуточной стадии, когда она еще контролирует себя, но когда злоба ее становится угрожающей, достигая самого разрушительного предела.
«Вот и все, — подумал он. — Как я мог быть таким идиотом и поверить ей! — Шевельнулась надежда: — А может быть, они не догадаются, может, подумают, что это все-таки мигрень, если мне удастся быстро увести ее отсюда».
Все встали и сгрудились вокруг нее. Когда он тоже приблизился, ему бросилась в глаза красноватая припухлость на щеке под левым глазом. Значит, она упала. И с болезненной ясностью представилось, как она стоит у столика бара, допивая джин, как обдумывает свой хитрый план и затем, взбираясь по лестнице, падает, ударяется лицом, хихикает, поднимается в спальню, чтобы надеть зеленое платье…
— Поздравляю с днем рождения! — она остановилась на нижней ступеньке, посылая воздушные поцелуи. — Милая, милая Вики, поздравляю с днем рождения! Поздравляю с днем рождения, дорогие Кэри! Поздравляю с днем рождения, дорогие Морленды! Поздравляю всех!
Джон пытался подойти к ней, но Вики обняла ее и принялась целовать в обе щеки, в то время как остальные толпились вокруг, перебивая друг друга:
— Как замечательно… Но почему вы не позвонили? Брэд приехал бы за вами… А как же вы добрались? Пешком? Неужели пешком — так далеко…
— Конечно, пешком. Вниз, через лес. Это было чудесно. Раз уж я решила прийти, куда приятнее устроить сюрприз. Я подумала, что это слишком уж нелепо, слишком уж по-детски остаться дома только из-за того…
Она оборвала себя и впервые стала искать глазами Джона. Ее взгляд был жестким и холодным, и Джон понял — оправдались его худшие опасения. Когда он ушел, она все лежала и думала об этих двадцати пяти тысячах, снова внушая себе ненависть к нему, превращая его в своем воображении во Врага, лишающего ее всего, на что она имеет право в жизни. Подошла к бару. «Ах, он говорит, что я пьяна? Ну, я ему покажу!» Вот зачем она сюда явилась. Теперь он был уверен в этом. Хочет взять реванш.
Все они наблюдали за ней, еще не понимая, что происходит, но ощущая ее неестественную напряженность.
Спокойно, сознавая, что это не поможет, что теперь уже ничто не может помочь, он выговорил:
— Линда, тебе не следовало приходить с такой мигренью.
— С мигренью! — на секунду в ее глазах, устремленных на него, мелькнула враждебность. — Так вот что ты им сказал. Мне следовало догадаться.. Ты же так заботишься о приличиях, не правда ли? — и она обернулась ко всем со своей широкой улыбкой «для публики». — Не позволяйте себя дурачить, мои дорогие друзья. У меня нет никакой мигрени. Я никогда в жизни не чувствовала себя лучше. Просто у нас была драка. Вот и все. Домашний скандал. Со всеми может случиться. — Она медленно подняла руку, потрогала припухлость под глазом и на долю секунды торжествующе взглянула на Джона. — Бедняжка Джон! Он этого не хотел. Но так уж получилось, а в следующее мгновение ему стало ужасно стыдно — как вы можете себе представить. Но… он решил, что мне лучше остаться дома. Он считал, что это унизит его достоинство — если он приведет меня на день рождения к Кэри с синяком под глазом.
Морленды молча раскрыли рты. Мистера Кэри будто молния ударила. Так вот какой у нее был план, подумал Джон. Это удар ниже пояса. На себя ему было наплевать. Эти люди для него не существовали. Она хочет, чтобы они думали, что он ее побил, — ну и черт с ней. Главное, увести ее отсюда как можно скорее, пока общество Кэри не закроется для нее насовсем.
Все еще улыбаясь, она, отодвинув всех, подошла к нему и взяла его за руки.
— Ну пожалуйста, Джон, не сердись на меня за то, что я все-таки явилась. Я знаю, они не против. Они поймут, что я их люблю и не могла не поздравить их — с синяком или без…
— Ладно, Линда, — сказал он. — Теперь, когда ты это уже сделала, как насчет того, чтобы вернуться домой?
— Домой? Ты в своем уме? Я только что пришла и хочу посмотреть слайды, все до одного!
Она все еще держала его за руки, и он чувствовал, что она, обернувшись к остальным, всей тяжестью налегла на него.
— Куда же мы поедем, дорогой Гордон? В Сицилию?
Все столпились вокруг них. Даже Тимми и Лерой, широко раскрыв глаза, торчали поблизости. Он мог бы, конечно, насильно увести ее. Но это означало бы сыграть ей на руку. На этот раз она здорово придумала. Оставь ее, пусть наслаждается! Теперь, когда удар был нанесен, он с болезненным удовольствием наблюдал за тем, как реагирует вся компания Кэри — точно так, как Линда и рассчитывала. Но они еще не поняли, что она пьяна. Все настолько уверены, что Линда не прикасается к алкоголю, — они не могли так сразу перестроиться.
