Вскоре после того как мы переехали, один из наших соседей навсегда покидал Гамбию. Он отдал нам двух своих ручных птиц: Миссис Моп — желтогрудого сенегальского попугая — и длиннохвостого попугайчика Ролли. Мы построили для них вольер в саду возле одного из деревьев гмелины. Ролли был общительной разговорчивой птицей. С веранды мы хорошо слышали, как он беспрестанно насвистывает «Боже, храни королеву» и часами бешено болтает сам с собой. Миссис Моп была совсем другого нрава. При малейшей возможности она норовила клюнуть нас и, насколько я помню, не сказала ни слова по-английски, хотя отчаянно бранилась на одном из местных наречий, если кто-нибудь настойчиво пытался подружиться с ней.
После того как эти двое поселились у нас, начались дожди и мы неожиданно приобрели еще с десяток птиц. Однажды утром, после сильной бури, мы с Хетер проходили мимо большого дерева, усыпанного гнездами ткачиков. Во время ночного шторма многие из этих искусно сплетенных гнезд упали и теперь, мокрые и бесформенные, лежали на земле. Неожиданно я заметила тощего пятнистого кота, внимательно осматривающего остатки гнезд. Наконец он нашел то, что искал, и, быстро разломав гнездо, начал есть его крошечных, еще не оперившихся обитателей. Я позвала Хетер, и мы вслед за котом занялись поисками птенцов. Большая часть их была уже мертва, но все-таки мы нашли двенадцать живых птиц. Сняв с себя рубашки — единственное, что было на нас сухого, — мы завернули в них остывшие тельца. Хетер предложила взять также несколько гнезд, чтобы птенцы находились у нас в привычной обстановке.
Придя домой, мы как следует высушили гнезда и выстлали их ватой. Под маминым руководством мы по нескольку раз в день кормили птиц, спичками закладывая пищу в их вечно разинутые рты. Двое из наших питомцев умерли, но остальные выжили и вскоре улетели.
Местные жители, заметив наше страстное увлечение, начали приносить нам все новых животных — как правило, осиротевших детенышей. С ранних лет мы с Хетер научились составлять разные молочные смеси, чтобы удовлетворить потребности каждого из наших воспитанников.
Обычно люди убивают крыс, но один молодой фермер, найдя большое гнездо гамбийской крысы с выводком, не уничтожил его, а принес малышей в подарок нам с Хетер. Крысята были розовые и еще слепые. Всех найденышей нам не удалось вырастить, но трое выжили и превратились в очаровательных ручных зверьков. По-видимому, они были довольно близоруки, но дефект зрения восполнялся за счет других органов чувств: их серебристые усики беспрестанно вибрировали. Крысята всегда прибегали на зов и любили, когда их гладили. Они не сопротивлялись, если мы брали их в руки, и начинали перемещаться по нашему телу, щекоча своими подвижными усиками. Правда, я не выносила щекотки и не могла долго терпеть, когда они ползали по моей шее.
Но вот в доме появился Пинни — сердитый молодой дикобраз, — и все мы поначалу растерялись, не зная, куда его деть. Потом решили на первое время, пока не подыщем более подходящего места, посадить его в загон для уток, который мама соорудила на заднем дворе. Трудно было сделать более удачный выбор: Пинни прекрасно приспособился к новым соседям, а еще лучше — к их кормушке. Во всем этом был единственный недостаток — Пинни выгонял любого из нас, когда мы пытались кормить уток. По-моему, мама вздохнула с облегчением, обнаружив однажды утром, что Пинни убежал, сделав подкоп под проволочной оградой. Больше мы его никогда не видели.
Я прекрасно помню еще одного питомца тех далеких времен — Олли, самца африканской сипухи. Из-за внушительного клюва мы сначала кормили его с помощью пинцета, но скоро поняли, что можем, не опасаясь, использовать для этой цели свои пальцы. Обычно он осторожно брал пищу и держал некоторое время в клюве. Потом, чуть склонив голову набок и моргнув блестящими глазами, делал глотательное движение, и пища исчезала у него в горле. Ему явно нравилось, если мы осторожно гладили ему голову и шею, и по вечерам он часами сидел на плече у кого-нибудь из нас. Когда же он начал уверенно летать, мы стали выносить его в сад, и он, облетев вокруг дома, всегда возвращался к нам. Постепенно его полеты делались продолжительнее, и наконец настал вечер, когда он не вернулся. Спустя два дня мы, как всегда, сидели после ужина в гостиной. Внезапно за окном раздался хриплый крик — это Олли, целый и невредимый, требовал, чтобы его впустили и накормили. Олли навещал нас еще многие годы. Часто он неделями не заглядывал к нам, но спустя какое-то время неизменно появлялся вновь. Мы испытывали волнение и гордость за него — он жил на свободе и, судя по всему, неплохо приспособился к самостоятельному существованию.
Каждое воскресенье мы отправлялись с отцом на прогулку в лес в сторону Юндумского аэропорта. Это был небольшой островок девственного леса, в котором нашли приют многие представители животного мира Гамбии. Обычно мы вставали очень рано, чтобы на рассвете уже быть на месте, а потом медленно брели через лес, пока солнце поднималось ввысь. Свет, проникавший сквозь кроны, и пение птиц создавали вокруг нас сказочный мир. Мы с Хетер хватали друг друга за руки и восхищенно улыбались, увидев на вершинах деревьев черно-красных гверец. Это были довольно крупные обезьяны с черными спинами и темно-каштановыми лапами. Их похожие на веревки хвосты были почти неразличимы среди свисающей с деревьев паутины лиановых нитей. Иногда, если мы вели себя тихо, нам удавалось подсмотреть, как они кормятся. Но это редкостное зрелище всегда длилось недолго: заметив нас, обезьяны спасались бегством, делая при этом головокружительные прыжки.
Из всех животных, которых мы знали, обезьяны нравились нам больше всего. Они очаровывали нас и приводили в восхищение. Иногда мы выходили рано утром из дома специально для того, чтобы найти их и понаблюдать за ними. Мы придумывали разные истории о воображаемой стае, к которой будто бы принадлежим, и частенько возвращались домой с корзинами, наполненными «подарками от наших обезьян». В ответ мы забирали из дома объедки и складывали их под кусты. Но однажды, когда мне исполнилось семь лет, мечта стала действительностью. Мне подарили крошечного детеныша мартышки-гусара.
Ким — так мы назвали нового питомца — был еще совсем мал, и его темная шерстка подчеркивала белизну мордочки и лап. Невозможно описать мой восторг, что наконец появилось существо, которое постоянно нуждалось в моем уходе. Но даже тогда, будучи в возрасте, когда детям свойственны эгоистические мысли и поступки, я с жалостью думала о том, что Ким потерял мать. С того момента, как он появился у нас в доме, я не расставалась с ним ни на минуту. Пока он был маленький и беспомощный, он висел у меня на груди, вцепившись в рубашку, а я обвязывалась куском ткани вокруг пояса, чтобы поддержать его. Я чувствовала, что в первые месяцы жизни для него важнее всего было прижаться к чему-то мягкому и теплому. В таком положении он спал часами, просыпаясь только затем, чтобы поесть. Обычно мама готовила ему бутылочку с молоком, но кормить его я не разрешала никому. Расставаться с Кимом на ночь было для меня настоящим мучением. Но в этом мама была непреклонна: сколько бы я ни просила, мне никогда не позволяли брать его в постель. Я очень обрадовалась, когда в доме появилась верветка Трикси, которую подарили Хетер. Ким и Трикси понравились друг другу с первого взгляда. Они даже спали в одной коробке, и теперь мне было гораздо легче прощаться с Кимом перед сном.
Когда наши питомцы немного подросли и окрепли, они перебрались к нам на плечи и сидели там, цепляясь за волосы, чтобы сохранить равновесие. Они были отличными товарищами. К тому же Ким, обладавший более независимым, чем у Трикси, характером, защищал и охранял меня. Если кто-нибудь малейшим жестом выказывал намерение обидеть меня, ярко-рыжий комок шерсти бросался на выручку и охлаждал пыл моего противника укусом в предусмотрительно выбранный участок тела. Нередко объектом для нападения становилась мама.
Однажды вечером, когда мы с Хетер счищали с себя Дневную грязь, в комнату вошла мама, чтобы проверить, как мы вымылись. Закончив осмотр наших ногтей, она объявила, что начиная с завтрашнего дня мы с Хетер будем оставаться по утрам на два часа дома.