На всех лицах, за исключением Вики и Брэда, отразилось откровенное любопытство.
На удочку попался мистер Кэри. Конечно, он неизбежно должен был оказаться козлом отпущения, ведь в этом доме он — воплощение отцовства, и его привилегией было право высказываться откровенно и напрямик:
— Давайте-ка все это выясним, — его бесцветные глаза блеснули в сторону Джона и глянули как бы сквозь него. — Вы сказали, что у вас была драка? Он ударил вас?
У Брэда был несчастный вид. Вики вмешалась:
— Папа, дорогой, у всех бывают стычки. Нас не касается, из-за чего они поссорились.
— Нет, касается! Касается нас всех. Линда — наш друг. И если она в беде…
— О, ради бога, не думайте, что я в чем-то обвиняю бедного Джона, — заявила Линда. — Это я виновата. Одна я.
Она протянула руку за сигаретой. Гордон Морленд поспешно раскрыл серебряный портсигар и зажег для нее сигарету. Выдохнув дым, Линда подарила Джону легкую, нежную улыбку.
— Милый, я ужасная дура, правда? Мне следовало бы держать язык за зубами. Это все из-за того, что я знала — они увидят мой вспухший глаз и спросят в чем дело… Ну а теперь лучше уж все рассказать начистоту. Кроме того, нам нечего скрывать от друзей.
Она обняла его за талию, как бы становясь в один с ним ряд против тех, кто стал бы его осуждать. И он чувствовал, как ее тело трепетало от удовольствия.
— Дорогие, позвольте мне посвятить вас в ужасную драму семейства Гамильтон. Те люди, у которых Джон служил в Нью-Йорке, написали нам, что они просят его вернуться в качестве главы художественного отдела. Двадцать пять тысяч в год плюс премии и куча свободного времени, чтобы заниматься живописью. Вы же все меня знаете. Я ужасная материалистка. Мне так иногда надоедает экономить, вести дом, урезывая себя во всем, балансировать на грани нищеты… Видимо, я не принадлежу к артистическим натурам — и мысль, что можно вернуться в Нью-Йорк и быть в состоянии снова жить прилично, как вы все живете здесь… Эта мысль… — у нее дрогнул голос.
Все это отрепетировано, подумал Джон. Она декламировала это, спускаясь с холма. Все продумано — до малейшего жеста, до последнего вздоха.
Ее голос зазвучал снова, преувеличенно бодро:
— Но, конечно, это моя эгоистическая точка зрения. Теперь-то я понимаю. Ведь имеет значение только жизнь Джона. Если он хочет писать свои картины, если он не обращает внимания на то, как их оценивают критики, если он не против того, чтобы жить по-свински в этом мерзком доме и… что ж, только это и имеет значение, правда ведь? И завтра он едет в Нью-Йорк, чтобы отказаться. Вот такие дела. А главное, мне не следовало бы жаловаться. Ведь у меня есть мои дорогие друзья. Жизнь не может быть такой уж ужасной, если у меня есть дорогие Вики и Брэд, дорогие Морленды и дорогие, дорогие Кэри.
Губы ее задрожали. Внезапным неуверенным жестом она протянула сигарету Гордону и неловко, с опущенной головой подбежала к миссис Кэри и обняла ее:
— О, я такое эгоистическое чудовище! Как я могла испортить вам праздник? Как я могла устроить этот ужасающий спектакль по поводу того, что уже решено раз и навсегда… О, бедный Джон! — она спрятала лицо в кружевах, украшающих объемистую грудь миссис Кэри. Оттуда донесся ее голос — сдавленный и жалкий: — Мне следовало остаться дома. Я знаю, так было бы лучше. Но, когда я оказалась одна, мне стало так плохо и глаз болел, что я… я выпила. — Она неожиданно хихикнула. — Вот что со мной. Я выпила большой стаканчик виски. Линда напилась! — смех сменился глубокими, мучительными рыданиями.
Великолепно, подумал Джон. Лучше не придумаешь. Ей удалось использовать даже то, что она пьяна, — и именно в тот момент, когда они могли наконец это заметить. И повернуть дело так, что из-за этого они еще больше станут ее жалеть. Нечего было волноваться. Она ничего не потеряет в их глазах. Наоборот, она сделала их своими союзниками и сторонниками навсегда. А он для них навсегда останется последним подонком.
Он ощущал, как нарастают негодование и враждебность. Мистер Кэри ненавидел его, миссис Кэри стала грозной, как наседка, защищающая своего цыпленка. Морленды держались с таким видом, будто не могли понять, как они вообще встречались с ним.