— Для чего? — спросили мы хором.
— Будем играть в школу, — ответила она.
Вначале уроки понравились нам своей новизной: мама учила нас читать, писать, считать, и мы старательно заполняли страницы толстенных тетрадей, специально присланных из Англии. Но новизна вскоре пропала, а Ким и Трикси бегали снаружи и настойчиво заглядывали в окна, напоминая нам о других, куда более интересных делах. Иногда, если мамы не было, мы с Хетер, переглянувшись, выпрыгивали из окна и бежали к Киму и Трикси. Конечно, нам доставалось, когда мы возвращались домой. Раза два нас даже лишили традиционной прогулки в лес, но в тот момент нам казалось, что игра стоит свеч.
В конце концов было решено, что нам обеим придется поехать в школу-интернат в Англию, а обезьян отправят к другу нашей семьи, который жил на станции Сапу, расположенной километрах в ста пятидесяти вверх по течению реки. Здесь по крайней мере они могли по-прежнему вести вольный образ жизни. Расставаться с обезьянами было очень тяжело. Целыми днями перед их отъездом я собирала в кустах любимую пищу Кима — кузнечиков, пытаясь заполнить банку этим изысканным деликатесом. Ким и Трикси сидели в клетке, стоявшей в кузове лендровера, и были явно недовольны всем происходящим. Мы крутились возле них, просовывали кузнечиков и кусочки фруктов через проволочную сетку и все время твердили, что расстаемся ненадолго и скоро увидимся снова. До самого их отъезда мы не отходили от обезьян. Тогда мы не могли даже подумать, что это была наша последняя встреча. На новом месте никто не баловал обезьян, они постепенно дичали и все реже приходили к людям за подкормкой. В конце концов они исчезли совсем.
Следующие дни были ужасно суматошными. Настал и наш черед уезжать; всюду валялись ящики, коробки, чемоданы и сундуки, в которые складывали вещи. Одну коробку дали нам с Хетер, чтобы мы упаковали свои игрушки. Туда вошло все самое ценное из нашего имущества, начиная от съеденных молью плюшевых мишек и кончая птичьими гнездами. Очевидно, перед отъездом эту коробку потихоньку распаковали, потому что ни одна из отобранных нами вещей так и не попала в Англию.
Наша дорогая Сату пришла на пристань, чтобы проводить своих воспитанниц. Время от времени она снимала с головы платок и вытирала слезы.
— Не плачь, Сату, — уговаривали мы. — Мы скоро вернемся, ведь это всего лишь школа.
После двух длинных гудков торговое судно «Апапа» начало медленно отходить от пристани. Мы стояли на палубе и махали руками, пока Сату не исчезла из виду, а Гамбия не превратилась в узкую полоску земли.
3
Дом животных
Прошло больше года, прежде чем мы вернулись домой на каникулы. Это был первый из тех многочисленных, но кратковременных визитов, которыми, как пунктиром, отмечены все восемь лет нашего пребывания в школе. В каждый приезд нам казалось, что все вокруг выглядит чуточку не так, как раньше. Деревни разрастались, участки фермеров все глубже врезались в заросли кустарника, уничтожая наши любимые укромные уголки. Но самым печальным, пожалуй, было постепенное исчезновение леса возле аэропорта. Возвращаясь домой, мы замечали, что все новые его участки уступают место возделанным полям, взлетно-посадочным полосам или широким современным шоссе. К тому моменту, когда мы кончили школу, лес вообще перестал существовать. Могучие, украшенные лианами деревья были вырублены, и неизвестно, куда подевались многочисленные мангусты, антилопы, гверецы и другие обитатели леса.
В школе мы с Хетер виделись гораздо реже, чем дома. И все-таки присутствие сестры скрашивало долгие годы, проведенные в интернате. Письма из дома всегда были полны сведениями о зверятах и птицах. Особенно старался отец: он писал длинные письма и так живо изображал вновь появившихся животных, что нам казалось, будто мы давно их знаем.
Один рабочий подарил моему отцу Чарли, крошечного пушистого зверька, похожего на пятнистого ангорского котенка с непомерно большими ушами. Передавая зверька отцу, прежний владелец назвал его «солло», что на местном диалекте означает «леопард». Но с самого начала было ясно, что котенок не имеет никакого отношения к этим животным. Позже мы узнали, что «солло н’динго» (то есть «маленький леопард») — местное название сервалов, к которым, как оказалось, и относился котенок.
Через два дня после появления Чарли отцу подарили еще одного пятнистого детеныша. В отличие от Чарли у него была маленькая, вытянутая, как у ласки, мордочка и небольшие карие, блестящие, как бусины, глаза. Его густая короткая шерсть была покрыта шоколадными пятнами и разводами, а хвост украшали кольца такого же густо-коричневого цвета. Это была генета, и мои родители назвали зверька Тимом. Оба вновь прибывших малыша росли вместе и помещались в одной комнате. По утрам отец кормил их молоком через соску, и ко времени нашего возвращения они полностью освоились в доме. У мамы хватало забот с Бэмби и Буфулом, двумя молодыми лесными антилопами, которые жили в саду за домом. В отличие от остальных животных они редко входили в помещение: у нас были кафельные полы, и их копытца разъезжались в разные стороны на скользкой поверхности, так что антилопы едва удерживали равновесие, чтобы не упасть и не повредить ногу.
Хетер и я закончили учебу в 1967 году. Не могу описать того восхитительного чувства полной свободы, которое охватило нас, когда мы поняли, что навсегда покидаем школу. Вся остальная жизнь представлялась нам длинной цепью сплошных каникул.
Мое возвращение домой было отмечено еще одним радостным событием: перед самым отъездом из Англии мне подарили далматского щенка. Я взяла его с собой и в аэропорту вручила корзинку встречавшему нас отцу. Когда мы вошли в дом, началась радостная суматоха. Отец с гордостью представил прибывших генете Тиму и сервалу Чарли, которые были еще слишком малы и приняли нас без всяких колебаний. Что же касается щенка, то он показался им чересчур экспансивным: когда маленькая неуклюжая фигурка, спотыкаясь на непослушных ножках и помахивая в знак приветствия пятнистым хвостиком, бросилась к ним, они от неожиданности попятились. Тесс, напротив, страшно обрадовалась новому гостю. Она как тень ходила за щенком, трогала его то одной, то другой лапой, облизывала и тыкала носом, приглашая поиграть. Впоследствии Тим и Чарли также избавились от своей боязливости, и щенок стал полноправным членом нашей семьи. Отец решил назвать его Плам-Даффом[1], сокращенно Даффи. Более подходящее имя трудно было придумать: на одном из местных языков «дафф» означает «глупый». И в самом деле, Даффи никогда не отличался интеллектом и благородными манерами своих старых родителей. В нашей семье он стал добродушным клоуном, который дружил со всеми и рад был услужить каждому.
Познакомившись с Тимом и Чарли, мы с мамой вышли в сад, чтобы увидеть антилоп — Бэмби и Буфула. Они тотчас подошли к нам и стали слегка подталкивать маму, требуя положенной бутылки с молоком. Их ничуть не трогало, что рядом стояли мы с Хетер — два совершенно незнакомых им существа. Они были как две капли воды похожи на диснеевского Бэмби: те же большие, как лепестки, уши, те же влажные карие глаза. Длинные ножки казались слишком хрупкими для их каштановых телец. Бока у антилоп были исчерчены вертикальными и горизонтальными полосами, а круп покрыт светлыми пятнышками. На протяжении всей своей жизни оба животных отличались абсолютным отсутствием страха, которое так поразило нас в первый день. Даже если происходило что-нибудь из ряда вон выходящее, они никогда не впадали в панику, хотя это характерно для других представителей их вида. Когда они выросли и стали жить на свободе, то остались такими же спокойными и дружелюбными, как и в тот далекий день нашего знакомства с ними.
Мы с Хетер скоро приспособились к заведенному в доме распорядку и сняли с родителей часть лежавших на них обязанностей по уходу за животными. Теперь кормлением сервала и генеты занимались мы. Соска от бутылки была великовата для Тима, но он тем не менее научился ее сосать. Во время кормежки он вел себя куда спокойнее Чарли, который так радовался молоку, что хватал бутылочку передними лапами и подтягивал ко рту, выпуская острые когти. При этом он не щадил и наших рук, так что приходилось надевать перчатки, когда мы приносили ему еду.